Рассказ — во многом недооцененный сегодня литературный жанр. Причем, недооцененный и издателями, и читателями. Каждый день мы будем выкладывать по одному рассказу, отобранному Анной Наринской, с ее небольшим вступительным словом. Рассказы разных авторов. Разных времен. Разных жанров. Разных настроений. Один день — один рассказ.
— Я не знаю, что сказать про этот рассказ Шаламова. Я могу только просить вас, чтоб вы его прочли.
Ну, или вот что. Я уверена, что неправильность наших отношений с теми, кто пишет про запредельный опыт — с прозой Шаламова, Солженицына, блокадными текстами Лидии Гинзбург — состоит в том, что мы понимаем и принимаем эту запредельность именно как нечто, что «за», за пространством нашей жизненной практики. То есть мы готовы плакать и ужасаться, но не можем, да и не хотим, соотнестись: это же происходило в конкретные исторические моменты, это прикреплено к ним. Кощунственно переиначивая попсовую цитату: «что случилось во время репрессий — остается во времени репрессий», или «что случилась в блокаду — остается в блокаде».
Но особый (в каждом случае — особый) талант тех, кто смог описать происходившее, часто, и уж точно в случае Шаламова, состоит в том, что запредельный опыт коррелирует с жизнью вообще, проясняет ее, не остается на Колыме, а входит в жизнь.
И в этом смысле Адам Фризоргер молится апостолу Павлу всегда. И сегодня тоже.