Амарокора!

Он говорил, что старики умирают молодыми. Был не только Поэтом, но и франтом (одни жилеты его и белые шнурки что стоили) — так и не стал стариком. За несколько лет до ухода, или, как он говорил — перехода в другу комнату — в галерее Наташи Рюриковой заставлял меня кружиться (едва не упала). Потому что складки красной юбки в движении ловили солнечные лучи, меняли цвет.

Чистым счастьем было разговаривать с ними. Лора — его бессрочная рыжеволосая муза — синхронно переводила, успевая о чем-то спорить с ним, шутить, хохотать. Он напряженно вслушивался в каждое слово на русском, словно пробуя на вкус: точно ли? Считал, что у писателя должен быть толстый гроссбух, заполненный сюжетами: «Одной биографии мало, их должно быть по меньшей мере сто. Сто дыханий. Сто дождей. Сто снегопадов. А не один едва накрапывающий дождик». Они с Феллини родились в один год, жили недалеко друг от друга. Тонино — в Сант-Арканджело, Федерико — в Римини. Меня жутко интересовало: чьих воспоминаний, деталей было больше в «Амаркорде»? Выяснилось: в юности они буквально дрались. Стенка на стенку шли: «Шантрапа из Римини приезжала в Сант-Арканджело. Они заходили в центральную в Сант-Арканджело парикмахерскую и спрашивали с вызовом: «Это уборная?» Они воображали себе, что живут в большом городе! Не то, что мы. Тут и начиналась потасовка». А красотка сеньора Инга, в которую были влюблены все мальчишки, стала прообразом Градиски. И это было невозможно забыть. Потом мы с Федерико думали два дня над названием фильма, и ничего толкового не могли придумать. Отыскать имя так трудно. Но затем вспомнилось: в кафе заходили молодые люди из богатых семей и заказывали аперитив. «Амарокора!» — кричали они.

Русский по жене, — как он говорил, страстно любил снег. Из-за него и в Россию приехал. В России нашел снег своего детства и апельсины в авоськах в натруженных руках женщин. И свою Лору.

Неподалеку от их дома они с друзьями восстановили старую церквушку «Мадонны снега».

Так вот, к юбилею Поэта во Владимирском музее устроили волшебную выставку. Там возникла и расцвеченная его работами арка счастья, и его фрески, полотна, движущиеся на сквозняке, подушки с рисунками, офорты, глиняные фигурки. И даже его старенькая пишущая машинка, которую директор музея Светлана Евгеньевна Мельникова выпросила у Лоры прямо в канун выставки, а потом с трудом протащила в самолет «Победы». Успела до закрытия границы.

Они знакомы давно. В 2007-ом Тонино и Лора отмечали в Суздале 30-летие свадьбы на Пасху. Было тепло. Но в тот день выпал снег. Гуэрра был ошеломлен и написал о белой Пасхе в Суздале, о звоне ударяющегося о землю снега, о русской грусти, которую «можно резать ножом».

В нынешнем году зимы, считай не было. И мартовские Суздаль с Владимиром без привычной белизны выглядели темно и странно. Но утром мы вышли из гостиницы и остолбенели: за ночь снег покрыл все: и землю, и купола, и речку Уловку. Наверное, Тонино распорядился, чтобы все было, как он любит: «Bellissomo!» и «Fenomenale!»

C Лорой я говорила из музея, описала ей экспозицию. Она сказала, что да, отметить юбилей в Сантарканджело-ди-Романья и в Пеннабилли, — как хотелось, не получится.

Коронавирус вмешался.

И поэтому она пойдет к скале, где похоронен прах Тонино. И будет кошкам читать его стихи.