Одно из важных достоинств этой книги — ее длина. Меньше 250 станиц довольно крупного шрифта. Мощь фигуры Толстого, место, которое он занимает в нашем сознании и в истории, да и, собственно, толщина его главных книг, казалось бы, требует некоей масштабности и увесистости. Многие покупатели, подходившие на ярмарке Non/fiction к стенду издательства НЛО, выпустившего «Жизнь Льва Толстого», с недоверием вертели в руках нетяжелое издание и осведомлялись у продавца, нет ли второго тома.
Эта краткость — не то чтоб составляющая часть, а скорее проявление интонации автора, который разговаривает с читателем: а) как с не дураком и б) как с единомышленником. То есть, во первых, как с человеком, который читал Толстого и о Толстом, который в курсе толстовской проблематики и не нуждается в том, чтоб, излагая важные для себя мысли, автор «за те же деньги» предлагал ему краткий курс толстоведения. А во-вторых, тут нет никакого крена в парадоксализм, в «вы-то думали, это так, а это на самом деле совсем иначе», никакого стремления огорошить читателя, внушить ему некую концепцию, о которой он раньше ни сном ни духом, — то есть эта книга написана вне отечественной биографической моды. Конечно, если иметь в виду, что это авторский перевод английского труда, последнее перестает быть столь удивительным, но остается столь же знаменательным.
По сути, «Жизнь Льва Толстого» полностью соответствует своему заголовку. Это, как выразились бы обремененные образованием люди, описание толстовского жизненного проекта. В четырех главах, составляющих книгу, Зорин описывает четыре плато толстовского человеческого и идейного существования. Мятущийся молодой человек, еще не знающий, какие силы в нем кроются; зрелый мужчина, пытающийся найти опору в семейной любви и писательстве; философ и мятежник, испытуемый огромной славой; и, наконец, старик (именно старик, не старец), отвергающий все свои невероятные достижения, ощущающий при всей своей запредельной славе такое же запредельное одиночество. Задерживаясь на каждом из этих этапов, обсказывая его, Зорин всякий раз подробно говорит о сцепке собственно жизни и писательства Толстого. Как они влияют друг на друга, как противоречат друг другу, как поддерживают друг друга. При кажущейся простоте это невероятно современный подход.
Вообще актуальность Толстого для наших дней cейчас постоянно обсуждается. Сам Андрей Зорин в одном из выступлений описал последние десятилетия как «толстовский реванш». Во всем мире выходят экранизации романов Толстого, перепереводятся его главные романы, издаются многотомные собрания сочинений. Но речь даже не только и не столько о новой моде на его тексты, дело скорее в совпадении тенденций теперешней жизни с толстовским идеями. Последние десятилетия принято считать временем борьбы за этику. Не этим ли занимался Толстой почти всю жизнь? Даже толстовские «странности», то, от чего было принято отмахиваться как от причуд гения, — вегетарианство, экологическая осознанность, дауншифтинг, идея гражданского неповиновения как основной формы политической борьбы, протест против смертной казни — стало мейнстримом. «Толстой обретает значение как мыслитель, как человек через голову модернистского XX века, когда он был как мыслитель в основном забыт, отодвинут и противопоставлен Толстому-художнику, и становится снова поразительно актуальной фигурой во всемирном масштабе, может быть, самой актуальной фигурой, которую мы знаем».
Книжка Зорина проявляет эту актуальность не на уровне называния (этого там как раз совсем нет), а на уровне внутреннего устройства. Она сосредоточена вокруг одной проблемы, вокруг одного безответного и постоянно обсуждаемого сейчас вопроса.
Как соотносятся — вернее, как должны соотноситься — наши идеи и наша жизнь?
Можно ли требовать от тех, кто защищает некие принципы, того, чтобы их жизнь полностью этим принципам соответствовала?
И главное, как нам самим примирить наше понимание «как надо» с нашим способом жизни «как возможно»?
Актуальность (даже злободневность) разговора об этом можно проиллюстрировать бесконечным количеством примеров. Львиная доля упреков всем, кто сейчас что-нибудь «провозглашает» — от политиков до философов, — состоит ровно в этом: призывает-то вот к чему, а сам-то вот как. Требование соответствия слова и дела стало лозунгом эпохи. Главная разница состоит в том, что такое требование Толстой предъявлял себе сам и сам же был себе строгим судьей, невыносимо страдал от собственного несовершенства, «недотягивания».
Книга Андрея Зорина, собственно, и есть история этой боли — совершенно отчетливая именно потому, что автор говорит о ней без надрыва, ничего не навязывая, а только собирая фрагменты, связывая художественные тексты (чаще не приводя цитаты, просто напоминая их читателю) и дневниковые записи, воспоминания, факты. Здесь нет никаких особых неожиданностей и никаких претензий на новые трактовки.
А в итоге мы подходим к Толстому совсем близко.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»