Палачи по-русски

Повешенного человека по фамилии Кац, то ли маньяка-убийцу, то ли интеллигента, пытающегося преодолеть застенчивость экстремальными средствами, грузят в строительную тачку и вывозят, чтоб закопать в овраге. Просто и деловито. Как деловита профессия, чье название вынесено в заголовок пьесы — «Палачи».

Для своего первого после двухлетнего перерыва высказывания на сцене «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников выбрал пьесу Мартина Макдонаха и предельно ясный язык психологического театра. Получился сильный спектакль.

На сцене, поделенной на ярусы, первый план занимает бар. Стойка, столики, телевизор, пульт на цепи, кружки тоже на цепи, на стене неоновая надпись «Добро пожаловать».

Начинается неспешно. В баре Валентина, хозяйка (Анна Гуляренко), ее муж Петр Геннадьевич (Олег Гущин), посетители. Главный из них — мент в форме. Все накачиваются пивом под глухое бормотанье телевизора.

История про палача, из-за отмены смертной казни лишившегося работы, но с большим прошлым, читается режиссером, как исконно российская. Корневая. Кастинг проведен безукоризненно: перед нами не просто актеры в ролях, типы национальных характеров.

Завсегдатаи бара — мятые, словно линялые люди толпы. С такими, без свойств, случилось наше прошлое и происходит настоящее. Кто-то из них, уткнувшись в телевизор, вдруг дико прокричит «…этих расстрелять!» — бытовой клич эпохи. Бар обслуживает семья. Дочь, Светка (Ольга Добрина), бессловесно-косноязычная, с внешностью вечной «технички» — смытое лицо, связанность в движениях, как бы только вышла из обморока. Валентина, мать, на сто процентов буфетчица, уверенная крупная баба, и сердечная, и крутая, привычно опрокидывающая стопку-другую, за всем приглядывающая. Но хозяин — отец и муж, крепкий мужик Геннадич: камуфляжные штаны, майка, рубаха, бритая голова. Палач на пенсии. Он и похаживает меж столами и покрикивает на посетителей, и комментарии раздает, как затрещины; вроде расслаблен, но вдруг начинает искрить бродящее в нем злое раздражение: «Диктатура лучше демократии, лучше один жулик, чем много!» На экране телика мелькают то Горбачев, то Ельцин, то молодой Путин, и откуда-то доносится «К Элизе»…

Поверх макдонаховского текста переводчик Павел Шишин создал свой драматургический вариант, адаптированный к нашей жизни, к нашей истории. В которой никогда не смолкнет эхо массовых убийств, в которой жертвой стал целый народ, а «палач» — слово не из «Трех мушкетеров», а с полигонов, из лагерей и подвалов НКВД.

В баре заходит речь о Бате, палаче, дослужившемся до генерала. Теперь, когда смертную казнь отменили, он на покое лелеет легенду своей биографии. И журналист, балующийся пивком, собирается к нему в санаторий брать интервью. Явление нового героя (Семен Штейнберг) ставит местную жизнь на паузу: чужак в белом плаще, как видно, «с Москвы», просит к пиву орешки, а получает воблу. Он Геннадичу сильно не нравится, но еще больше ему не нравится, что журналист (Никита Еленев) за комментарием собрался к Бате. И он ведет его наверх. Поднимается «железный занавес» второго этажа: на фоне ковра, банок с закатанными огурцами, висящего на вешалке кителя в наградах разворачивается интервью. Геннадич, по его словам, покруче Бати. Водку он льет в стаканы, и она развязывает в нем нечто, что маяло и томило годами.

— Почему вы пошли на эту работу?

— …был лозунг «Кто, если не ты?»

Герой обитает в постсоветской эпохе, притершись к новым порядкам, но с мозгами, навсегда повернутыми назад. В его среде критично важно, кто был «лучшим по профессии», и не важно, что это не пекарь, а палач.

— А вы сколько человек расстреляли, Петр Геннадич?

Геннадич отвечает бытово, прозаично, без пафоса, только странновато встряхивает пальцами: «Батя еще в 30-е начал, в кожаном фартуке ходил, может, и двадцать тыщ человек…»

— А вы-то сколько, — допытывается интервьюер, — сто, двести?

— Выше бери!

Называет цифру: 233

— Отлично! — реагирует собеседник.

Геннадич надевает на полуголое тело китель, берет револьвер системы Наган, показывает точку на голове собеседника.

Детали выморочного советского бытия перемешаны в спектакле с выморочными обстоятельствами сюжета. Ненавязчиво возникает конфликт между местной чернью и человеком иной породы. Забредший в бар Павел не только Кац, еще и интеллигент, столичный гость, по всем параметрам — подозрительный тип. Вчера покупал пиво, сегодня предлагает отвезти Светку навестить подругу в дурдоме. И на пляж. Есть купальник? А песок в него забирается? Опасный диалог наводит на Светку столбняк. Впервые в ее 15-летней жизни ей назначают свидание: на вокзале под часами в 11.

На экране возникает глазок, а за ним человек мерит камеру шагами. Мерит и мерит, а в глазок смотрят и смотрят.

Харитонов (Евгений Харитонов) — образ возможной ошибки палача: его Геннадич расстрелял за убийство такой, как Светка, девушки. Но точно такое убийство недавно произошло в Туапсе. Этой вестью Сидоров (Антон Васильев), бывший подручный, редкозубый, с глумливо-растерянной рожей, толкает маховик интриги. Все персонажи проходят по спирали сюжета, закрученной то ли жизнью, то ли воображением: кто на самом деле маньяк, погибла дочь палача или нет, виновен Харитонов, которого они «привели в исполнение», или он жертва.

Ключевая сцена: Светка не вернулась домой. Валентина не находит себе места, а в бар возвращается тот самый Павел и забалтывает собравшихся до оторопи. Но Геннадича не заболтать: «Где наша Светка?» — одним ударом он сбивает наглеца на пол. Завсегдатаи бара в подручных превращаются молниеносно: захлопывают двери, окна, стаскивают ремни, вяжут, накидывают веревку на шею. Слаженно.

Легендарный Батя появится в самый неподходящий момент: когда Кац, поставленный на стул с петлей на шее, вот-вот (только еще разок протащить его на веревке над балкой) скажет, где Светка. Пыточная мизансцена распадается. Все кидаются занавешивать стоящего на стуле простынями. Среди бара образуется белый колпак, из-под которого торчат ноги.

Но Батя не интерьером занят. Он прочел в газете интервью Геннадича и пришел расставить точки над «i», защитить личную доблесть. Входит со словами: «Есть для тебя что-то святое?!» А «святое» — правда о том, кто из них лучший палач.

Александр Филиппенко играет бенефисно. Может, даже слишком художественно для документально-достоверного фона: механическая старческая поступь, шляпа, бескровное лицо с несмываемой печатью сотен «убитых задешево» — такие стояли наверху Мавзолея. Недаром Валентина тащит ему чай, капитан тянется в струнку, даже Геннадич слегка дрейфит.

А Батя, «товарищ генерал», не торопясь, открывает истину: Геннадич слабак, как только ему работать — у него случалась медвежья болезнь.

В ответ тот бросает беспомощно: а ты воняешь!

— Не воняю!

В разгар гротескного спора, кто больше убил, кто самый бестрепетный, из-под ног Каца нечаянно вышибают стул. И когда Батя наконец уходит («а подгонять меня не надо!»), все попытки оживить повешенного тщетны. Но это никого особенно не смущает: ну убили…

И тут возвращается Светка. На экране крупно ее захлебывающийся монолог: впервые влюбилась, часы ждала, не пришел. Она рыдает и говорит, говорит, как отчаявшаяся женщина, даже косноязычие пропало, мать кидается утешать, тело на полу прикрывают от нее как могут.

Макдонах написал черную комедию, в этом он непревзойденный мастер. Серебренников полностью выдержал труднейший жанр: черная комедия на почве нашей реальности. Режиссерское высказывание — театр прямого действия. В обдуманности «Палачей», рискну допустить, итог двух лет, проведенных Серебренниковым под судом.

Может, он и потеснил макдонаховскую метафизику, зато создал панораму незаметных, но определяющих персонажей — соавторов нашей жизни. Все обитатели бара — палачи: плебс, не рассуждая встающий на сторону жестокости. Обыденность палаческого ремесла — доминирующая краска. Так беспощадно бьют людей на улицах и площадях. Так выносят приговоры. Так их приводят в исполнение. Профессия не уйдет в прошлое, пока такого, как Батя, хоронят на Новодевичьем. Пока такие, как он, лежат в Кремлевской стене. Пока таких вербует и востребует власть.