Окончательно «канадцев» — так теперь в городе называют героев ролика — доконал подземный пожар. Возле их домов с весны дымилась и проваливалась земля, а власти утверждали, что это тлеет мусор. Губернатор Сергей Цивилев сначала заявил, что авторы обращения опозорили Кузбасс. Но когда приехал на место и потрогал землю, то с тревогой произнес: «Это не мусор. Здесь жить нельзя». Однако там по-прежнему живут люди. Корреспондент «Новой газеты» Никита Гирин отправился к ним на неделю — и захотел в Канаду уже на вторые сутки.

В поле, на фоне отвала, поросшего редкими кустами и деревьями, стоят пятнадцать женщин и несколько мужчин. Хмурятся. Это жители Парниковки — района Киселевска, сложившегося вокруг Парниковой улицы. Районы здесь возникали по принципу «шахта — поселок». Вместо шахты могли быть еще завод, совхоз. Парниковка вот построилась при совхозе «Суртаиха» и разрезе имени Вахрушева.

«Достопочтенный Джастин Трюдо! — простодушно читают с листа женщины в блеклых куртках, почти все — многодетные мамы. Фамилию премьер-министра Канады произносят не по-французски, а с ударением на «ю». — Этой зимой весь мир увидел наш черный снег. Практически в каждой семье есть либо уже умершие [от рака], либо болеющие раком в данный момент. Мы не можем продать наше жилье и переехать, так как наши дома стоят очень дешево из-за того, что были разрушены взрывами на разрезах. Мы испробовали все способы, чтобы решить проблему, но у нас ничего не получается. Мы выбрали Канаду, потому что она очень похожа на нашу Сибирь. Много снега, холодно. Мы можем стать полезными для Канады, так как в России о нас просто забыли».

Сейчас у ролика 180 тысяч просмотров на ютубе и три тысячи комментариев, в том числе от иностранных пользователей.

— Я когда сюда переехала в 2007 году, разрез был только с одной стороны. Когда мы оказались в яме между двух разрезов, нас это начало возмущать, — рассказывает Ира Никитина, бухгалтер в магазине и мама двоих детей-дошкольников. Мы сидим по-узбекски за низеньким столиком-дастарханом. Семья крановщика Жени Никитина, Ириного мужа, приехала в Киселевск из Самарканда, поэтому едят здесь по привычке на полу.

— Раньше сильно взрывали [породу в карьерах]. Сделаем ремонт — тут же стены трескаются, обои рвутся. Сдираем, заново штукатурим. Через год — то же самое, — продолжает Ира. — У снохи БелАЗы прямо под окном ездят, она не может белье на улице посушить. Мы писали на разрезы — никаких компенсаций. А еще был случай: под один дом проник угарный газ, и семья просто не проснулась утром. То есть мы уходим на работу и не знаем, как тут наши дети.

Год назад таким же образом в Малинном переулке чуть не угорели жена и дочь Виталия Шестакова, одного из лидеров инициативной группы на Парниковке.

— Виталя был на смене, а мы приехали из садика, и я протопила печку дровами — совсем немножко, чтобы ужин разогреть. Я не люблю, когда печка гудит, даже ругаюсь с мужем из-за этого, — вспоминает Таня Шестакова. — Легли спать. Просыпаюсь в начале шестого из-за того, что кошка орет и прыгает на меня и на пол, на меня и на пол. Я встала выгнать ее на улицу. Сильно закружилась голова. Легла обратно. Тут уже Ульяна захотела в туалет. Встает и сразу падает: «Мам, я ножки не чувствую». Я беру телефон и просто не понимаю, как нужно звонить! Хорошо, что мы с Виталей созванивались, и его номер где-то близко был. Как-то я набрала его, он вызвал скорую. Его родители недалеко живут, они прилетели первыми. Врачи сказали, что в дом не пойдут. А родители заходили — печка была холодная.

Ульяна провела сутки в реанимации, Таня — под капельницей. Их выписали с диагнозом «отравление угарным газом легкой степени». А этим летом Виталий обнаружил на участке лунку небольшого диаметра — глубокую и прямую. «Животные так прямо не копают». Шестаковы предполагают, что угарный газ мог проникнуть в дом через похожую лунку в подполе.

Ира Никитина говорит, что с подземным пожаром, который вынудил парниковцев записать обращение, старожилы борются с начала нулевых. Когда этой весной земля вдоль западной границы района вновь начала дымиться, «подключились мы, молодежь».

— Приезжали пожарные, залили — через пару дней опять дымит. Местные власти на нас вообще не реагировали. Мы стали советоваться. И кто-то ради шутки предложил: а давайте обратимся к другому государству? На прямую линию Путину мы уже звонили. Звонили год, два, три. Поскольку не было никаких ответов, мы решили вот так действовать, — рассказывает Никитина.

— Я лично писала часть, адресованную секретарю ООН [Антониу Гутерришу], чтобы он повлиял на Москву, — подтверждает Ира. — Пусть хотя бы извне наш Владимир Владимирович узнает, что есть такой город Киселевск, где жить уже невозможно.

Записать ролик пригласили киселевскую журналистку Наталью Зубкову. «Это единственный человек в городе, который не боится говорить правду», — так отзываются о ней в этом районе. Зубкова опубликовала обращение в субботу. А в понедельник «канадцы» проснулись врагами народа.

— Все говорили: «Что вы наделали?! Куда вы полезли?! Захотели квартиры на халяву?!» И местные жители, и по работе девчата, — вспоминает Никитина.

— Иринка даже плакала, — вставляет тетя Таня, ее свекровь.

— Было обидно. Мы ведь не только за себя боролись, а за наш район и вообще за город, — продолжает Ира. — Негатив прекратился, только когда благодаря этому ролику сюда приехал сначала [глава Киселевска] Шкарабейников, а потом Цивилев. Вот тогда все начали говорить: «Ребята, молодцы! Если бы не вы…» А до этого только: «Вы че, ненормальные? Че, не было других способов?» У нас — уже не было.

Я приезжаю на место подземного пожара, когда сотрудники военизированной горноспасательной части (ВГСЧ) заливают в скважины раствор пенообразователя. Это первый этап «мероприятий по ликвидации очага нагрева». Их разработал Восточный научно-исследовательский институт по безопасности работ в горной промышленности (ВостНИИ). Скважины пробурили в конце июня.

Опасные участки огорожены красно-белой лентой. Но нескольких местных жителей охрана с разрешения властей туда пускает — для контроля за работами. Бывший энергетик совхоза «Суртаиха», пенсионер Виктор Клейменов сопровождает меня к скважинам. На трубы, невысоко торчащие из земли, надеты донышки от пластиковых бутылок.

Пахнет, как при топке угольной печки. До ближайшего дома (в нем живет семья Соколовых с пятью детьми) метров двадцать.

Виктор проводит ладонью над жерлом.

[object HTMLElement]

[object HTMLElement]

Сотрудники ВГСЧ заливают в каждую скважину по три машины раствора, а затем меряют температуру выходящего воздуха тепловизором (при мне было около 70 градусов). Еще набирают дым в резиновую грушу — для анализа.

— И что было в предыдущих пробах? — спрашиваю спасателя.

— Не знаю, — неохотно говорит мужчина, забираясь обратно в кабину, — но точно ничего хорошего.

Если верить официальному отчету, который мне потом показали жители, то ничего особенно плохого. Специалисты ВостНИИ считают, что на одном участке пожар начался сверху, из-за бытового мусора. При этом на соседнем участке, в считаных метрах, горение все-таки имеет эндогенную, то есть внутреннюю природу. Тем не менее в институте настаивают, что греется отработанная порода, а не угольные пласты. Но главное — нигде не превышены предельно допустимые концентрации опасных газов. Еще авторы отметили, что ни в одной скважине не уловили ацетилен. Этот газ выделяется, если уголь тлеет или горит при температуре выше 200 градусов.

Это если верить. Но люди, конечно, не верят. Во-первых, они снимали все измерения на видео, брали крупным планом цифры на экранах приборов. Виталий Шестаков даже выписал их все в тетрадку, сделал таблицу. Но с цифрами в отчете они ни разу не совпадают. А во-вторых, история этого места подсказывает, что эффект от «мероприятий по ликвидации» — на пару лет.

Клейменов и его жена Тамара выкладывают мне хронологию.

В конце 80-х на месте сегодняшнего пожара разрыли небольшой карьер. Супруги утверждают, что занимались этим рабочие шахты «Киселевская», проходившей сбоку от района, ныне затопленной.

— До этого было поле, турнепс садили. А потом разрыли, уголь забрали, а яма осталась. У нас у всех были маленькие дети, они там лазили, мы переживали, — вспоминает Тамара. — Засыпать стали только лет через десять, в 97-м. Засыпал разрез имени Вахрушева, сейчас — «Краснобродский».

В 2004 году мы стали поднимать тревогу. К тому времени там уже играли наши внуки. И они у нас однажды там угорели. Мы пригласили городскую санэпидемслужбу. Нам сказали: здесь такой угарный газ, что жить нельзя, метан в погребе — четыре процента (взрывоопасен при концентрации от 4,4%.— «Новая»). А сейчас они замеряют — у нас все прекрасно!

Каждые два года глиняный замок, которым заделывали возгорание, вырывало. Тогдашняя администрация советовала обращаться «через Москву». Клейменовы писали «на Путина, в Ростехнадзор».

— Мы побились об эту стену, — говорит Тамара, потряхивая толстой папкой чиновничьих отписок, — и после 2012 года больше никуда не ходили.

— Мы с тех пор отдушины дома не открываем. Утром здесь всё в синей пелене угарного газа. Ты же видишь, кругом одни «горы», а мы как в тазу находимся, и оно не продувается. А они говорят, что все хорошо! — распаляется Клейменов и надевает манжету тонометра.

— Давление прет у всех, — комментирует Тамара. — Мы здесь не живем, а медленно умираем.

Первый провал этого года произошел в марте. На следующий день его засыпали. Клейменова тогда сказала рабочим: «Вы вот здесь засыпали, а вот здесь выдавит». Так и случилось — но не через два года, как обычно, а уже в мае.

— Вот они влили туда девять кубов воды, сбили температуру и получили на выходе 70 градусов. Если перевести, это значит, что внизу градусов 360, — предполагает Виктор. — Ну вот как в печке. Внутри — жара охеренная, а на трубе сверху руку можно держать (самая высокая температура в отчете ВостНИИ — 100 градусов на глубине 17 метров. — «Новая»). Рабочие когда бурили скважины, сказали: тута уголь, он горит, его ничем не потушить.

— Это правда, с ними когда говоришь по-человечески, вот как мы сейчас, то они признаются. Но мы не можем это никуда приложить, а если они в интернете выступят, их завтра уволят. Но зачем тогда такие средства тратить? Трубы вот эти тянуть для тушения? БелАЗ за смену больше тонны солярки съедает! Не дешевле хотя бы первую линию домов снести? — нервничает Клейменова и забирает тонометр у мужа.

— Нам никогда честно ничего не давали, — заключает Тамара. Я задумываюсь, как ловко она одной фразой объяснила, почему эти люди на своем веку не поверят уже ни одному российскому чиновнику.

— Только если Следственный комитет возьмется, сам Бастрыкин. Вот он разрулит это! — предательски разбивает мою фантазию Клейменов.

— Бастрыкин, — понуро замечаю я, — отвез нашего редактора в лес, сказал, что убьет и сам будет расследовать это дело.

— Ну вот о чем говорить тогда, — прыскает Тамара.

Геннадию Алексеевичу Кручинину, бывшему начальнику смены разреза «Киселевский», повезло. Его могила метрах в 300 от разреза «Поляны». А есть и такие, к которым отвал подобрался уже меньше чем на сотню.

— Вот лежит и думает: «Куда вы меня похоронили?» — представляет зять Кручинина, житель района Афонино Георгий Чичендаев, стоя над могилой тестя. В стороне, куда с надгробия смотрит шахтер Кручинин, ревет, ползет груженый БелАЗ, показывается из-за отвала краешком желтой кабины. — Он здесь родился, всю жизнь прожил. Уважаемый человек был. За лето два-три раза грейдер пригонит, подровняет улицу. И все до сих пор говорят: вот Алексеич когда жил, нормальные дороги были. А сейчас там не пройти.

Кручинина схоронили в 2012 году. Отвала на Афонинском кладбище тогда еще не было, говорит Чичендаев.

В Киселевске живут 90 тысяч человек, но впечатления такого не складывается. Районы города расположены обособленно. Центр (выцветшие вывески, несколько домов с «излишествами», чугунные Ленин, Маркс и Энгельс) было бы не отличить от центра любого другого российского городка, если бы не вечная дымка и высоченные отвалы. Их не было еще 10–15 лет назад. Сейчас их видно отовсюду. Посмотришь на карту Киселевска — а ее как будто инвертировали в хитроумном фоторедакторе. Обычно ведь как: жилье, жилье, а местами — промзоны. На плане этого города все наоборот: карьеры, карьеры, а где-то между ними рассыпаны соломинки улиц.

В советское время здесь были в основном подземные выработки. В новой России угольщики стали повсеместно переходить на добычу открытым способом — так проще и прибыльнее. Потому-то Геннадий Алексеевич Кручинин и лежит теперь в 300 метрах от разреза.

— Если бы знали, что так будет, лучше бы не переезжали, — признается смелая журналистка Зубкова. Она приехала сюда вместе с мужем и сыном в 2002 году из Киргизии. Здесь у Зубковых родились еще две дочери.

Сайт «Новости Киселевска» приносит Наталье 26 рекламных рублей в сутки и много проблем.

— Помогать-то людям надо. Но при этом мне никто не платит зарплату. То есть я работаю на добровольной основе, а мне уже пишут: «Ты обязана это делать», — рассказывает Зубкова. — Мы живем на доход супруга, который работает водителем БелАЗа. Он переживает за меня и тоже проедает плешь: «Когда ты закончишь революциями заниматься? Ты что, хочешь, чтобы разрезы закрыли?»

Сильнее всего Наталье досталось после выступления «канадцев». Местные патриоты верят, что это она организовала протесты и натравливает людей на власть. Городской глава даже написал заявление в прокуратуру. Он посчитал, что встречи жителей Парниковки с журналисткой — это несогласованные публичные собрания.

— Они не понимают вообще задач журналистики. Ну если я напишу про убийство, про маньяка, я что — стану его соучастником? Помощником? — сердится Зубкова. — Пишут в комментариях: «Да тебе делать нечего! Да ты квартиру хочешь получить!» Ну всякую ерунду, вплоть до того, какой у меня живот толстый. Причем это местные муниципальные служащие, которые боятся за свои места, или приближенные к администрации предприниматели. Смотришь и думаешь: вы же сами всем этим дышите!

Показывая мне город, Зубкова паркует свою маленькую розовую «Тойоту» у двух новых пятиэтажек. Их построили метрах в 200 от промплощадки шахты № 12 — старейшей в городе. С 2013 года предприятие работает только открытым способом.

Дома обшиты бежевым сайдингом. На нем хорошо заметна угольная пыль, размазанная дождями.

— А вот тут у нас дети играют, — Наталья проводит рукой по скамейке в виде кораблика и показывает черную ладонь.

В районе Дальние горы, что на краю разреза «Луговое», из частного дома навстречу мне выскакивает взволнованная женщина в домашней синей блузе с ромашками. Она увидела в окно, как я фотографирую их улочку.

— Вы нас не к сносу готовите? — с надеждой спрашивает Любовь Яковлева, 30 лет отработавшая на шахте машинисткой электровоза и опрокидчицей. — А то вот тоже приезжал мальчишка от администрации, фотографировал наши дома, говорил, что на следующий год будут сносить.

— Когда-когда это было? — уточняю я.

— В 2014 году, — отвечает Яковлева.

Взрывы на разрезах, дымящиеся отвалы, капуста с угольной пылью между листьев, безнадега (за последние 10 лет население Киселевска сократилось почти на 15 тысяч человек) — все это породило здесь свой юмор и фольклор. Есть, например, переозвученный отрывок из культовой комедии «День сурка». В нем герой Билла Мюррея день за днем просыпается под выступление Сергея Цивилева по радио, выглядывает в окно и видит разрезы. Пытаясь покончить с собой, он падает в карьер с криком: «Вы не заставите меня жить в Киселевске!» «Он опозорил Кузбасс», — комментирует самоубийство телеоператор.

У местных стариков будто бы даже выработалась зависимость от такого быта.

— Поехали с Виктором в санаторий тут недалеко, в тайге. У нас там голова три дня кружилась, дышать не могли. Я говорю: «Пойдем где-нибудь машину заведенную найдем, у выхлопной трубы постоим». Ну честное слово! — смеется Тамара Клейменова с Парниковки.

Доморощенный киселевский рэпер Маскай, 25-летний водитель самосвала Сергей Маскаев, к такой жизни привыкать не хочет. Вскоре после обращения парниковцев к Канаде он выпустил клип на свой трек «Город умирает». Парень глядит на здешнюю разруху, читает, что все окутано черной сажей, что «справедливости давным-давно уже нет, а депутаты, сидя в Думе, кушают с икрой хлеб». Сергей советует «бежать» из Киселевска, «чтобы дети наши могли жить, а не выживать».

— Сходить куда-то — у нас таких заведений даже нет, — жалуется мне Маскай (по этой причине мы разговариваем на лавочке под Лениным). — Ближайший город, где можно погулять, — Новокузнецк. Там движуха, там хоть свет горит, е-мое. Тут вигвам полный.

Трек «Город умирает» Маскаев записал еще года полтора назад. Клип уговорила снять знакомая-видеограф. Про «канадцев» Сергей слышал «краем уха».

— То есть это не в их поддержку?

— Это в поддержку всех, кто здесь страдает, — говорит Маскай. — Но я не думал, что он так взорвет [соцсети в Кузбассе]. «ВКонтакте» — 95 тысяч просмотров, «Одноклассники» — за 240. Для меня, неизвестного пацана из провинции, это достижение. Люди узнают. Меня это не мотивирует, но приятно, конечно.

Маскаев мечтает, чтобы музыка стала его основной работой. Хочет уехать, забрать маму, братьев и сестру. «Братику младшему два года, куда он пойдет в этом городе? Образование тут не получить. Пять-десять лет — и здесь уже ничего не останется, потому что они роют, роют, роют».

Я подробнее рассказываю Маскаю о ситуации на Парниковке. Рэпер сочувствует землякам, но считает, что «борьба простого народа с властями — это бесполезно».

— Против власти не попрешь, — говорит Сергей. — Ей насрать на людей, ей дороже ямы. Что бы я делал на их месте? Да это страшно. Страшно, если не к кому обратиться [в своей стране]. Я даже слов не могу подобрать.

Глава городского округа Максим Шкарабейников клип Маская видел.

— Ну, это его взгляд, — дипломатично комментирует Шкарабейников, невысокий подтянутый мужчина 44 лет. — А мне вот, наоборот, гости города недавно говорили, как у нас хорошо, есть где погулять, много красивых мест.

— А по-вашему, — интересуюсь у мэра, — что будет с Киселевском через пять-десять лет?

— Он будет развиваться в сторону района Красный Камень, — оптимистично говорит Шкарабейников. — Остальные районы — переселение, рекультивация. Здесь если есть стратегия угледобычи, никто от нее не откажется (в Кузбассе добывают 60% российского угля. — «Новая»). Хоть и говорят об альтернативных источниках… Ну не для нашего климата, наверное, не для наших производств. Да и в Европе полностью не отказываются.

Шкарабейников — неудобный собеседник. Мало того что вежлив и о людях говорит сочувственно («так я же родился здесь, по отвалам бегал»). Он еще и в должности всего полгода — какой тут спрос при киселевских-то проблемах.

На столе у мэра — карта Парниковки. «Это не для показухи, каждый день этим занимаемся».

— Что там происходит? Там опасно? — спрашиваю о главном.

— Когда-то там добывали открытым способом. Ну а после того, как добыли, всегда нужно за собой убрать: утрамбовать породу, сделать глиняный замок… Кто там добывал — я не могу сказать. В конце 80-х всякое можно представить. Как они провели рекультивацию — никто не скажет. Мы заказали исследование, пробурили скважины. Жители думали, что там эндогенный пожар, но по показателям таких процессов там нет, — успокаивает Шкарабейников.

— Показатели в отчете не совпадают с теми, которые жители фиксировали на видео при замерах. Как доверять-то? — возражаю я.

— Слушайте, Никит, ну это же институт, это же проверяется Ростехнадзором. Это государевы люди. Никто не будет рисковать, — говорит мэр.

— «Зимнюю вишню» тоже проверяли, — хмыкаю я.

— Сейчас другое время, — машет головой Шкарабейников. — Еще раз говорю: угля под ними нет. Не дай бог, подтвердилось бы, что там опасно — уже какие-то другие меры принимали бы. А пока институт разработал мероприятия. Там работают специалисты именно по тушению такого характера нагреваний. Месяца два будут этим заниматься, дальше покажут результаты.

— Губернатор сказал, что там жить нельзя. Переселение будет?

— Переселение однозначно будет. Вопрос — когда и какими методами. У нас есть федеральные программы различные. Есть собственники разрезов. Чтобы разговаривать с ними, я должен знать: какие дома, какие семьи, у кого есть документы, у кого нет. И у меня по всему городу такая картинка сложена, по всем районам. Мы выходим с конкретным предложением, и они уже просчитывают, что им выгоднее: построить дом или выплатить компенсации. Компенсации — это для наших людей тоже хорошо, но я как руководитель заинтересован, чтобы люди оставались в городе, — говорит мэр.

Чтобы построить многоквартирный дом для всей Парниковки (это 214 человек), нужно около 120 млн рублей. По словам Шкарабейникова, после визита в Киселевск губернатор ездил в Москву встречаться с владельцами КРУ, «Кузбассразрезугля» (второе место в России по добыче; председатель совета директоров — Андрей Бокарев, номер 62 в списке Forbes с 1,5 млрд долларов). Территория вблизи Парниковки в будущем может быть интересна разрезу «Краснобродский», который КРУ принадлежит.

— И когда, — интересуюсь, — ответят?

— Собственник все просчитывает. Это как семейный бюджет. Есть план, а тут вдруг сыну надо велосипед. Причем не простой, а с моторчиком, — приводит пример Шкарабейников.

— Люди вам скажут, что для владельцев КРУ построить дом — это действительно как купить велосипед. Даже с моторчиком.

— Ну у них там свои обязательства. Я не могу оценивать, много это для них или мало.

— А если откажутся?

— Будем работать с остальными [разрезами], которые стараются расширяться. Я понимаю людей, что им хочется сегодня. Но так сложен наш город. На очереди стоят 6174 семьи. Я же не могу их сдвинуть.

В защиту собственников Шкарабейников говорит, что они ежегодно платят городу 740 млн рублей за аренду земли, некоторые — содержат школы, автобусные маршруты. И как-никак переселяют.

— С 2010 года угольщики переселили 1219 домов. Еще 692 переселили мы, по программам. Получается 1911 домов. А семей намного больше. В этом году только «Коксовый» снес 88 домов на Подземгазе (соседний с Парниковкой район. — «Новая»), это 123 семьи. Два дома на 90 квартир достраивает «Талтэк».

После нашего интервью к Шкарабейникову один за другим приезжают директора разрезов. Они, в отличие от собственников, местные жители. Я пользуюсь случаем, чтобы узнать: что чувствуют люди, которые дают работу одним своим землякам и одновременно делают невыносимой жизнь других. Недовольными ужимками занятые директора дают понять, что для них это вопрос несерьезный.

— Любое предприятие оказывает негативное влияние. Но благодаря этим предприятиям город и живет, — говорит Юрий Куртобашев, директор шахты № 12 (принадлежит ЗАО «Стройсервис»; его владелец Дмитрий Николаев последний раз был в списке Forbes в 2013 году на 167 месте с 600 млн долларов). — Давай посмотрим на Алтай. Стерильно? Все хорошо? Но работы нет. Люди оттуда едут устраиваться.

Куртобашев просит меня понять, что он говорит «не как директор, а как житель». При этом утверждает, что в Киселевске ничего не поменялось не то что за последнее время, а даже с советских времен.

— Предприятия были. Горящие отвалы были. Только повысился уровень техники безопасности. Гробы-то стали редкостью, — Куртобашев стучит по столу. — Раньше на миллион [тонн угля] — два человека отдай.

Директор участка «Коксовый» Владимир Перекрестов смотрит на вещи объективнее:

«Коксовый» принадлежит Промышленно-металлургическому холдингу. Владельцы — сыновья и вдова предпринимателя, депутата Госдумы четырех созывов Бориса Зубицкого. Старший сын Евгений Зубицкий — номер 191 в списке Forbes с 500 млн долларов.

— Я обеспокоен [положением людей]. Но нельзя же сравнивать экологические вопросы и вопросы материальные. Реально платятся достойные зарплаты. А людям всегда чего-то не хватает. Кому-то экологии. Кому-то, — Перекрестов кивает на мэра, — времени. Я вот не знаю иногда, какая погода за окном, весь день в кабинете.

— Но это в значительной степени ваш выбор. А люди не выбирали, чтобы у них от взрывов плитка отваливалась, — замечаю я.

— Неправда это. Мы используем современные способы взрывания, проводим научную работу. Чтобы плитка не отлетала, ее надо приклеить крепко, — советует Перекрестов.

— А обои почему рвутся?

— Некоторым обоям 50–60 лет. Мы тоже с вами состариваемся, — помогает мэр Шкарабейников, с которого как-то мигом слетает прежняя сочувственность.

Перекрестов также утверждает, что его разрез соблюдает все нормы по расстоянию до жилых домов: «Санзона — это не догма, она зависит от характера источника [загрязнения], от розы ветров. Проводятся исследования. Что попало не намеривают».

Координатор организации «Экозащита» в Кузбассе Антон Лементуев заявляет: это лукавство. По санитарным правилам, расстояние от отвалов до жилых домов должно быть не меньше 500 метров, а от края разреза — минимум километр. Расстояние от края разреза «Коксовый» до жилых домов — 600 метров.

— В Киселевске есть места, где дома стоят в 30 метрах от отвалов, и в них живут живые люди. А Роспотребнадзор — я это ответственно заявляю, можете публиковать мои слова — заранее предупреждает угольные предприятия о замерах. Они согласуют дату, приезжают: все тихо, работы не ведутся. Санзона, уменьшенная в несколько раз, «соблюдается». Загрязнения, по версии Роспотребнадзора, нет. А на самом деле оно чудовищное, — уверен Лементуев.

— Роспотребнадзор — бесправные люди, — говорит со знанием дела Слава Кведер, житель «двенадцатой», работавший санитарным врачом в Кемеровском районе в нулевых. — Я быстро уволился, потому что там надо было либо торговать родиной и писать такие заключения, которые выгодны предпринимателям, либо нищенствовать. А друг дослужился до первой категории. И вот он говорил: «Слава, я когда прихожу на предприятие, я хоть 50 рублей стараюсь сорвать, иначе мне жить не на что». Вот так мыкался-мыкался, потом ушел слесарем на шахту. Кому скажи на Западе, что врач может уйти работать на шахту, не поверят просто. А я сам так ушел. При таком отсутствии денег все готовы подписать что угодно.

Регулярные протесты против разрезов в Кузбассе начались в 2017 году. Антон Лементуев с тех пор насчитал 35 акций. Люди митингуют, перекрывают дороги, получают штрафы и даже садятся на сутки. Они не требуют прекратить добычу вообще. Все понимают, что Кузбасс — это монорегион, и огромное количество людей зависит от того, сколько угля будет добыто и продано. Они всего лишь требуют соблюдать существующий закон. Проблема в том, что «соблюдать существующий закон» означает переселить весь Киселевск, соседний Прокопьевск и множество небольших поселков — всего 200 тысяч человек, утверждает координатор «Экозащиты». На такие траты угольщики пойти не могут.

— На внешних рынках Россия конкурирует за счет [низкой] цены. Поэтому то, что людей не отселяют, что они чаще болеют и раньше умирают, — это, по факту, способ субсидирования угледобычи, — говорит Лементуев. — Уголь продают по такой цене исключительно за счет здоровья людей.

13 июля на Парниковке прошло «безумное чаепитие». «Канадцы» позвали всех неравнодушных жителей Киселевска обсудить стратегию взаимодействия с властями.

Объявление разместили в соцсетях. Попросили брать с собой «кружки и печенюшки». За несколько дней до встречи полиция вручила Виталию Шестакову бумажку с требованием согласовать публичное мероприятие. Люди поступили хитрее: перенесли встречу из переулка во двор частного дома. И сами позвали на нее полицейских. Те приехали — и про печенье не забыли.

Всего было человек 40. По несколько своих активистов прислали другие бедствующие районы Киселевска. Обсуждали законные формы протеста и даже раскритиковали политику назначения, а не прямых выборов мэра. Решили создать экологическую организацию.

— Во дают, «паровозом» захотели с нами в Канаду! — прикалывается Женя Никитин. — Ну уж нет, пусть тут помирают.

Канада, между прочим, отреагировала на обращение парниковцев на несколько дней раньше, чем губернатор Кузбасса. Но не обрадовала. В канадском министерстве гражданства и иммиграции сказали, что смогут рассмотреть запрос киселевчан, только когда они окажутся на территории этой страны. Так положено по Конвенции о статусе беженца.

Я опрашиваю парниковцев: а если бы Канада согласилась?

— Поехали бы, — говорят, переглядываясь, Шестаков и Никитин.

— Честно сказать, я боялась ответа. Прямо очень боялась, — признается Ира Никитина. — Я полжизни отдала бы, чтобы увезти детей. Они у нас бегают и мечтают выучиться на БелАЗ, потому что деньги здесь получают только белазисты.

С Никитиной соглашается Таня Шестакова:

— Я задумывалась [о Канаде], но только ради ребенка. Чтобы ей было больше возможностей.

Мама пятерых детей Анастасия Соколова, напротив, из Киселевска уезжать не хочет. Ее устроит переселение в район Красный Камень.

— Мне и в России неплохо, — говорит Анастасия, поглядывая в окошко. Там спасатели роют канаву «с целью заполнения технической водой для увлажнения насыпных пород за счет свободной фильтрации». По-русски говоря, будут два месяца качать воду из фабричного отстойника и надеяться, что она остудит землю. Это второй этап тушения.

— Я сомневаюсь, что вообще кто-то, кто был в обращении, куда-то поедет, — добавляет Соколова. — Потому что мы все любим Россию.

— Канада — это не для нас, — машут руками Клейменовы. — Да и у нас тут теперь свои «канадцы». Если бы не они, никто бы опять не обратил внимания. Это благодаря им подняли всю эту систему. Это им спасибо.

— Вот ребята посмеялись: «В Канаду…» А я туда очень давно собираюсь, давно в грин-карту играю, — с пронзительной серьезностью говорит Слава Кведер с «двенадцатой», приехавший в свободный вечер поддержать активистов Парниковки. — Я просто не вижу здесь перспектив при таком отношении власти. Недавно посмотрел фильм «Список Шиндлера». В курсе, да? Думаю: «Я не еврей. Колючей проволоки с автоматчиками вокруг нет. Какого хрена я позволяю себя травить, как в газовой камере?» Бежать надо отсюда.

«Канадцы» еще потерпят, послушают, какие новости им привезет Сергей Цивилев. Губернатор Кузбасса обещал приехать на Парниковку в следующий раз в начале августа.