Сталин вместо справедливости

«Левада-центр» зафиксировал рекордный рост симпатий россиян к Сталину. В марте 2019 года его роль в истории страны оценивали положительно 70% опрошенных, а 51% утверждал, что относится к диктатору с восхищением или уважением. За двадцать лет проведения подобных опросов эти цифры стали самыми высокими. Для сравнения еще в 2016 году число любителей Сталина не превышало в стране 37%.

Как интерпретировать эти цифры?

Традиционный ответ, популярный в среде интеллигенции, заключается в том, что народ оболванен пропагандой и готов верить чему угодно. Так что при надлежащей сноровке пропагандистов полюбил бы и Гитлера. Еще более жесткая позиция, которую редко высказывают прямо, но часто о ней думают, предполагает, что народ вообще жесток и дик, и что дай ему волю, он принял бы самые людоедские решения. Последнее предположение особенно выгодно для тех, кто последние четверть века находится в России у власти. Они привыкли эксплуатировать остаточный миф о том, что государство в России якобы единственный европеец. И именно страх перед «народом-сталинистом» становится основой общественного договора, заключенного между интеллигенцией и нынешними правителями: мол, лучше уж эти, чем откровенные сталинисты, которые дышат им в спину.

Нет ничего необычного в том, что первая ассоциация образованных людей при слове «Сталин» — это Большой террор, погубленные без причин судьбы и страх, в котором годами жили потенциальные «клиенты» чекистов. Испытывать симпатию к Сталину в этом контексте — значит заведомо расчеловечиваться. Однако сейчас важно увидеть другую сторону вопроса о популярности советского вождя, причем эта сторона почти никак не связана с историческими событиями, зато напрямую — с нашей актуальной реальностью.

Серьезные социологи говорят сейчас о растущем российском неравенстве и, что еще важнее, о растущем запросе на социальную справедливость. Самый известный критерий имущественного неравенства, индекс Джини, описывающий степень неравномерности распределения богатства в обществе (0 — абсолютно равномерное распределение, 1 — все богатство сосредоточено в одних руках), в России не является катастрофически высоким и составляет около 0,4. Для сравнения в Германии — 0,28, а в Аргентине 0,51, то есть России очень далеко по имущественному равенству до развитых европейских стран, но мы неплохо смотримся на фоне Латинской Америки.

Но с субъективным восприятием неравенства у нас все намного острее: провинция не без оснований считает, что столицы живут неоправданно хорошо, бедные ненавидят богатых, и все это усугубляется государственными фокусами вроде пенсионной реформы и общей монополизацией экономической жизни в руках госкорпораций. Люди ежедневно видят, как бедные беднеют, а богатые богатеют, и у них нет никаких способов заявлять о своем несогласии с таким положением вещей.

Если никто не защищает интересы людей, они готовы принять фантазию о «строгом порядке и аскетизме сталинского руководства».

Иными словами, катастрофа не в том, что люди симпатизируют Сталину, но в том, что им некому и нечему больше симпатизировать, если они мечтают о более справедливой России, чем нынешняя.

Да, всерьез сочувствовать Сталину может либо человек, недостаточно изучивший методы ведения дел, принятые этим правителем, либо человек, с отключенной эмпатией, то есть психопат в клиническом смысле слова. Но проблема нашего общества не только в низком уровне образования, популярности исторических мифов или в том, что пропаганда годами провоцирует психопатию.

Более существенная причина нынешнего сталинолюбия связана с тем, что в России не осталось общественных институтов, к которым можно обращаться, когда вы требуете справедливости. До последнего времени таким институтом был президент, вступавший в контакт с народом в ходе прямой линии. Теперь рейтинг Путина не превышает уровня симпатий к Сталину (даже официозный ВЦИОМ утверждает, что уровень поддержки президента составляет лишь 65%). Это значит, что число людей, готовых видеть в президенте арбитра, падает.

В стране нет парламента, готового защищать чьи-то интересы за пределами клановых конфликтов. Почти не осталось независимых СМИ, где вас по крайней мере могут выслушать, — тех, что еще работают, на всех граждан не хватает, да и полномочий что-то менять в нашей жизни у журналистов нет, они появляются, когда есть та же конкурентная политика и институты.