Люблю, люблю. Безумно. Постоянно

Поэт Леонид Аронзон погиб осенью 1970 года, не дожив до тридцати двух лет. Он был вместе с друзьями в экспедиции в Средней Азии и, расположившись на привале, возился с ружьем. Ружье выстрелило — то ли случайно, то ли нет. Одно из его последних стихотворений (и один из самых заколдованных текстов русской поэзии) заканчивается так:

В 19 лет, студентом Ленинградского педагогического института, Аронзон познакомился с Ритой Пуришинской — тоже студенткой. Роман завязался почти сразу, вскоре они стали жить вместе, вернее, временами жить вместе: Аронзон часто уезжал в экспедиции или просто на заработки, Рита ездила поправлять слабое здоровье то на юг, то в Прибалтику. И все это время они писали друг другу письма. Она писала горазда чаще. Ее письма такие: «Любимый, любимый, любимый. Я живу тобой и с тобой. Пишу и пишу тебе, а ты шлешь телеграмму. Люблю, люблю. Безумно. Постоянно. Тобою завожусь и тобою развожусь. Милый мой, счастье». Недавно издательство «Барбарис» выпустило книгу писем Риты Пуришинской.

Сейчас придется повторить то, что было сказано уже множество раз: очевидно, что мы переживаем кризис языка любви — не только в литературе, но и в жизни. Мы все выучили наизусть, что фраза «люблю тебя безумно» истощена и обессмыслена бесконечным количеством повторений, так что можно только сказать «как говорится, я люблю тебя безумно». Прямолинейные и полноценные слова любви нами, сегодняшними, определяются дурацким словом «пафосный», к тому же вынужденная краткость теперешнего интернет-взаимодействия, эмодзи и все прочее уводит от любовного высказывания к любовному жесту, то есть к разъязычиванию чувства.

Мы так отвыкли от страстных и многословных любовных текстов, что они сейчас кажутся нам знаком прошлого, каким-то принципиальным «не сегодня». Писатель Николай Байтов построил на этом ощущении хороший роман «Любовь Муры», представляющий собой «муляж» переписки тридцатых-сороковых, переписки на языке, который мы понимаем, но не используем.

Но про Риту Пуришинскую важно понимать, что она-то писала свои письма, уже находясь вне «эпистолярной конвенции времени» (как это называет Байтов), позволяющей писать «Дорогой, прекрасный, любимый… Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и все ночи. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова» (цитата из восхитительного, но действительно «типичного для своей эпохи» письма середины 30-х — актриса Ангелина Степанова пишет в сибирскую ссылку писателю Николаю Эрдману).

Рита создает свои письма во время более романтическое, чем наше, но уже отказавшееся от «обсказывания любви», предпочитающее многозначительное умолчание. (В декларации чувствительности 60-х — фильме «Еще раз про любовь», — услышав от героя «Я люблю тебя, я очень тебя люблю», героиня сразу же его затыкает: «тихо, тихо», любовь нельзя «опошлять» словами.) Поэтому в Ритиных письмах есть осознание странности, даже недозволенности того, что она делает, что и как пишет.

Это чувство, передающееся читателю, максимально сближает эти письма со стихами, ведь поэзия — всегда на грани запретности. Стихи возникают на том месте, когда по-другому сказать невозможно, недозволено самой системой мироздания. «Радостный и любимый парень, красивый (ну, конечно), очень похожий на Давида и Лёньку Аронзона, на Ботичелли и теплый, как мой любовник, мужественный, как мой любовник, и с такими плечами, как мой любовник».

Эти письма и изданы, как стихи: без ответов (как стихотворные послания средневековых трубадуров далекой и принципиально недоступной Прекрасной Даме), с сохранением авторской прыгающей строчности. И это правильное издательское решение, точно так же, как публикация в этой книжке двух статей литературоведческого, а не биографического толка. Одна — Ольги Виноградовой — устанавливает место Риты Пуришинской именно как «творца», другая — Павла Успенского — исследует поэтику ее творчества.

Но мы — не ученые, а простые, как говорится, читатели — можем извлечь из этой книжки другой, не литературоведческий урок.

Письма Риты — среди прочего — чуть ли не самые точные, правдивые тексты, которые я читала в последнее время. Я «люблю тебя» правдивее дурацкого «ты мне нравишься» и точнее идиотского сердечка из телефонной библиотеки эмотиконов.

«Я люблю тебя безумно» — так можно было сказать тысячу лет назад и так можно сказать сейчас. Не сомневайтесь.