Правда, симптомы такого разворота проявились раньше. Еще в мюнхенской речи президент Путин в 2007 году впервые публично выразил недовольство российских правящих элит сложившимся после распада СССР международным порядком. Потом этих сигналов становилось все больше.

Однако ни критика «однополярного мира», ни обвинения Запада в игнорировании интересов России и посягательстве на постсоветское пространство — зону ее «жизненных интересов», ни даже скоротечная российско-грузинская война августа 2008 года с последовавшей «независимостью» Абхазии и Южной Осетии не смогли вплоть до марта 2014 года остановить инерцию российско-западного партнерства.

Запад (особенно Европа) при всей своей озабоченности новой российской активностью этого не хотел — опасался сломать сложившуюся архитектуру безопасности и не желал потерять экономические выгоды. Да и российские лидеры к разрыву не были готовы, считая, что это незачем, — мол, на Западе эту активность проглотят, «никуда не денутся». И в общем, проглотили, хотя неохотно и с оговорками. Что, кстати, создало в Кремле иллюзию, что и в дальнейшем при необходимости можно повторить.

Но присоединение украинского Крыма, а затем и деятельность российских «добровольцев» и «отпускников» в Донбассе обернулись гораздо более жестким сценарием.

он расценил произошедшее как слом «ревизионистской» Россией сложившегося миропорядка, как опасное нарушение ею системы международных договоров и соглашений, которые в свое время подвели черту под холодной войной. Такое проглотить было невозможно — возникли опасения, что РФ взяла курс на силовой реванш в зоне своих «жизненных интересов» и что это — всерьез и надолго (тем более на фоне масштабного перевооружения российской армии и нарастания милитаристской риторики). Что она в своей «зловредной деятельности» не остановится и может выйти даже за пределы постсоветской зоны. Что она стала непредсказуемой, и верить ее лидерам нельзя. А потому ее надо остановить, или хотя бы решительно «предупредить». Сохранять архитектуру безопасности, уже сломанную Россией, стало бессмысленно, а поддерживать business as usual — невозможно.

Начались санкции и политика сдерживания как ответ на «российскую угрозу». Россия, в свою очередь, на этот ответ тоже ответила. Начала раскручиваться спираль конфронтации с взаимными обвинениями в ее раскрутке.

При этом в течение всех пяти послекрымских лет в России шла и продолжается поныне невиданная по масштабам «пропаганда успеха».

И хотя есть много проблем, в том числе из-за экономических санкций (которые, кстати, по кремлевской версии, российской экономике не только мешают, но и в чем-то помогают), Запад в конце концов опомнится и, осознав растущую мощь обновленной российской армии и ее супероружия, хотя бы по соображениям безопасности будет вынужден вернуться к нормализации отношений с Россией. Если и не полностью на ее условиях, то уж как минимум с учетом ее интересов, сформулированных Кремлем. И если бы не давление США, стремящихся к мировой гегемонии, не навязываемая ими союзникам «русофобия», то европейцы уже опомнились бы.

Что же реально, а не в телевизоре, принесла России на международном фронте послекрымская пятилетка? Чтобы опираться на достоверную методологию, а не на пропагандистски мотивированные рассуждения, отметим, что в современном мире цели внешней политики — это вовсе не расширение территориальных владений, не приобретение колоний, не создание империй и не окружение себя сателлитами. А две довольно простые (по формулированию, а не по исполнению) задачи — как обеспечить безопасность страны и как создать для нее максимально благоприятные условия социально-экономического развития. Есть и другие цели, тоже важные, хотя и подчиненные двум основным. Среди них — хорошие отношения с соседями, расширение круга дружественных стран, укрепление международного престижа страны, участие в выгодных стране союзах, объединениях и международных организациях, привлекательность внутренней модели развития как инструмента «мягкой силы» и т.п.

Через призму этих задач взглянем на послекрымскую российскую политику.

А скорее поубавилось, несмотря на заклинания отечественной пропаганды. Дело в том, что укрепление армии и ее оснащение более совершенным оружием вовсе не означает автоматического усиления безопасности. Ведь эти «укрепления» и «оснащения» происходят не в компьютерной игре, а в мировом пространстве. А там есть и другие, мягко говоря, не менее сильные державы с широкими экономическими и технологическими возможностями — их политики и генералы не меньше российских заинтересованы в укреплении безопасности и гарантии интересов своих стран и их союзов. В сложной глобальной системе взаимного сдерживания всякое действие для сохранения баланса неизбежно рождает противодействие. А накопление оружия делает мир менее безопасным.

Проект, который в разных ипостасях — от прямого вхождения в обновленное НАТО до более расплывчатых конструкций «общеевропейского дома» и «Большой Европы от Лиссабона до Владивостока» — существовал в российском политическом дискурсе четверть века. На смену этим конструкциям, пусть и нереализованным, но создавшим мирную атмосферу, а потому на долгие годы задвинувшим на задний план тему военно-политического противостояния, пришли небывалая конфронтация России и США и резкое ухудшение отношений России со странами Европы. Что неизбежно вновь выдвинуло противостояние на передний план. Одновременно активизировав на Западе (особенно в США) сторонников жесткой военной политики в отношении России, неоконсерваторов и ястребов, влияние которых в период российско-западного «партнерства» было ослаблено.

В итоге за прошедшие пять лет мы получили в качестве «ответки» на Крым беспрецедентное укрепление натовской дисциплины под эгидой США, увеличение членами НАТО военных расходов, размещение близ границ России американских подразделений и новых вооружений, а также старт нового витка гонки вооружений, который при разительной несоразмерности потенциалов России и объединенного Запада может иметь для РФ катастрофические последствия.

скорее всего, в бозе почил Договор о РСМД, плохие перспективы у продления ОСВ-3 после окончания его срока действия в 2021 году. Конечно, не только Россия «развалила эту часовню». В этом ей активно помогли американцы, которые задолго до «Крыма» вышли из Договора по ПРО, давно примеривались к выходу из ДРСМД и приступили еще при Обаме к размещению в странах Европы антиракет. Однако победивший в послекрымском общественном мнении западных стран тренд «русской угрозы» делает укрепление натовских рядов и противодействие предполагаемым российским нарушениям более понятным даже для европейцев, традиционно в большей степени, чем американцы, заинтересованным в поддержании с Россией нормальных взаимоотношений.

И все это нагнетание напряженности происходит на фоне отсутствия разоруженческого переговорного процесса, резкого сокращения двусторонних контактов, сворачивания программ военного сотрудничества РФ и НАТО, критического падения доверия друг к другу. А также наличия реальных конфликтов — сейчас украинского и сирийского, а кто поручится, что не будет других — в ходе которых Россия и Запад в той или иной форме оказываются по разные стороны. А значит, могут произойти неконтролируемые военные эксцессы, способные в такой наэлектризованной атмосфере привести к крайне опасной военно-политической эскалации. Конечно, большой войны никто не хочет, но говорить в нынешней, гораздо более нервной, чем пять лет назад, ситуации об «укреплении безопасности» нелепо и безответственно.

В этом коренное отличие нынешнего противостояния РФ и Запада от блокового противостояния времен холодной войны. Назвать союзниками те постсоветские страны, которые входят в евразийские проекты вокруг России, — большая натяжка.

Украина, без которой он вообще имеет мало смысла, стала враждебной страной. С Белоруссией и Казахстаном есть, конечно, элементы экономической интеграции, но назвать их союзниками сложно. Присоединение Крыма, поддержка РФ «русского мира» в Донбассе этими странами приняты «условно», с опаской за свою собственную судьбу — украинский опыт волей-неволей приходится примерять на себя. Поэтому таможенный союз — да, а политические надстройки — категорически нет. Для Белоруссии Лукашенко «союзное государство» с Россией имеет чисто прагматический, «льготный» смысл. Что не исключает и постепенного налаживания для противовеса отношений с Западом. Что касается Казахстана, то для него все в большей степени фактором уравновешивания опасной чрезмерности российского влияния становятся отношения с Китаем. Армения, экономически сильно зависящая от России, после бурных событий прошлого года и смены власти ищет возможности диверсификации своих внешних связей — как экономических, так и политических.

Что касается Китая, то, будучи на данном этапе «стратегическим партнером» России, он никогда не станет ее союзником (как, впрочем, и любой другой державы). Он всегда будет вести свою собственную прагматическую политику, частью которой является использование этого партнерства как одного из рычагов выжимания из Запада более выгодных для себя условий и возможностей. Проявляя при таком ситуативном партнерстве стремление к роли «старшего» партнера. И добиваясь ее — для этого у него все больше экономических и технологических оснований.

Достаточно взглянуть на карту. По западному и частично южному контуру, если не считать Белоруссию, они варьируются от натянутости до враждебности. Норвегия — член НАТО, с ней последнее время то и дело возникают конфликтные эпизоды, связанные с военной деятельностью РФ и НАТО. В Финляндии, в современной истории всегда стоявшей вне блоков, после «Крыма» впервые после окончания Второй мировой войны появились политики и эксперты, высказывающиеся — пока гипотетически — о возможности вступления в НАТО (то же — в традиционно нейтральной Швеции).

Страны Балтии, а также Польша — на сегодня наиболее активные в рамках западных структур борцы против «российской угрозы». Неудивительно, ведь крымская акция России оживила в их исторической памяти события начала Второй мировой войны, когда в сентябре 1939 года сталинский СССР в соответствии с «пактом Молотова–Риббентропа» разделил по «геополитическим соображениям» вместе с гитлеровской Германией Польшу, а в 1940 году лишил государственной самостоятельности прибалтийские страны.

К соседним странам, уже испытавшим в той или иной степени опыт силового контакта с современной Россией, а потому болезненно пережившим российские действия в отношении Украины, относятся также Грузия, потерявшая Абхазию и Южную Осетию, и Молдова, лишившаяся Приднестровья.

Испорченными отношениями с этими странами дело не ограничится. После «Крыма» и начала донбасского конфликта фактор российской угрозы — реальной или мнимой — толкает не только Украину, но и Грузию с Молдовой (а через какое-то время это, скорее всего, произойдет и с Белоруссией) в западные структуры — НАТО и ЕС. Это, конечно, дойдет до реализации нескоро, но импульс этому вектору дал именно «крымнаш».

Она вылетела из неформальной G8. Будучи лишенной права голоса, не участвует в деятельности ПАСЕ, прекратила платить взносы в Совет Европы. И есть опасность ее выхода из этой организации — во всяком случае, такой сценарий российскими политиками обсуждается и на всякий случай прорабатывается. В ООН ее позиции ослабли, в Совбезе все чаще приходится применять право вето.

Россия потеряла важное политико-моральное преимущество на международной арене. Ведь в течение всего постсоветского периода она отстаивала соблюдение норм и процедур международного права, критикуя США и другие страны Запада за их нарушение, ратовала за сохранение исключительной роли ООН в урегулировании международных конфликтов. «Крым» это преимущество перечеркнул, уронив престиж России. Неслучайно резко сузился круг стран, ее поддерживающих. Да и репутация у многих из тех, кто ее поддерживает, сомнительна — среди них откровенно авторитарные режимы, включая «страны-изгои». Можно говорить о международной изоляции России — пусть и не тотальной, но серьезно ограничивающей ее международные возможности.

Это настолько очевидно, об этом столько сказано множеством компетентных экспертов — российских и зарубежных, что не имеет смысла на этом подробно останавливаться.

Отметим лишь, что дело не только в западных санкциях, количество и болезненность которых для российской экономики все нарастает и будет нарастать далее и которые в подавляющем большинстве приняты в ответ на «Крым» и «Донбасс». Есть еще ряд негативных воздействий на перспективы российского социально-экономического развития, которые находятся за пределами чисто санкционного вреда, но также вызванных посткрымским разворотом российской политики.

Это неизбежный рост доли расходов на оборону, которых не станет меньше от того, что их по еще советской методе будут «прятать» в закрытых или мирных статьях бюджета.

Это выпадение России из масштабных международных проектов и программ экономического сотрудничества из-за потери многими западными партнерами интереса к нашей «кислотной» стране, испорченная репутация которой начинает их отпугивать.

Это все менее благоприятный климат внутри нашей страны для западных инвестиций и лично западных инвесторов, что является одним из неизбежных следствий паранойи «осажденной крепости», насаждаемой в России в ходе посткрымского антизападного разворота.

Это «окукливание» российской экономики в самой себе и постепенная потеря преимуществ глобализации как следствие нарастающей изоляции и бессмысленной политизации экономических отношений с внешним миром.

После «Крыма» Россия отправилась в рискованное плавание в сторону геополитического одиночества, в сторону изоляции и автаркии. Она перечеркнула «западный» и «евразийский» проекты. «Восточный поворот», на деле получившийся «поворотом к Китаю», вышел куцым и чреватым превращением России в младшего китайского партнера. Непризнанный мировым сообществом захват Крыма на долгие годы превратился в болезненную неизвлекаемую занозу.

Не имея в своем распоряжении, кроме военной силы, иных козырей — экономических, технологических, мягкой силы, — теряя союзников, добрых соседей, международную поддержку,

Этот путь ведет в тупик, он ослабляет и маргинализирует страну, а потому главная задача для российского общества на сегодня — искать из него выход. Избавляясь от мифологической картины мира, от мании величия, от позы гордого и оскорбленного одиночества. Возвращаясь к трезвой оценке своих возможностей (кстати, немалых) в современном мире и на этой основе — к реальной политике.