Во весь РОСТ

Мне обидно, что Роста часто воспринимают именно как фотографа. Он замечательный портретист, но литература все же более трудное дело; хороших фотографов много, а основная профессия Роста — писатель в газете — гораздо труднее, и встречается она реже. Попробуем объяснить, почему так вышло.

В 60–70-е годы было некоторое количество людей, работавших главным образом в «Комсомолке» и «Литературке» (именно по этим брендам страшнее всего ударила смена эпох, скомпрометировав их уже непоправимо), — которых назвать обычными журналистами язык не повернется: это были очеркисты, среди которых первенствовали Анатолий Аграновский, Евгений Богат, Инна Руденко, Ярослав Голованов и Юрий Рост.

Настоящих героев 70-х описывала авторская журналистика. Это почти всегда были люди, состоявшиеся вопреки системе или нашедшие в этой системе такую щелку, где можно оставаться человеком, не натыкаясь постоянно на унижения и запреты. Рост был в те времена гением по отысканию таких людей (и таких щелей, где они относительно комфортно существовали). Голованов находил таких героев в науке, Руденко — в провинции (часто — во вполне официальных структурах), Аграновский отыскивал их на производстве.

Разумеется, все герои Роста — люди пассивного, а то и активного сопротивления, но это сопротивление заключалось не в протестах, не в обострении конфликтов. Иногда это была форма эскапизма (о заповедниках, умных алкоголиках, тихих чудаках, одиноких гениях с трехклассным образованием много писал в это время стилистически и человечески близкий Росту Андрей Битов, но он находил их главным образом на окраинах империи; не зря оба так любят Грузию). Иногда — имитация безумия, советское юродство. Иногда — и нередко — отыскание тех сфер и сред, где ты был незаменим, потому что тогда без тебя попросту не могли обходиться и вынуждены были терпеть таким, каков ты есть. Их, по идее, система должна была съесть, но не смогла, потому что они лучше всех научились делать свое дело (и Рост — этой же породы).

Иногда, конечно, этим персонажам надо было подпускать — в собственное поведение, жесты, интонации — все того же юродства, советской чудаковатости. И Росту, соответственно, нужны были некоторые стилистические фиоритуры, чтобы маскировать простую, трезвую, часто беспощадную суть своих очерков. Сам он в обычной жизни человек строгий и начисто лишенный понтов, мир в основе довольно внятен, и сформулировано это у него с прекрасной афористичностью: «Все деления условны, кроме грубых пар. Человек — нелюдь, талантлив — бездарен, помидор — не помидор». Кстати, именно по причине этой благородной простоты, присущей Росту в целом, и как фотохудожнику, и как писателю, — я и поставил такое предсказуемое название: чего выделываться-то?

Герои Роста много пили, но не потому, что были алкоголиками, а потому, что это была такая форма художественного творчества. И к питию система была толерантнее, чем к инакомыслию или другим порокам. Герои Роста много философствовали, потому что действовать не могли… Им этого элементарно не разрешали — кроме тех случаев, когда профессионализм допускался: в медицине, например, или в космических проектах. Человек, который мог осчастливить страну, замыкался в масштабах небольшой социальной группы, где становился кем-то вроде гуру; или уходил во всякие увлечения вроде туризма или выпиливания; или уезжал в деревню и налаживал рай там, но так, чтобы по возможности никто об этом не знал. В искусстве такому человеку приходилось существовать по методу Раневской — дурача всех и раскрываясь перед единицами. И о Раневской Рост написал изумительно. Особо следует отметить, что в Сахарове он за поверхностным слоем этого же спасительного юродства разглядел стремительный, хищный интеллект — и не стал отвлекаться на традиционные оды высокой морали, а именно подчеркнул прямую связь между этой моралью и умом; тошнит уже от благоглупостей, честное слово.

Разумеется, журналистика 70-х годов предполагала три обязательных слоя: один — для начальства (Рост никогда не говорил идеологических пошлостей, его как-то терпели, он отделывался общим оптимистическим тоном, да и потом: многие его герои были действительно Простые Советские Люди. Иное дело, что советским людям при советской власти жилось тяжелее остальных). Другой — для массового читателя. Третий предполагал подмигивание читателю своему…Рост считался признанным мастером имплицитной, как сказали бы сегодня, но от того не менее убийственной иронии.

Рост и в 80-е, и в 90-е, и сейчас — не снизил планку; и героев он продолжает отыскивать с той же зоркостью. Почему он сохраняет форму, которую многие безнадежно утратили, — вопрос опять-таки сложный: то ли школа спорта (он профессионально плавал и играл в водное поло), то ли высокая толерантность к алкоголю и табаку, то ли хорошие женщины рядом — но мне кажется, что дело тут в правильном выборе издания. Росту волей-неволей приходится сохранять форму, потому что он работает там, где все еще занимаются журналистикой. Иногда хорошо, иногда плохо. Но журналистикой. И потому он по-прежнему много и качественно пишет, умудряясь подмигивать уже новому читателю. Читатель новый, а потребности у него старые: чтобы указывали на чужой успешный опыт, во-первых, и чтобы помогали бороться с одиночеством, во-вторых.

Для детей надо писать как для взрослых, только лучше, как говорил классик; не знаю, насколько это верно, но думаю, что журналистика — та же литература, только ей надо быть лучше. Рост — это такой писатель, который, на беду свою, умеет еще много чего другого, и это другое иногда заслоняло его светлый и сильный словесный дар. Но теперь, когда лучшие образчики его старой и новой прозы (становящейся с годами все строже, суше и чище) собраны в книги, становится наконец ясно, что должен делать писатель. Он должен внушать желание жить, потому что все остальное приложится.