Поэт и гражданин

Однажды волей случая я заглянул краем глаза в творческую лабораторию Председателя Верховного Совета СССР.

Было это в начале декабря 1990-го. Готовился IV Съезд депутатов, приближалась волна отставок реформаторов (Бакатин, Яковлев, Шеварднадзе…), бравые полковники Алкснис и Петрушенко наперебой то ультиматумы предъявляли президенту Горбачеву, то призывали его создать «комитет национального спасения» (через месяц идею опробуют на прибалтийской опытной делянке, через восемь — попытаются воплотить в жизнь во всесоюзном масштабе).

Анатолий Иванович давал большое интервью «Известиям». Мы сидели в его кабинете за приставным столиком, буфетчица принесла чай и две тарелочки с печеньем разнообразных сортов (чисто автоматически я пересчитал и поразился: «печеньки» каждого сорта на обоих блюдечках лежали в строго одинаковых количествах), второй час шуршал диктофон, собственно интервью было завершено, и Лукьянов уже рассказывал о том, как он защищает мою газету от многочисленных на нее нападок: «Вы же знаете, я никогда не командую, это я потом могу сказать редактору, замам: мол, здесь вы, кажется, пережали… Вот и сегодня, на сессии, опять пошли замечания, требования вызвать кого-то на ковер, разобраться, приструнить… И я прямо сказал: нет, товарищи, так с газетой наши отношения строить не стоит… Я хочу, чтобы газета звучала, чтоб у нее был свой голос. И под лозунгом «объективности» превращать ее в свой официоз я президиуму не позволю».

У «Известий» именно в это время в очередной раз возникли сложности с учредителем (Президиумом Верховного Совета), и то, что говорил Лукьянов, было для нас в полном смысле слова жизненно важно.

Из Кремля я прибегу к начальству и в трех кабинетах шесть раз буду пересказывать точку зрения председателя. А потом коллеги принесут готовый отчет с сессии, в котором будет процитирован тот же Лукьянов: «У депутатов справедливые нарекания к «Известиям»… Думаю, деятельность редколлегии следует обсудить на заседании Президиума…» И в тех же кабинетах мы ошарашенно молчали над теперь уже двумя диктофонами, из которых один и тот же голос говорил вещи прямо противоположные… Во что нежелание командовать «Известиями» выльется потом, мы уже все знаем. Уже накануне путча, в июне 91-го, председатель Верховного Совета попытается «укрепить руководство» не до конца лояльной газеты и поставить ее под свой полный контроль. Кстати, когда представители газеты добились встречи с ним и предупредили о возможной забастовке, Анатолий Иванович улыбнулся и ответил: «Неужели вы всерьез думаете, что кроме вас это кто-нибудь заметит?..»

Ну да ладно. Вернемся к интервью…

Анатолий Иванович рассказал о своей терпимости к чужому мнению. Сообщил, что вот в этом самом кабинете принимает представителей всех парламентских групп, пожаловался, как трудно удерживать «центристские позиции», сослался на покойного Сахарова. «Вот здесь сидел Сахаров, мы, как сейчас помню, кофе пили, и он мне тогда сказал:

Он, кстати сказать, очень мудрый был, хорошо понимал эти вещи. Я ему говорю: «Ну, Андрей Дмитриевич, что делать — выдавят тюбик, и будет кровопролитие, гражданская война будет». И даже он, занимавший совсем другие позиции, говорил: надо объединить с обеих сторон все здоровые силы. Кстати, слово «консолидация» принадлежало сначала ему...»

«Центризм» Лукьянова уже к тому моменту воплотился в «центристском блоке», выпестованном им лично из крохотных, никого не представляющих, завязанных на КГБ группках (вплоть до «Памяти»). Потом именно этот «блок» выплюнет в общество господина Жириновского… А «консолидация» уже через несколько дней воплотится в прозвучавшем на Съезде предложении никому доселе не известной Сажи Умалатовой немедленно отправить в отставку Горбачева (Лукьянов безошибочно именно ей предоставил первое на Съезде слово, правда, предварительно, до начала заседания, с ней побеседовав).

Вернувшись в редакцию, я расшифровал наш долгий, едва ли не трехчасовой разговор, в котором мы вроде бы касались самых серьезных и острых вопросов, и выяснилось, что ни-че-го Анатолий Иванович мне так и не сказал, все острые вопросы обошел.

Или пожаловаться, что всесоюзная телеизвестность теперь очень мешает ему в жизни — в пивную уже не зайдешь кружку выпить… Да, он действительно был блистательным знатоком русской поэзии, его библиотека — одна из лучших в Москве, его коллекция кассет с записями голосов поэтов — уникальна. Но бывший помощник Горбачева Георгий Шахназаров, знавший Лукьянова более двадцати лет, в своих мемуарах вспоминал «странную раздвоенность» Анатолия Ивановича: «С одной стороны — живой остроумный человек, поклонник муз, сам поэт, сочинявший на нас шуточные пародии. С другой — юридический сухарь, для которого буква закона значила не меньше, чем его смысл, закоренелый нормативист и педант. В одном человеке уживались две очень разные натуры, но постепенно к этому привыкли, стали воспринимать как своего рода нормальное «разделение труда» между Лукьяновым-юристом и Лукьяновым-человеком».

Родился в 1930-м. В 1943-м, после смерти отца, встал к станку на оборонном заводе. В 1953-м окончил МГУ. Как проникновенно говорил Рой Медведев на I Съезде народных депутатов:

«Я как историк могу сказать, что мне приходилось читать многие старые газеты, и, просматривая подшивки газеты «Московский университет» за 1950–1953 годы, я наткнулся там на несколько любопытных заметок, в которых встречалась и фамилия Лукьянова, и фамилия Горбачева. Была, например, такая заметка, что комсомольское собрание юридического факультета избрало комитет комсомола, в котором в учебно-воспитательном секторе председателем избирается студент Лукьянов, а его заместителем — студент Горбачев. (Аплодисменты.) Я думаю, не ошибусь, что это те самые Лукьянов и Горбачев, которых мы сегодня избираем в другом порядке. Поэтому я считаю, что мы должны единогласно избрать товарища Лукьянова. (Аплодисменты.)».

Избрали.

Иван Лаптев, долго друживший с Лукьяновым, а последний год существования СССР поработавший его замом в Верховном Совете, авторитетно свидетельствует: «Если уж сам Верховный Совет называли «лукьяновским», то его аппарат был таковым безо всяких кавычек и оговорок. Выросший в этом аппарате, поднявшийся с должности мелкого клерка до главы законодательной власти страны, обладавший отличной памятью, Лукьянов держал в своей голове буквально досье на каждого из тысячи двухсот работников аппарата — от заведующих отделами до уборщиц и отладил такую систему управления, что знал, как мне кажется, не только о деятельности каждого сотрудника, но и о его мыслях. А возможно, так и было».

С 1955-го член КПСС. С 1961-го в аппарате Президиума Верховного Совета. С 1985-го — зав общим отделом ЦК (этот пост, напомню, при Брежневе занимал Черненко, а при Горбачеве все последние годы серый кардинал Болдин, в августе 91-го предавший своего патрона). Доктор юридических наук. Награжден орденами и медалями…

Вспоминая о событиях августа 91-го, тот же Лаптев пишет о первом дне путча: «Домой из Кремля я отправился, только узнав, что Лукьянов тоже уезжает. Вызвал машину, сбежал по лестнице вниз, увидел, что в нише у 19-го подъезда стоит ЗИЛ Лукьянова, сам он просматривался в салоне машины, но попытки выйти не сделал. Я помахал ему рукой, он ответил тем же. Черная неуклюжая громадина медленно сдвинулась с места, поворачивая на выезд через Боровицкие ворота. В ту же секунду с краю Ивановской площади с визгом развернулся второй ЗИЛ и занял место сопровождения, сзади и чуть справа. «Ого! — подумал я. — Лукьяновские-то акции, оказывается, на самом верху!» Дело в том, что ЗИЛ сопровождения ходил только за президентом СССР, а все остальные граждане — члены политбюро, председатели и иная охраняемая публика — на «хвост» больше «Волги» со спецдвигателем не претендовали…»

Это маленькая деталь к позднейшим утверждениям спикера, будто бы он с самого начала мужественно противостоял заговорщикам и чуть ли не ожидал с минуты на минуту ареста.

Но после поражения путча карьеру Анатолий Иванович не завершил, даже оказавшись в «Матросской Тишине». Еще до амнистии он победил на декабрьских выборах 1993 года в родном Смоленске и занял место в Государственной думе, где пополнил ряды коммунистической фракции. В 95-м мандат сохранил, а влияние на парламент — увеличил.