«Запрещено запрещать!»

— Французские ситуационисты, известные по событиям 1968 года, придумали разные абсурдные лозунги типа: «Под брусчаткой пляж» или вот «Запрещено запрещать», — ​пояснил Антон, сворачивая листы с аналогичным заголовком в рулончик. — ​Интересный сюжет, который хочется актуализировать, чем мы сейчас и займемся.

— Удачи! — ​кивнула нам на прощание девушка-кассир. В этой типографии к лозунгам не привыкать — ​во времена расцвета протестного движения здесь печатались десятки криков народной души. Центр, время работы — ​круглосуточно: удобно.

— Сейчас происходит зачистка любого высказывания в городской среде, — ​начал Антон, когда мы вышли на улицу и углубились в переулки. — ​Это касается не только уличного искусства — ​убирается реклама, палатки, унифицируются таблички. Ничто не должно мешать цельному восприятию посыла власти. В результате мы получаем город, который выглядит достаточно эффектно с точки зрения архитектуры, но лишен любой возможности для диалога. А вот то, что в Москве фактически остается от живого уличного искусства, — ​Антон остановился у стены с хаотичными квадратами и прямоугольниками — ​результатом официальной закраски неофициальных надписей и рисунков. — ​Это так называемый баф — ​абстрактное искусство в духе Марка Ротко, созданное дворниками-мигрантами.

Многие работы дворников выглядят действительно красиво, но в плане высказывания — ​это красивое молчание. Молчат стены, молчит город. Давайте перейдем на ту сторону, там очень фактурное здание.

Здание и правда оказалось фактурным — ​провалы окон, ворота на висячем замке, желтый кирпич, покрашенный в белый до уровня второго этажа. Обрывки политической рекламы на стене, снова многочисленные бафы.

— Даже здание, которое никому не нужно, тоже должно молчать. Остаются только небольшие фрагменты народного творчества. Неплохо, да? — ​Антон кивнул на две выходящие из земли трубы на углу дома. Трубы были увенчаны затычками из двух одинаковых брендированных стаканчиков ресторана быстрого питания. — ​Второй расцвет уличного искусства в России после 90-х пришелся на время протестов на Болотной и на фоне интереса к урбанистике и городским проектам. А потом, как раз после протестов и во время подготовки к чемпионату мира,

Это когда власти через внедрение удобных сервисов дисциплинируют граждан. Граждане могут надевать модную одежду, стричься в барбершопах, но при этом быть под колпаком. Были организованы и официальные фестивали настенной живописи. Стали появляться монументальные росписи на стенах, реклама в виде граффити. Но постепенно уничтожается даже это. Чемпионат мира прошел, горожане гуляют по паркам и набережным с капучинкой, ездят по МЦК, на Болотную не ходят, Навального поддерживают умеренно. Вот и наш университет!

В РГГУ мы пришли разводить обойный клей. Антон на правах преподавателя отправился через пропускную систему за водой.

— В современном обществе искусство — ​это поле борьбы между властью, которая пытается его монополизировать в целях управления населением, и маргинальными слоями, которые хотят выразить себя, — ​философствовал на широком мраморном подоконнике в ожидании друга минчанин Рустам. — ​Когда я приезжал из Минска в лужковскую Москву, был очень резкий диссонанс, сейчас такого контраста уже нет, потому что собянинская Москва становится такой же стерильной, вычищенной.

— Только более жестко прессуют, да? — ​снова включился в разговор вернувшийся с ведром Антон. — ​В принципе у нас шансы за подобные проступки быть пойманными, арестованными минимальны. Если еще формы подходящие — ​вообще проблем нет.

— В Москве есть еще проблема центра и периферии, — ​заметил Рустам. — ​На периферии все более свободно — ​если вы едете на электричке, можно наблюдать всплески стрит-арта. А в центре да — ​жесткий контроль.

— Ну, центр — ​это концентрация силы, власти, денег. Есть локализации уличного искусства вроде «Винзавода», но это обособленный культурный кластер. На «Флаконе» зона граффити уже тоже одомашнена, — ​Антон еще раз тщательно размешал клей и предупредил, что теперь надо действовать быстро — ​замерзнет. И мы снова выдвинулись в город. — ​Сегодня реальное уличное искусство в Москве существует в основном в инстаграме — ​нарисовал, сфотографировал, выставил. В городе все моментально закрашивается. Поэтому смысла делать что-то монументальное нет, нам ближе идея партизанинга, мимикрии, интервенции в официоз, подрыва системы изнутри на ее же языке, — ​продолжал понемногу раскрывать детали сегодняшней вылазки Антон.

Мы двигались через Миусский сквер. В конце 90-х здесь еще ночевали троллейбусы, а молодой москвич Антон рисовал на троллейбусах свое имя.

— ​Вот Общественная палата — ​она здесь рассматривается как враг, потому что как-то пыталась отрезать кусок сквера под парковку. Я тогда вот на этой стене напротив нарисовал общественную палатку — ​как единственное место, где можно реально встретиться и что-то пообсуждать. Сразу закрасили, конечно. Впереди — ​бывшее трамвайное депо, известное по событиям 1905 года. Здесь делают очередной арт-кластер с фермерским рынком.

По дороге мы остановились у натыканных в землю внушительных деревянных грибов. На грибах сидели довольные дети.

— А вот и ЖЭК-арт, — ​как-то даже с любовью констатировал Антон. — ​Настоящее, интерактивное, живое искусство. На самом деле оно прекрасно — ​все эти лебеди, сделанные из покрышек. Наивное лубочное творчество — ​русский авангард с этого и начинался. Ларионов, Кандинский пытались противопоставить жирному коммерческому буржуазному искусству что-то народное, общедоступное.

А потом мы наконец дошли до «точки». Длинный узкий проход между высоченными стенами. Одна — ​вся в граффити и рисунках, другая — ​выкрашена красным и украшена табличками: «Запрещено наносить надписи и граффити на заборе и стене здания! Ведется видеонаблюдение!»

— Это было легендарное место — ​стена, на которой тоже всегда были граффити. Прохожие останавливались посмотреть, фотографировались. Видите, что этим летом сделали? — ​Антон окунул кисточку в клей и достал из кармана листовку: «Запрещено запрещать наносить надписи и граффити на заборе и стене здания. Ведется гражданское наблюдение!»

— Вот у нас уже собрались граждане, идет наблюдение, — ​заметил он. — ​Если бы я рисовал здесь баллонами, люди, может, не одобрили бы, а так наши листовки эстетически соответствуют образу.

— Правильно! — ​заявил притормозивший у стены парень и расплылся в улыбке.

— ​Когда ты высказываешь свою гражданскую позицию днем, с открытым забралом, люди тебе симпатизируют. В данном случае мы не нарушаем то, что написано на табличках — ​не рисуем граффити. Мы запрещаем запрещать, а не разрешаем что-то.

Люди и правда реагировали с симпатией.

— Постараемся добавить немного смысла в места, которые прошли по дороге, — ​пообещал Антон, и мы снова углубились в Миусский и проблематику современного арта. — ​Система еще не до конца осознает силу искусства, бряцая оружием и т.д., но понемногу до этого доходит. Тот же чемпионат мира показал силу мягкой силы. В Нижнем Новгороде маргиналы еще год назад пытались сохранить старые деревянные дома, рисуя на них свои произведения искусства. А потом там сменилась власть, организовали фестиваль стрит-арта, и к этим домам приехал мэр перерезать ленточку. Там, правда, не все гладко прошло.

— ​такой отсыл к истории прошлой зимы, когда сугробы убирались только после того, как на них баллончиками писали эту фамилию… Как думаете, здесь будет неплохо смотреться? — ​Антон притормозил у стены с очередным бафом. И правда красиво — ​маленький серый квадрат в левом верхнем углу большого белого квадрата. Достал предпоследнюю листовку, обсудил с нами, как построить композицию. Сошлись на правом нижнем углу. Клей, разгладить, снова клей. Отправились дальше.

— Так вот, художники — ​организаторы фестиваля, кстати, представители либерального крыла, восприняли этот акт с «Навальным» как атаку на них, было заведено уголовное дело. Другой эпизод связан с Олегом Кузнецовым, который занимается авангардным бафом. Был фестиваль уличного искусства в Екатеринбурге с идеей вернуть дух независимости. Но на фестивале Олег увидел, что никакой независимости нет, все чинно и организованно, и не нашел другой возможности высказать свой политический протест, как в конце фестиваля ночью пойти и закрасить работы других художников. И вот эти художники держали его взаперти, чуть ли не требовали с него денег и вообще вели себя как менты. Все это показывает текучесть нашего времени, в котором миксуется добро и зло, власть и маргинальные группы.

Последняя листовка досталась фактурному зданию без окон.

— Знаете, многие скажут, вот дай художникам волю, они испишут своими именами все вокруг. Где проходит эта грань? — ​спросила я. — ​И как, по-вашему, выглядит идеальный город?

— Ну, смотрите, — ​вздохнул Антон. — ​Есть Киев — ​где строят что хотят, где дамы в леопардовых шубах паркуются где угодно. Да, город изобилует свободой, но это дикая свобода 90-х, которая не всем по душе. Есть Минск — ​бытовой комфорт, какие-то социальные блага, но это застой 2:0 — ​путь в никуда. Есть вычищенные города в Западной Германии и «бедный, но сексуальный» Берлин, где сохраняются сквоты, стрит-арт, что притягивает туда художников со всей Европы. Но даже там уже начался процесс джентрификации*, и художники переезжают в Афины — ​там экономический кризис, хороший климат, анархисты. Меня вдохновляют Нью-Йорк 80-х или нынешний Сан-Пауло, но это города с большим количеством проблем. То есть — ​или комфорт для обывателя, или опасность и грязь. Москва сегодня — ​это очевидно не город для креатива и творчества. Питер — ​город-музей, больше про философствование, грусть и апатию, чем про инновации. Как найти баланс — ​вопрос открытый. Наши проекты — ​не декларация, а предмет обсуждения. Потому что общественное обсуждение — ​это и есть политика.

— Ну и дайте ту самую волю разным представителям городских слоев, возможность выразить себя, — ​не выдержал Рустам. — ​Нужно создать как можно больше точек силы.

— Не всем понравится, если кто-то решит выразить себя, например, на Доме Пашкова, — ​заметила я.

— Для этого есть гражданское наблюдение, которое будет корректировать эту ситуацию снизу, — ​пояснил Антон. — ​Городской ансамбль выглядит эффектно, но главное в городе — ​не здания, а люди, которые должны чувствовать это пространство своим. Через авторитарные запреты ситуация не решается. Это предмет общественного договора. В том числе и с системой. Это своего рода игра с обеих сторон, и она нас устраивает. Это мне близко — ​трансляция идей, которые нравились бы не только либералам, но и находили отклик у другой стороны. Люди у власти иногда сами заложники ситуации — ​зачастую им выгодно, если какие-то ребята что-то сделают, подбросят идею, дадут возможность принять решение. Так что мы здесь труженики, стахановцы, идем впереди паровоза.

___

*Джентрификация (англ.gentrification) — ​реконструкция пришедших в упадок городских кварталов путем благоустройства и последующего привлечения более состоятельных жителей.