В четверг в Красноярске похоронили первого вице-спикера законодательного собрания края и известного тележурналиста Алексея Клешко. Ему было 48 лет, ушел из жизни по своей воле. Прощание с ним можно интерпретировать как приговор теории малых дел, обозначенный с предельной ясностью.
Конечно, вольтеровское «пусть каждый возделывает свой сад», идея честного выполнения своего дела (а там и мир изменится к лучшему) будет жить и дальше, и в какие-то времена и в каких-то пространствах от нее вполне возможен прок, но — не в сегодняшней России. И, конечно, душа человека — потемки, нечего и пытаться свести суицид Алексея к обвинениям в адрес невротизирующего страну режима, но все же некоторые вещи обязательны для остающихся здесь к проговариванию. Вот и Вадим Востров, руководитель телеканала ТВК, где Клешко продолжал вести программы до гибели, и его товарищ, сказал: «Трагедии должны задавать смыслы».
Востров: «Я вспоминаю самый тяжелый наш разговор — летом, после голосования за пенсионную реформу. Алексей был подавлен, он понимал, что ему будет сложно объяснить своим избирателям, почему он проголосовал «за». Это было требование системы (Клешко в регпарламенте возглавлял фракцию «ЕР».— А.Т.). Уже потом он понял, что их подставили. Потому что идея была такая: вносится жесткий вариант пенсионной реформы (с ним Алексей был не согласен, как и со многим в стране, в крае), все региональные парламенты голосуют, а потом выходит весь в белом Владимир Владимирович и говорит: «Вот вам смягчение». А сценарий не сработал.
Быть заложником этой системы Алексею было тяжело, а поступить иначе он не мог. Потому что не мыслил себя без политики, это была его жизнь.
А система устроена так, что ты либо голосуешь со всеми за предложенный вариант, либо ты вне игры, и у тебя в политике никаких шансов. Алексей принял эти правила игры много лет назад. И — стал заложником. Он не мог уйти — жил огромным количеством проектов, обсуждением этих грантов, библиотек…»
Это действительно казалось смыслом его жизни — проекты в соцсфере и культуре, они двигались благодаря ему, на них давали деньги из бюджета именно благодаря ему. И что? За то время, пока Клешко спасал библиотеки, а потом их модернизировал, занимался еще кучей никому во власти не интересных дел, меняющиеся мэры Красноярска в 18-й раз перекладывали плитку на трех главных улицах, сносили заборы, ставили заборы, меняли бордюры в 27-й раз. Губернаторы края инспектировали процесс, резали ленточки. Общественность собирала использованные батарейки и макулатуру, сажала деревья (их через год вырубали), выпускала в небо шарики — то против войны, то за экологию, то вообще за все хорошее. Все занимались «малыми делами», возделывали вольтеровский садик, делали что угодно, кроме того, что действительно позарез требовалось и краю, и России в целом.
Алексей рос в годы, когда варварство, с каким «осваивали» Сибирь, все же пытались смягчить, и под лозунгом о «крае высокой культуры» советский режим строил уже не только шахты, плавильные печи и бараки, но и театры; Алексей формировался как журналист и политик в 90-е, когда впервые всенародно избранные, а не назначенные Москвой региональные власти вынесли в повестку страны тезисы о равноправии субъектов Федерации, справедливых межбюджетных отношениях, четком разделении между Москвой и регионами полномочий и налоговых источников. А потом с региональной фрондой разобрались и восстановили в Сибири даже не позднесоветский статус-кво, а примитивное экстенсивное хозяйствование в самом античеловеческом варианте; нынешняя экологическая катастрофа в Красноярске — апофеоз колониалистской политики центра. А всю иную политику здесь отменили: зацементировали, законопатили, прошлись катком.
А Клешко, амбициозный молодой человек, звезда эфиров, в нее уже пришел — чтобы реализоваться и состояться. И? У него были все задатки, чтобы стать одним из первых в движении за истинный федерализм, но тему запретили. Сначала умерла сибирская региональная политика, а Клешко потом — он во многом был производной от нее.
Зачем вообще политика, как она придумана человечеством, если есть Путин, вертикаль, «Единая Россия»?
Он искал себя в том, что позволено, и оправдывался. Что за ним — люди, проекты, конкретные дела… В какой-нибудь из америк он стал бы одним из первых. Человек был рожден дирижировать симфоническим оркестром, а его посадили слушать «Валенки» на балалайке и нахваливать исполнение. За это разрешили клеить картонные коробки. Спустя годы — устал.
Если кому вдруг еще не видно, как прекраснодушная теория малых дел, этот картон, игнорирование реальных проблем, бегство от мира и правды коррелирует с авторитаризмом, — смотри, например, исследования Адорно и его последователей. Да это одно и то же, просто с разных сторон.
Сколько их, своих среди чужих, чужих среди своих, оправдывает свое нахождение во власти теми же «малыми» мотивами. «За мной люди, я не могу их предать». «Я здесь лишь для того…» «Вот только три дела». Плохо это заканчивается. В политике малые, непрофильные добрые дела уж точно тупик. Даже для их делателя они теряют осмысленность и не сберегают от черной пустоты. (Поскольку у нас с чего-то и спасение детских жизней проходит по разряду «малых дел», и «благотворительности», оговорюсь: вот это — не малое.)
Нашему с Клешко знакомству четверть века, но уже много лет не общались — он отделывался анекдотами, что напоминало позднебрежневские времена и внутреннюю эмиграцию.
А эмигрировать было некуда, кроме работы — ничего. Ни семьи, ни детей; почерковедческая экспертиза предсмертных записок показала, что они написаны почерком Клешко в состоянии тяжелейшей депрессии.
Просьба не устраивать пышных похорон; никого не винить; о причинах — всего одно: не смог пережить смерть матери (но она умерла в январе 2016-го, и, как бы ни был он к ней привязан, в какой бы тяжелейшей депрессии ни находился, разве это могло быть вот именно сейчас единственным фактором?).
Не было у Алексея рядом особо близких — притом что знакомо с ним было, пожалуй, полгорода — разговаривал он со всеми и был действительно народный депутат. Наиболее часто общавшиеся с Клешко коллеги и товарищи сейчас свидетельствуют, что он задолго все решил, прямо говорил, что не видит смысла в жизни и думает о самоубийстве. Но они воспринимали это как часть характера, как усталость.
Уход в себя может быть спасителен для счастливых единиц. Уж никак не для политиков. Там, внутри, если последовательно углубляться, ад никак не меньший. Ну не бывает так, что вовне плохо, а внутри хорошо: реальность за окном — всегда отражение того, что внутри нас.
Востров, напомнив, что независимой политикой здесь не занимаются и правды не говорят — эти люди или в тюрьме, или в эмиграции, томская ТВ-2 «закрыта по беспределу», не захотел скрывать своих эмоций по поводу многочисленных комментариев в соцсетях — дескать, Клешко проголосовал за пенсионную реформу, таким в памяти и останется. Вадим ответил: «У вас героизм заканчивается на фамилии Клешко? Дальше продолжить боитесь? Может, это он предложил пенсионную реформу, он заставил всех за нее проголосовать, он сажает за репосты?.. Мы не могли обсуждать раньше, что считал важным Клешко, с чем был не согласен. Но разве сейчас людям не стоит задуматься — ведь и они тоже отвечают за ту систему, что есть в стране, не только элиты, не только Леша, но и люди тоже, люди, которых долгие годы все устраивало?»
Это не защита Клешко, он в ней уже не нуждается. И не мне бы писать это все, об Алексее могла бы сказать самые верные слова Зоя Ерошок — они дружили, и, думаю, одно это для читателей «Новой» сообщит многое. Скажи мне, кто твой друг.
Невозможно не задуматься: для чего их смерти сошлись? Знаете, если человек не отдает себе отчет в сути противоречий в своей душе, разрывов в ней, тогда внешняя жизнь этот его внутренний конфликт жестко обнажит и предъявит. Ровно так же это работает для всей страны — если сохраняется еще в нашей стране какая-то общность, единство в чем-то.
Красноярцы, прощаясь с Клешко, несли цветы в Большой концертный зал филармонии, туда же, куда приходили с гвоздиками ровно год назад — к двум небольшим фотопортретам Дмитрия Хворостовского. Клешко похоронили в день смерти Хворостовского, парня с правого берега Красноярска, из промзоны, из такой же простой семьи, как и у Клешко, ставшего мировой звездой. Он вовремя уехал из Красноярска, потом из России, и — состоялся.
И всем тем, кто уже несколько дней продолжает талдычить о тягчайшем грехе Алексея, хорошо бы понимать, что взвешивать и решать не им, души не в их компетенции, в их — эта страна и этот режим. Можно ли его прощать — об этом лучше поговорить.
И сколько еще так страна выдержит, когда политика во всем, влияет даже на каждодневные ритуальные вещи, но ее нет, ею заниматься запрещено? Когда люди вынуждены себя убеждать, что они делают все правильно, — и себе не верят?
Когда статья УК «Доведение до самоубийства» кажется чуть не описанием того, что за окном и в ящике?
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»