«Ничего не известно наверняка!»

Прологом Года театра режиссура обстоятельств сделала «Театральное дело». Его начнут рассматривать в открытом процессе 25 октября. Адвокаты подсудимых прогнозируют срок пять-шесть месяцев. Это значит, что суд будет идти своим чередом, а Год театра своим: выморочная рифма. Она, впрочем, описывает устройство нынешней действительности.

Внезапные трагедии и катастрофы, мутные страсти дня, ежедневные негодяйства отдельных людей и целых государств — повседневность. Она теснит театр, заставляет его заново искать язык, на котором нужно говорить с людьми.

Казалось бы, неровный скачущий пульс реальности должен подчинять внутренние ритмы постановщиков, навязывать режиссеру суету и смятение дня. Но режиссеры откликаются повышенной сосредоточенностью, высоким градусом художественной собранности. Может, поэтому и возникают спектакли, вбирающие мир за границами сюжета.

«Видимость и действительность не сходятся, — сказал когда-то о Гамлете Пастернак, — и их разделяет пропасть». Наше время поставило эту прозрачную мысль на колеса оптового производства, подкрепило нанотехнологиями, расширило до неустранимого повреждения.

Об этом — неспособности увидеть и понять вещи как они есть — остро и тревожно размышляют театральные режиссеры старшего поколения.

Казалось бы, бесконечно далекий от наших дней и обстоятельств спектакль поставил на сцене Et cetera Адольф Шапиро. Называется «Это так, если вам так кажется…». Картонные персонажи Пиранделло, взнервленные тайнами чужой жизни; сюжет, построенный на абсурдных иллюзиях; сугубо частная история, случившаяся в семье провинциального чиновника, крошечного винтика итальянской государственной машины? Чем она связана с быстрым, жестким, все чаще беспощадным ритмом сегодняшнего дня?

Белая сцена. Сценограф и автор костюмов Мария Трегубова выстроила сияющую, праздничную, залитую светом среду — в нарядной коробке с наклонным белым полом черный рояль (ближе к финалу выкатят белый), черные венские стулья, вертикальные зеркальные панели, на белой стене слева — пять черно-белых фотографий Пиранделло. Костюмы оркестрованы с избыточной оперной пышностью. Изысканная декоративность героев представления призвана оторвать их от обыденности, как музыка Перголези. В этом сиянии, где кто-то делает экзерсисы, кто-то принимает статуарные позы, бушуют, однако, вполне бытовые страсти — любопытство и злоязычие.

Все дело в том, что «ничего не известно наверняка»! Загадочный новый сосед, который необъяснимо много времени проводит с тещей, несуществующая или существующая жена соседа, его стремление избегать людей и знакомств, его теща, то ли безумная, то ли вполне нормальная. Толпа жадно любопытствующих сочувствующих, слепо шарахающаяся от одной версии к другой — сумасшествие, грех, заблуждение, — но ничего не передает голый пересказ сюжета. Все дело в незримой работе постановщика, в том, как тонко, с какой вальсирующей легкостью все это сделано, как выверена возникающая на сцене пульсация драмы, то и дело готовая сорваться в трагикомедию.

Поначалу кажется: много шума из ничего — немыслимые бури и усилия ради того, чтобы не оскорбить чьи-то чувства. Ведь «оскорбление чувств» на языке современности уже судебный термин, нагруженный в общественном обиходе массой оттенков ернического негативизма. Но через пятнадцать минут спектакля поначалу слегка недоумевающим залом овладевает радость театрального события, творящегося на глазах.

Три артиста держат невидимо висящее в воздухе полотно действия — Сергей Дрейден, Антон Пахомов и Ирина Денисова.

Дрейден, моральный центр происходящего. Его Ламберто Лаудизи, странный дядюшка, главный комментатор таинственной ситуации, во фраке, женской шляпе с лентами и в кроссовках, старый клоун, чей ироничный голос звучит то нотами здравого смысла, то жестокого абсурда.

Ирина Денисова, синьора Фрола, центр эмоциональный. Вытянутые вперед в заклинающем, молящем жесте руки в перчатках, черная шляпа на седых волосах, неуверенная семенящая походка — теща, боящаяся оскорбить зятя, уверенного, что он женат второй раз, а его первая жена умерла, в то время как он женат все на той же женщине. Что-то от беженки, вынужденной чужестранки есть в облике этой женщины без возраста, в которой проглядывает целый хоровод масок — от Пьеро до Пульчинеллы. Деликатность на грани обморока и отчаяние на грани погибели — сбивчивую, нервную кардиограмму чувств «снимает» с текста актриса.

Белое лицо человека, застегнутого внутренне и внешне на все пуговицы, человека, словно сошедшего с полотна Магритта, в глазах которого пляшет страх и отчаяние, а в речах ярость переходит в нежность. Это он, центр абсурда, таинственный секретарь префекта синьор Понца, зять, стремящийся пощадить свою тещу, которая якобы сошла с ума, потому что не в силах принять смерть дочери. Антон Пахомов выводит на сцену неприятного, почти отталкивающего человека, антигероя, в которого хочется вглядеться подробнее, понять его сложное устройство. Каждый из них с немыслимым жаром заверяет собравшихся: есть только его правда, и только она — истинна. Но главное здесь — мольба о пощаде. О том, чтобы их семейную тайну оставили нетронутой, чтобы не разрушали хрупкое взаимное равновесие. Конечно, именно оно будет сокрушено в первую очередь.

В конечном итоге в финале, когда из сумрака является невидимая, закутанная до глаз таинственная фигура, та самая жена и дочь, уже не важно, что во всем этом абсурде правда, важен вихрь сложных чувств, что гуляет по сцене.

Некогда Пиранделло в очередной своей странной пьесе создал апологию релятивизма, завел своих героев в лабиринт иллюстрации относительности и условности чего бы то ни было. Шапиро уверенной рукой в бархатной перчатке извлекает из путаной интриги одного из самых больших мистификаторов мировой драматургии вещь волшебной театральности и объемной, отточенной актуальности.

Скрыто отвечая на вопрос, в каких сегодня отношениях театр и жизнь и что следует считать современностью, Шапиро строит яркую художественную метафору происходящего в большом мире — фейковых истин, пандемии лжи, морового поветрия дезинформации. Тотального заблуждения — насильственного, навязанного или добровольного. Он рассказывает о реальности, в которой нет реальных опор, где зыбки и перемешаны до неразличимого вымысел и правда, сплетня и факт. И делает это с виртуозной элегантностью, пожалуй, даже с особым сценическим щегольством. Словно отбросив все задачи, кроме сценических, наконец предался любимой игре: в театр ради познания, ради понимания. И возник спектакль, в котором дерзкая театральность становится огромной лупой для современности.

А в финале, когда странная парочка, зять и теща, измученные своей неистовой любовью к третьему лицу, поддерживая друг друга, исчезают в глубине событий, всем прочим остается только шлейф ошеломляющей подлинности чувства. Самого эфемерного, самого прочного основания человеческих отношений.