Нахожу их по слабому огоньку среди деревьев. Мужики греются у костра, слабые блики выхватывают из темноты обтянутые красной материей гробы. Рядом штук 10 целлофановых мешков — укладывать кости в гробы будут утром, когда посветлеет. Гробов всего пять — на сколько денег хватило. В мешках останки 48 человек. Из темноты выныривает «буханка»: «Принимай, дядя Костя!» — приехавшие парни выгружают новые и новые мешки. Утром привезут еще. В пять гробов утром уложат останки 72 человек.
Константин Добровольский, «дядя Костя», — председатель координационного совета поисковых отрядов Мурманской области. Всего отрядов 18. А день, когда можно похоронить в Долине Славы найденных за сезон бойцов, — один в году. Вот и везут до утра со всей области, потому что если не успеть, то кости останутся до следующей осени по гаражам и балконам, где их вынуждены хранить поисковики. По документам останки должны на хранение принимать морги, но какая анатомичка возьмет останки 70 человек на целый год?
Долина Славы — воинское кладбище в 75 км от Мурманска. Она же — Долина Смерти. Сейчас в ее земле 7 тысяч человек. Всего на Кольском полуострове найдено 25 тысяч. Когда личность найденного солдата удается установить, родственники иногда увозят останки на родину. Но чаще хоронят здесь, люди просто приезжают на могилы дедов. Судьба у Долины Славы несчастливая: когда-то это было просто поисковое кладбище, теперь — официальный мемориал, а потому поисковики распоряжаться там уже не могут, а могут лишь чертыхаться, глядя, как очередной чиновник стирает с гранита имена тысячи бойцов, переставляет надгробия. Последний раз — этим летом.
«Новая» недавно рассказывала о скандале вокруг реконструкции мемориала. Надгробия переставили «из соображений эстетики». В итоге часть бойцов осталась вовсе без надгробий.
После скандала, поднятого поисковиками, чиновники сначала все отрицали, затем сказали, что «стало лучше», а под конец, накануне захоронения, в Долине Славы побывал глава областного комитета по культуре, который признал перед камерами: неточности в расположении памятников действительно появились в ходе нынешней реконструкции, их якобы исправят, переставив надгробия на исходные места. Добровольский ждет утра: он уверен, что чиновник приедет на похороны, а значит, непременно извинится перед поисковиками за тот ушат грязи, что обрушили на них за поднятый шум. И перед бойцами, лишенными надгробий.
Попутно высказывает свое давнее желание: чтобы Долину, которая лет 50 простояла без хозяина, 8 лет назад стала «культурной ценностью», а через год будет передана на баланс одного из районов, отдали поисковикам. Не в собственность, а под защиту. Те бы и освещение сделали — до сих пор на огромном мемориале нет ни одного фонаря, чиновники говорят, освещать его слишком дорого. И экскурсии для приезжающих водили бы — а здесь останавливается каждая вторая машина на дороге Мурманск–Киркенес. И снег бы убирали зимой — для чиновников и это слишком дорого.
Поэтому снег чистят единожды — по весне. Трактор ходит прямо по секторам с захоронениями — по могилам.
Но кладбище им никогда не отдадут.
«Дядя Костя» эти края знает так, будто сам воевал. И о войне рассказывает то, о чем говорить не принято. Например, о том, как в Долину Смерти присылали по осени роты бойцов в летней форме. В пилотках и гимнастерках. И те замерзали без единого выстрела. Что «разгром немецко-фашистских войск в Заполярье» — понятие относительное: фактически Красная Армия в 44-м наступала, почти не встречая сопротивления, немцы несуетно отходили в норвежский Киркенес и дальше. В общем-то, сами ушли.
Про все это очень долго было нельзя говорить. И сейчас не приветствуется. Когда ветеран Лев Журин в 80-х начал собирать и хоронить кости, белевшие на сопках, его обвиняли в том, что он фальсифицирует историю, умаляет подвиг советского солдата и вообще под видом красноармейцев хоронит немцев. Ведь у нас-то никто не забыт.
Поисковики до сих пор как бы вне закона. Добровольский чертыхается, вспоминая, как пару лет назад один из оппозиционных депутатов в мурманской Думе предлагал утвердить региональную медаль для поисковиков. Денег проект почти не требовал, никаких льгот медаль не давала. Но инициативу отклонили.
Если раньше отрядам давали немного денег на горючку и тушенку, теперь это считается «нецелевыми расходами», и все ездят за свой счет.
— Мне лет 8 назад последний раз денег на бензин давали. А в Карелии на поисковый сезон в бюджете статья есть, — бросает реплику кто-то из темноты.
Вообще-то по ФЗ «Об увековечении памяти погибших при защите Отечества» поискам должны всемерно помогать региональные власти. И помещения предоставлять безвозмездно, и технику, и обмундирование, и материально-техническое обеспечение. На деле в каждом регионе — по-своему, насколько совести хватает у чиновников. Кое-где поисковая деятельность вообще была приравнена к коммерческой, отряды, чтобы получить право на поиск, вынуждены участвовать в тендерах. Потому что нужных подзаконных актов к этому закону нет, порядок предоставления всего, что положено, не определен, а комиссия при правительстве, которая была с 1993 года призвана координировать поисковую работу, и вовсе расформирована.
Мужики замолкают. Кто-то тихо запевает. С неба начинает медленно сыпаться первый снег. Все это похоже на застывший кадр фильма. В темноте поют «Прощайте, скалистые горы» — неофициальный гимн этих мест. И еще про «малым-мало спалось», безысходное и тягучее.
Утро наступает резко. Парни разбивают лед на реке, набирают воды вскипятить чай. Кости укладывают в гробы. Туда же — истлевшую форму. Документы и личные вещи, если находят при останках, изымают в надежде по ним найти родственников.
Начинают съезжаться военные — Северный флот присылает оркестр, почетный караул, похоронную команду. Приезжает и тот самый начальник комитета по культуре, но к поисковикам не подходит. Гурьбой высыпавшие из автобуса дети в красных беретах разворачивают знамя Юнармии. Добровольский ругается, говорит, на этой земле только знамя Победы уместно; стоя у открытых гробов, объясняет детям про Долину. Говорит: «Это деды ваши!»
Человек из правительства тем временем деловито распоряжается: «Следите, чтоб селфи с костями не делали».
Константин уверен, что на похороны приедет губернатор. Говорит, не может она игнорировать. Всегда первое лицо участвовало. Губернатор не приезжает.
Народа собирается от силы человек сто — обычно в Долине тысячи. Добровольский пробивается к микрофону, но его нет в списке выступающих, он требует слова, добивается. «Простите нас, бойцы, за то, что тут творится», — говорит он. Его оттесняют. Священник начинает панихиду.
Константин стоит на краю вырытой могилы. Поисковики спрыгивают в нее, укладывают гробы. Он закрывает лицо рукой, отворачивается. Стоит один посреди Долины, невысокий, в потертом пальто, плечи трясутся от рыданий. Могилу засыпают песком.
— Понимаешь, они даже не извинились, ладно, передо мной, — перед бойцами. Перед покойниками. Свиньи, понимаешь? Не могу я в балагане участвовать. Я в следующий раз эти кости в мешках им на крыльце Дома правительства сгружу. Представляешь, из комитета молодежи мне звонили, спрашивали, во сколько акция начинается. Акция, понимаешь? Это акция для них, а не похороны, — он уходит с кладбища, не дожидаясь конца церемонии. Поисковики — за ним.
Добровольский спрашивает у них: «Что же делать дальше?»
«Дело делать, что еще? — отвечают ему. — Как работали, так и будем».
Я спрашиваю: «Сколько лет им еще копать?»
«Пока живы, — отвечает «дядя Костя». — Знаешь же выражение: «Война не кончена, пока последний солдат не похоронен»? Так вот у нас война никогда не кончится».
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»