Пелевин и безразличие

За то время как Виктор Пелевин выпускает по ежегодной осенней книге, обсуждение — не спецконтракт ли это у него с издательством и не доставляет ли ему такая регулярность какого-то совсем уж невиданного баблоса — изжило себя. Теперь эта обязательность представляется каким-то послушанием, повинностью. В этом тянет усматривать не казенные отношения с бухгалтерией, а самурайскую самодисциплину, например.

Ровно так же отношение Пелевина к критикам хочется рассматривать как работу, делание, осознанный шаг доброй воли. Потому что как ни крути, нашу жизнь он облегчил до чрезвычайности. Он так давно и, опять же, регулярно насмехается над любой более или менее профессиональной рефлексией по своему поводу, создал по этому поводу столько ярких образов и метких формулировок, что всякий собирающийся поумничать на его счет оказывается включенным в его нарратив (это слово в новом романе удостаивается особенно презрительных пинков), а там, как известно, как ни барахтайся — все одно. «Работу критика я еще могу понять, — сообщает герой нового романа, — пересказал кое-как чужой сюжет, добавил запаха своих подмышек, и готово».

В этой декларации, правда, не учтены бесконечные теперешние скандалы по поводу спойлеров в рецензиях, после которых, мол, читать неинтересно. Так что, получается, и пересказ сюжета критику теперь почти недоступен — только этот самый запах.

Но если же все-таки пытаться соответствовать такому определению работы критика, то надо сказать вот что. «Тайные виды на гору Фудзи» — это конструкция из двух историй олигарха средней руки Федора возраста сорок плюс и его бывшей одноклассницы Тани. Он, томимый бездельем и общей пресыщенностью, а также соблазненный уговорами скользкого стартапера с вычурным именем Дамиан, решается заняться техногенно-буддийскими практиками (на чисто буддийские у него, разумеется, нет ни усердия, ни душевных сил). Она, разозленная жизненными неудачами и почти отчаявшаяся, вступает в эзотерическую феминистскую секту. Их сближают колебания то ли существующей, то ли несуществующей, а вернее, непознаваемой реальности. Ну и некоторые неслучайные поводы у этого сближения тоже есть.

«Тайные виды на гору Фудзи» — это, конечно, безусловный и патентованный «пелевин». С его умением размазать авторский голос на всех персонажей, с его убедительным (даже для тех, кто никогда этого не пробовал) описанием внетелесных опытов, с его специальным презрением к политкорректности, выделяющимся даже на фоне его остальных презрений. Но это Пелевин — нерадикальный. Балансирующий, а вернее, зависший между пронзительностью, появляющейся как будто б даже против воли автора на страницах прошлогоднего «iPhuck 10», и теоретизированием позапрошлогодней «Лампы Мафусаила». Это даже как будто Пелевин — ленивый. «Внутри убиралась толстая филиппинка <…> На ней была красная майка с надписью #metoo. Стилист нашего проекта был весельчак: в таких майках выходили на смену все уборщицы с метлами. Мол, мету, работа такая». И вот это вот — безразличное и, честно говоря, неостроумное — по поводу вещи, которая прямо-таки поменяла западный мир за последний год, по поводу ситуации, многие детали которой Пелевин практически предрек в прошлом романе!

Безразличие — вообще главный и доминирующий признак этого текста. Настолько очевидный, что его можно счесть метаописанием.

Пытаясь пролезть в нирвану без билета, но за взятку, так сказать, олигарх Федор и его друзья совершают страшную ошибку: «Мы предъявили ноосфере запрос на очень отчетливое знание для крайне сосредоточенного ума. Сосредоточенность эта на самом деле не была нашей». В итоге ноосфера нанесла зарвавшимся бизнесменам ответный удар: «Это было что-то среднее между героиновой ломкой и тоской ангела, сброшенного в бездну, но еще помнящего славу небес».

Картина депрессии, которую дальше дает Пелевин на нескольких страницах, — точнейшее описание этого состояния (можно было бы написать — этой болезни века, если б не бояться такой банальности). Он говорит о том, как отдельные свойства явлений перестают складываться в собственно явления, о тусклости, о невозможности сосредоточиться, о постоянном ужасе неколебимо настигающего тебя знания, что вокруг чернота. О презрении к собственно сюжету жизни. Эти страницы никак не поддаются ироническому прочтению, даже при большом желании.

«Все, за что мы бьемся в жизни, — это перестановка букв на дисплее ума, корректура «рассказа про нас», который читаем «мы сами», хотя оба члена этого уравнения есть голимейшая подделка, ежесекундно разлетающаяся вдребезги… О ужас, о безысходность, о бездна…

Из бездны этой нет выхода. Мы можем родиться при авторитаризме, умереть при совсем другом авторитаризме, но из-под этого главного наперстка нам не выползти никогда».

Роман «Тайные виды на гору Фудзи» — даже там, где смешно, — написан как будто из-под этого наперстка.