У Йозефа Бандора, таможенника на железнодорожном пограничном узле в Чьерне-над-Тисой, такая судьба: в ночь на 21 августа 1968 года он «встречал» поезда, груженные «интернациональной помощью» для Чехословакии. А 21 июня 1991 года в 16 часов 53 минуты по среднеевропейскому времени он же провожал последний эшелон с советскими солдатами из местечка Миловице.

28 июня Чехословакию покинул командующий Центральной группой войск (ЦГВ) генерал-полковник Эдуард Воробьев. Я помню, как он с букетом цветов поднялся по трапу транспортного Ан-24, развернулся, приложил руку к козырьку генеральской фуражки и скрылся в утробе самолета. Сверкание фотовспышек было ему прощальным салютом на военном аэродроме Кбелы. А незадолго до этого он скрепил своей подписью протокол о завершении вывода войск.

Конец оккупации, облегченно выдохнули газеты. Настало время считать раны. Только ущерб, нанесенный природе, Прага оценила в 2,5 миллиарда крон. Из 83 мест дислокации ЦГВ лишь восемь были признаны экологически чистыми. Особенно плохо обстояли дела на территориях военных аэродромов. Просочившееся из наливных баков топливо в некоторых местах покрывало грунтовые воды трехметровым слоем.

Пострадали не только реки, леса и поля. Досталось и памятникам архитектуры. Трагична и поучительна в этом смысле судьба замка Дечин. В ХVI веке он принадлежал чешским королям, а на исходе двадцатого — советским солдатам. За годы их пребывания замок «преобразился». На месте картинной галереи организовали угольный склад, бывшую библиотеку приспособили под спортзал. Часовню, которую в стародавние времена украсил бесподобными фресками безымянный художник, переоборудовали в умывальную комнату. Средневековые казематы сохранили не только тайны былых столетий, но и — как бы это сказать — «следы невиданных зверей». На восстановление замка потребовалось 25 миллионов долларов.

Пострадали не только древние замки, но и обыкновенные, ничем не выдающиеся постройки. В словацком местечке Слияч, где квартировала наша вертолетная часть, покинутые казармы выглядели так, будто их немилосердно бомбили. Подобную картину я наблюдал и в Брунтале (Северная Моравия). Здесь

Во Френштате «интернационалисты», уходя, часть казарм сожгли, а часть снесли с помощью танков. Это в ответ на требование местных властей «прибрать за собой». «После их ухода мы вздохнули с таким облегчением, что вздох этот, наверное, был слышен в Польше», — сказал мне тогда староста городка Рокитнице Антонин Штефек.

Урон от пребывания наших чехословацкая сторона оценила в 4–5 миллиардов крон, включая отравленные водоемы, задушенные аэродромным бетоном пахотные земли и истерзанные танковыми гусеницами леса.

Но было и такое, что нельзя оценить деньгами. Речь о чехах и словаках, погибших от рук интервентов. Правда, министр обороны СССР Д.Т. Язов заявил в 1991 году в интервью газете «Лидове новины», что никакой интервенции не было, потому что никто не оказал полумиллионной армаде сопротивления. По маршалу, то был ввод войск с согласия чехословацкого руководства. А главное — «никто ни в кого не стрелял». Тем не менее в августе 68-го «братские» пули уложили 80 человек и еще 280 тяжело ранили.

В ноябре 1989 года, в разгар «бархатной революции», на трибуну огромного митинга в Братиславе поднялась пожилая женщина. Это была мама Данки Кошановой, погибшей от пули в том августе, когда «никто ни в кого не стрелял». Женщина произнесла только два слова: «Простим их». «Простим», — отозвались 200 тысяч на площади.

Долго стою на Карловом мосту, опершись о каменные, в щербинах времени перила. Влтава убаюкивает неспешным своим течением. Здесь человека посещает, не может не посетить, ощущение покоя.

проникновенный голос возвращает меня на жесткий булыжник пражских мостовых. Господи, ну за что нам все это? Миротворец, направивший танки в Чехословакию, спокойно лежит у Кремлевской стены, а я здесь краснею «удушливой волной».

Я спрашиваю: за что? «Доктрина ограниченного суверенитета… Пролетарский интернационализм выше национального достоинства». Целый народ ставили в угол, как нашкодившего школяра.

Я понимаю чехов, когда они говорят, что безвозвратно потеряны десятилетия, особенно 23 года оккупации. Родилось и выросло целое поколение — поколение потерянного времени.

Но речь тем не менее о еще более серьезном для нас вызове. Речь об унижении нации, о попрании чести в масштабах суверенного государства. Это долго не забудется, это генетическая память.

Если считать таковыми отношение к жестокой и злой силе, которая давила и гнула не только чехов и словаков, но и русских, то мой ответ будет утвердительным. Мы до сих пор пожинаем плоды насильственной «дружбы», высокого политического лицемерия, великодержавной фанаберии, плоды того дивного времени, когда в кабинете директора чешской карандашной фабрики можно было видеть плакат «Советский карандаш — наш образец». Эти плоды произрастают в самых неожиданных местах. Например, 98 процентов жителей чешских городов не желают изучать русский язык — язык Пушкина, Толстого, Достоевского. Но и язык капризных партийных бонз, высокомерных генералов и крикливых, плохо воспитанных туристов. К сожалению, он звучал громче, чем язык гениев. Возможно, поэтому 54% чехов считают Россию «империей зла».

Впрочем, для нашего бронепоезда нет преград. Вот и сегодня вменяемые (что уж говорить о невменяемых) люди, которых я знаю давно, угрюмо толкуют: правильно взяли Крым, иначе были бы там базы НАТО. Доказательств нет. А зачем они, если есть вера в вождя и убежденность, что он все делает правильно. Но ведь уже было — и вожди, и вера, и убежденность.

Может быть, где-то история и развивается по спирали. Но в стране невыученных уроков она ходит по кругу, усеянному старыми граблями.

- Виталий Ярошевский, «Новая»

— В конце 1989 года я стал депутатом Федерального собрания (чехословацкого парламента). Тогда же я задумался, чем бы я хотел заниматься, на каком поприще могу принести пользу, будучи народным избранником? И я решил, что буду добиваться денонсации соглашения о временном нахождении советской армии на территории Чехословакии. Именно на основании этого соглашения войска стран Варшавского договора оккупировали мою страну.

В 90-м году было три заседания парламента, на которых я ставил вопрос об отмене этого договора и добился своего. Коллеги-депутаты просто махнули на меня рукой: пусть он и занимается выводом оккупационных войск.

После этого я был назначен председателем специальной парламентской комиссии по надзору за выводом советской армейской группировки. Почему я? Ну, видимо, потому, что я не боялся ответственности. Может быть, мне в этом помогла музыка: биг-бит, рок-н-ролл играют смелые парни (Коцаб — известный рок-музыкант, лидер группы «Пражский выбор», которая во времена коммунистического правления была запрещена. — Ред.). А возможно, мне помогло то, что я не служил в армии и поэтому не боялся генералов, армейской иерархии. Они меня не пугали, я не чувствовал себя кроликом, на которого смотрит куча удавов в генеральских погонах.

С другой стороны, никому из наших военных мы не могли доверить эту работу, потому что вся Чехословацкая армия была, по сути, армией коллаборационистов. Возможно, кто-то из них и мог бы представлять интересы республики, но он бы договорился о выводе советских войск в течение… десяти лет. А за эти 10 лет к власти пришел бы Путин, и чужеземная армейская группировка оставалась бы на нашей территории до сего дня.

Вывод войск занял полтора года, и в середине 1991-го их у нас уже не было.

— Вы видели снимок прощания с командующим? Я, глядя на него, испытываю противоречивые чувства. Генерал хорошо к нам относился и делал все от него зависящее для скорейшего вывода войск.

Российская сторона до сих пор считает, что интервенция была братской помощью чехословацкому народу. Я же настаиваю на том, что это была оккупация — вторая в ХХ столетии после немецкой оккупации Чехословакии в 1939 году. К сожалению, угроза со стороны восточного соседа, я имею в виду Россию, и сегодня над нами нависает. Наш президент Милош Земан очень сильно прогибается перед российским президентом и в принципе выступает с позиции Кремля.

Я думаю, день вывода советских войск надо провозгласить национальным праздником — Днем свободы. Конечно, я чувствую личное удовлетворение от того, что это получилось. Но это не только моя победа. Мы пережили мгновение общенационального консенсуса. И, может быть, это был последний вопрос, по которому этот консенсус был достигнут.