Десять лет назад, 8 августа 2008 года, начался третий после распада СССР грузино–юго-осетинский конфликт. По версии официального Тбилиси, около 2 часов ночи юго-осетинская армия атаковала несколько грузинских сел недалеко от столицы Южной Осетии, в ответ вооруженные силы Грузии начали бомбардировку города. По версии осетинской стороны, Грузия первой начала бомбардировки, а республика была вынуждена защищаться.

Война продлилась пять дней. С самого ее начала на стороне Южной Осетии выступила российская армия. К 12 августа стрельба прекратилась. Российским и юго-осетинским войскам удалось вытеснить грузинских военнослужащих с территории республики и занять Ахалгорский район грузинской провинции Мцхета-Мтианети.

По разным данным, жертвами конфликта стали от 1000 до 4000 человек.

После войны Россия признала независимость Южной Осетии и де-факто взяла республику на попечение: в Цхинвал поехали российские советники, экономика республики начала получать дотации из бюджета РФ.

Южная Осетия отвечает России полной политической лояльностью. Уже дважды здесь проводились референдумы о присоединении к РФ: свыше 90% жителей высказывались «за». Однако Россия принимать республику в свой состав не спешит.

Корреспонденты «Новой» отправились в Южную Осетию, чтобы увидеть, как, спустя десять лет после войны, живет республика, застывшая между Грузией, независимостью и Россией.

— Остаются ли обиды на Грузию? — таксист Алан задумывается на секунду. — Знаешь, у всех по-разному. Я к грузинам нормально отношусь, все-таки у нас немало даже смешанных браков с ними. Но иногда, бывает, услышишь грузинскую речь, и прямо противно становится. Все внутри горит. У меня есть знакомая, молодая девушка, у нее двое детей. Муж погиб на войне. У нее не хочешь спросить, есть ли обиды на Грузию?

Алан о своем участии в войне не рассказывает. Сам он — непрофессиональный таксист. Зарабатывает извозом во время отпуска.

— Вообще, я чиновник, — признается он. — Работаю в одном ведомстве. Но зарплаты маленькие. У рядовых сотрудников — 10–12 тысяч [рублей], у среднего звена — чуть больше 20. Ребенка в школу не соберешь. Вот и приходится…

Работа таксистом в Южной Осетии — выгодное дело. Забрать человека из аэропорта Владикавказа и довезти до Цхинвала — 3 000 рублей. За день некоторые успевают сделать четыре рейса туда-обратно. Для республики, где средняя зарплата колеблется в районе 10–15 тысяч, прибыль отличная.

— Только вот в одном я промахнулся, — продолжает Алан. — У меня номера [южно-]осетинские. А машину с осетинскими номерами продать невозможно: никто не будет заморачиваться с растаможкой. Даже в России никто не купит! Только в республике покупателя искать, а тут поди дождись… население небольшое, денег нет.

Спустя полтора часа после выезда из аэропорта перед нами вырастает российский погранпост.

— Сейчас его пройдем, проедем через тоннель, и все — Южная Осетия! — улыбается Алан.

Сначала мы 10 минут ждем очередь, чтобы подъехать к зоне досмотра: перед нами всего два автомобиля, но каждый проверяют тщательно. Затем пограничник в будке с затемненным стеклом долго рассматривает мой паспорт, советуется с другим пограничником, и заключает: «У вас есть еще какой-нибудь документ?»

По счастливой случайности, в рюкзаке оказывается загран.

— С вами сейчас еще побеседуют, — человек в будке забирает оба моих паспорта и просит выйти из зоны досмотра. Через несколько минут появляется мужчина, одетый по гражданке. Он отводит меня в отдельно стоящее здание, несколько раз спрашивает, зачем я еду в Южную Осетию, есть ли у меня там знакомые, и когда я собираюсь вернуться назад, после чего все-таки дает добро: «Счастливого пути».

Через пять минут на контрольно-пропускном пункте в Южной Осетии местный пограничник мельком заглядывает в мой паспорт, улыбается и открывает шлагбаум. «Цвети, Осетия моя», — гласит надпись на подпорной стене за КПП.

На подъезде к Цхинвалу Алан показывает рукой на голое поле, на окраине которого стоит небольшая церковь.

— Здесь было четыре грузинских села, — рассказывает он. — Когда началась война, их жители сбежали в Грузию. Они думали, что вернутся сюда со дня на день, когда их войска нас раздавят. Не получилось. Их дома сожгли, а потом сравняли с землей. И не скажешь, что десять лет назад здесь жили люди.

— Ну… церковь — немой свидетель, — замечаю я.

— Церкви никто не тронет. Церкви — это святое, — отрезает Алан. — Их здесь, на этом поле, вообще-то три.

Цхинвал встречает перемежающимися новостройками и разрушенными зданиями.

— Это все война, — вздыхает таксист. — Не успели восстановить. Некоторые дома уже и некому восстанавливать.

На пересечении улиц Октябрьской и Московской замечаю блокпост с автоматчиком и сотрудником местного МВД. Три дня назад из ИВС Цхинвала сбежал задержанный за похищение людей Андрей Кабисов, известный в республике по кличке «Гутон» (с осетинского — «плуг»).

Кабисов, по официальной версии МВД, «прокопал стену в ИВС и пролез наружу». На фотографиях, сделанных СМИ, видно, что в кирпичной стене изолятора — большая дыра. Местные журналисты предполагают, что «Гутон» просто разобрал часть стены.

— Вообще-то Андрей Кабисов не считается в нашей республике каким-то криминальным авторитетом, — рассказывает один из собеседников «Новой», знакомый с ситуацией. — Настоящего криминального мира в Южной Осетии нет. Но сама по себе криминогенная ситуация в последние годы ухудшается. Стало очень много бытовых уголовных дел. Причем именно в последние три года.

— Чем это объясняется? — интересуюсь я.

— Четкого понимания нет. Власть в республике сменилась год назад, а проблемы начались еще до этого. Уровень жизни? Нет. Он у нас всегда был не очень высоким.

Как бы то ни было, Андрея Кабисова республиканские силовики ищут жесткими методами. Например, по сообщениям сайта «Эхо Кавказа», двоюродного брата беглеца Сергея Дзагоева, работающего стоматологом, избили прямо на рабочем месте, а затем отвезли на допрос, где, по сообщениям родственников, приставляли к голове пистолет. Дзагоев, как оказалось, о местонахождении Кабисова ничего не знал, и в итоге его отпустили.

Вечером того же дня СОБР нагрянул в кафе «Подмосковье», где отдыхали жители Цхинвала Сергей Чочиев и Василий Тедеев. Последний, по информации силовиков, носил передачи в цхинвальское ИВС. Мужчины также были избиты, Тедеев потерял сознание. Однако впоследствии выяснилось, что Тедеев носил передачи не Кабисову.

Политическая ситуация в Южной Осетии такая же, как и криминальная: серьезной политики здесь вроде нет — все подмял под себя президент республики Анатолий Бибилов, руководивший в 2008 году «зачисткой» Цхинвала от грузинских войск. Но временами оппозиция все же поднимает голову.

Из рассказов местных жителей заключаю, что главной оппозиционной силой республики является незарегистрированная партия «Аланский союз». На прошедших в 2017 году президентских выборах ее лидер, сотрудник КГБ Алан Гаглоев, занял третье место с 10,17% голосов.

С Гаглоевым встречаемся в офисе «Аланского союза».

— Нечасто приходится видеть, что сотрудник КГБ создает оппозиционную партию, — замечаю я.

— Ну, больше я уже не служу. Как только объявил о намерении идти на выборы, начались проблемы. То сделают строгий выговор за то, что встречался с президентом республики и спикером парламента, то спустят указ перейти на службу в Ленингорский район. В общем, я уволился.

«Аланский союз» — не оппозиционная партия в современном восточноевропейском понимании.

— Нынешняя власть в ходе выборов вообще обещала, что республика присоединится к России, — рассказывает Гаглоев. — Причем делала так несколько раз. Первый — в 2014 году, на парламентских выборах. [Правящая партия] «Единая Осетия» тогда заявляла, что если они получат большинство, то Южная Осетия присоединится к России. Люди им поверили. Результат вы видите. «Единая Осетия» объясняла, что присоединиться не получается, потому что этому препятствует исполнительная власть. В апреле 2017-го прошли президентские выборы. Кандидат от правящей партии Анатолий Бибилов тоже обещал, что если он победит, то республика войдет в состав РФ. Причем это выглядело логично: раньше «Единой Осетии» мешала исполнительная власть, теперь — нет. Но ничего опять не произошло!

Сам Анатолий Бибилов несостоявшееся присоединение к России объяснял так: «Южная Осетия должна быть в составе Российской Федерации, которая для нас является исторической Родиной. <…> Но сейчас, когда у нас есть «ДНР» и «ЛНР», которые находятся фактически в той же ситуации, что и некогда Южная Осетия, и когда мы — единственная республика, которая их признала и помогает им, с нашей стороны этот шаг, я считаю, будет предательством».

— Я не знаю, какую такую помощь Южная Осетия оказывает «ДНР» и «ЛНР», которую не смогла бы оказывать в составе России, — говорит Алан Гаглоев. — Эти слова главы республики нужны только для того, чтобы оправдать невыполненные обещания. Или даже просто популизм: ведь существует и другая сторона — готова ли Россия нас принять?

Оппозиционность Гаглоева, по его словам, состоит в том, что он не намерен только обещать людям вхождение в состав России, но и готов довести дело до конца.

— На правах самостоятельного субъекта или путем присоединения к Северной Осетии? — спрашиваю я.

Однако зарегистрировать партию Гаглоеву не дают.

— Мы прошли все необходимые этапы: создали районные отделения, провели собрания сторонников партии в районах, провели общий съезд в Цхинвале. Причем на каждом этапе присутствовали сотрудники Минюста республики. Когда все процедуры были соблюдены, мы подали заявление о регистрации партии, но министерство юстиции нам отказало. При этом сослалось на какие-то внутренние документы, которые никогда и нигде не публиковались, и с которыми нас отказываются знакомить.

По мнению Алана Гаглоева, отказ в регистрации его партии связан с позицией спикера парламента Южной Осетии Петра Гассиева, который в сентябре 2017 года в интервью российскому агентству Sputnik (структура ФГУП МИА «Россия сегодня») заявил: «Я бы хотел, чтобы у нас было минимальное количество партий. Количество тех партий, которые сейчас зарегистрированы, превосходит все разумные границы. То есть на такое количество населения (53 000 человек) 15 партий — это просто безобразие».

Главное отличие южно-осетинской оппозиции от южно-осетинской власти — в экономической программе.

— На наш взгляд, деньги, которые республика получает от России, целесообразно вкладывать в развитие сельского хозяйства. За счет него республика может действительно выйти из бедности. У нас прекрасные условия для скотоводства, здесь можно выращивать овощи, фрукты и экспортировать их за пределы республики. Нынешняя же власть вкладывает деньги в ремонт улиц, 70 млн рублей выделила на закупку счетчиков для воды… Я думаю, будь у нас свое производство, мы бы за свой счет это все сделали.

Экономика Южной Осетии действительно в высшей степени зависима от России. Даже по самым оптимистичным заявлениям, республика зарабатывает лишь 40% от своего бюджета.

Залина Габаева помогала разрабатывать инвестпрограмму развития Южной Осетии.

— У нас неплохо развит аптечный бизнес, торговля продуктами питания, в последнее время стало появляться много салонов красоты. Но при этом критически не хватает производства, — констатирует она. — Есть мясокомбинат, но мясо туда привозят из Ростова, есть три предприятия по розливу минеральной воды, причем вода идет на экспорт в Россию.

Габаева говорит, что в экономике Южной Осетии много перспективных, но не занятых ниш.

— Например, туризм. Сейчас все гостевые дома в республике пользуются спросом. И те, которые только открываются, тоже. Желающие поехать в Южную Осетию есть, но для них не хватает инфраструктуры. Даже жилья, не говоря уже о горнолыжных трассах, например. Есть и еще один момент, который играет не в нашу пользу. Южная Осетия — это, конечно, бренд. Но мы — бренд, связанный с войной. И поэтому у потенциальных туристов могут присутствовать какие-то страхи.

По словам Габаевой, еще одна незанятая экономическая ниша в Южной Осетии — производство сельхозпродукции.

— Есть несколько фермеров, которые выращивают помидоры и виноград, но они не перекрывают даже внутренних потребностей республики, — говорит она.

Развитию бизнеса в Южной Осетии мешают недоступные кредиты.

— У нас, чтобы получить кредит, нужно иметь либо двух поручителей, которые дадут поручения под залог заработных плат, либо — заложить собственное имущество. Чтоб вы понимали, зарплаты в Южной Осетии низкие. Поэтому и большой кредит взять под них невозможно: ну 300 000 рублей, допустим, возьмешь. Но чтобы начать бизнес, это несерьезная сумма. А свое имущество люди просто боятся закладывать.

По словам Габаевой, после войны 2008 года существенную помощь экономике республики оказали международные организации: ОБСЕ и «Красный Крест».

— «Красный Крест» раздавал людям коров, тракторы, его представители ходили по семьям и спрашивали, что им нужно, чтобы выйти из нищеты. И обеспечивали необходимым. Я считаю, что они спасли несколько наших сел от вымирания. Сейчас, к сожалению, экономическая программа «Красного Креста» свернута. Они лишь продолжают выплачивать небольшие деньги людям, которые уже совсем ничего не могут делать.

Прогуливаясь по Цхинвалу, удивляюсь контрастам: изрешеченные пулями дома чередуются с вполне благовидными зданиями. На Московской улице замечаю бежевый с панорамными окнами корпус. Делаю предположение: здание правительства. Оказывается, нет — Юго-Осетинский государственный университет.

— Занятия в этом корпусе начали проводить только во втором семестре прошлого учебного года, — рассказывает старший преподаватель вуза Ирина Келехсаева. — До этого мы ютились в здании бывшего общежития.

По словам Келехсаевой, в этом году университет (единственный в Южной Осетии) ждет притока студентов.

— Россия наконец-то начала признавать наши дипломы, — поясняет Ирина. — А до этого очень многие дети, особенно талантливые, уезжали учиться в Россию.

Студенты из Южной Осетии могли поступать в вузы РФ по лимитам, которые предоставляло Россотрудничество.

— В последние 2–3 года количество лимитов сильно сократилось. Наш министр образования сказала, что это связано с тем, что лимиты не востребованы, то есть наши дети по ним учиться просто не едут. Насколько я понимаю, детям предлагают специальности, по которым они учиться не хотят, и города, где они учиться не хотят. Есть еще такое предположение, что сокращение лимитов связано с их перераспределением в пользу Крыма, «ДНР» и «ЛНР», — говорит Келехсаева.

— Но ведь существует еще и частный порядок, — замечаю я. — Поехать в Москву, прийти в МГУ, подать документы…

— Это нас не касается, — парирует Ирина. — У нас же нет ЕГЭ, а в российский вуз сейчас можно поступить только по ЕГЭ или лимитам. Через знакомых действительно можно устроить ребенка на российский госэкзамен, какую-то помощь может оказать и наше министерство образования. Но для большинства эта дорога закрыта. А детей в той же Москве, Питере или даже Волгограде нужно как-то содержать. А когда зарплата обычного жителя — 10–15 тысяч…

— Ну хорошо. Выучится человек здесь. Но ведь республика признана только частично, — продолжаю напирать я. — Вряд ли ее дипломы котируются выше российских. Где выпускникам искать работу?

— (продолжает) «Мальчиком в форме» можно стать вполне. С экономическим образованием — уже не знаю, куда пойти…

Всего в Юго-Осетинском госуниверситете пять факультетов: здесь готовят юристов, историков, филологов, журналистов, химиков, экономистов и инженеров.

— А вот медицинского факультета у вас нет, — замечаю я. — Получается, республика живет на тех врачах, которые были обучены еще при Советском Союзе?

— Нет, на врачей наши дети учатся в России.

Ирина заводит разговор о рынке труда.

— Месяца три назад началась кампания по совместителям: тем, кто работает в двух и более организациях, предложили сделать выбор между ними. Нужно, мол, освобождать рабочие места, чтобы снизить показатель безработицы, а он у нас довольно высокий — 17%. Творческих сотрудников это пока не касается, вот и меня не тронули, — говорит она. — Но вообще представь: получаю я в университете 25 000 рублей. Еще подрабатываю на радио — плюс 16 000. Этого хватает, чтобы жить самой и поднимать на ноги двух детей. А смогла бы я делать это на одну ставку?

Во всех наших разговорах с жителями Южной Осетии обязательно присутствовали две темы: война и бедность.

На городском рынке торгуют овощами, сыром и мясом около 20 человек. Решаю купить овощи для салата.

— Помидоры у нас 80 рублей стоят, а огурцы… огурцы я вам не продам, вам они не понравятся — слишком большие уже, — разводит руками продавщица, бабушка лет семидесяти. Затем, взвесив помидоры, все же дает один огурец: «Бесплатно возьмите. Он хороший, просто большой».

Лук покупаю у другой продавщицы. Когда прошу продать одну луковицу, она делает удивленный вид: «Одну? Даром возьмите». Рынок, где тебе что-то предлагают бесплатно, удивляет. Продавца зовут Еленой. Она рассказывает:

— Во время войны в мой дом попало несколько снарядов. Крышу сорвало, в стенах дыры. Прошло уже десять лет, а наши власти только обещают, что помогут. Крышу, правда, сделали. Часть дома я восстановила сама, но дыры в стенах остались — с ними и живу.

— Все отремонтировать за свой счет не получается? — спрашиваю я.

Такой же доход мне называют и другие продавцы, торгующие овощами со своих участков. При этом все предлагают взять у них немного товара бесплатно.

Однако с настоящей нищетой сталкиваюсь, гуляя вдоль российской воинской части. Для военных в республике построили несколько современных домов: территория огорожена, на ней разбиты клумбы, у подъездов — пандусы. Прямо за этими домами — руины, среди которых играют дети. Направляюсь туда. За руинами оказывается покрывшийся трещинами барак, рядом с ним навалены ветки, припаркованы несколько потрепанных машин «Жигули».

Барак — приют для беженцев. Здесь живут 15 семей, всего около 40 человек.

— Мы осетины, бежали сюда из Грузии, когда началась война, — рассказывает одна из жительниц барака Майя. — Нас поселили в этом здании и сказали, что в скором времени дадут квартиры или даже домики. Но по факту ничего, кроме обещаний, мы не получили.

— Канализации у нас нет, поэтому в туалет ходим в будку, — Майя показывает на стоящий против барака сортир. — Зимой греемся у электроплит, но они работают слабо — ходим по дому в одежде. Здесь же бывает и 20 градусов мороза. У кого-то в комнате есть печь — они ходят в лес, привозят дрова. Но печь — все-таки редкость. Воды тоже нет, привозим. Моемся в тазиках посреди комнаты.

Заходим в барак. На первом этаже, в большом зале, в полутьме катаются по кругу на велосипедах трое детей. Они не говорят по-русски. По зданию становится понятно, что оно не было предназначено для того, чтобы здесь жили люди.

— Да, здесь была какая-то контора, — подтверждает мои догадки Майя. — Но они отсюда съехали, потому что здание было признано аварийным, и сюда заселили нас.

Аварийность здания очевидна. Помимо трещин на стенах — текущая крыша. И ветер продувает здание насквозь.

Властям Южной Осетии беженцы, правда, благодарны: хотя бы за то, что у их детей есть возможность ходить в детский сад и школу. Обид на Грузию они не держат: у многих там остались родственники.

Ленингор — райцентр на самой границе Южной Осетии и Грузии. До 2008 года поселок не входил в состав Осетии, его заняли по итогам войны. Большая часть населения здесь — этнические грузины.

На въезде в поселок бросаются в глаза пустые улицы: ни души. Дороги перекопаны.

— Это нам водопровод прокладывают, — объясняет местная жительница Тамара Меаракишвили. — Говорят, что осенью все заасфальтируют.

Тамара вспоминает войну словами: «Ее здесь, в Ленингоре, по-сути, и не было».

— Я работала тогда директором дома детского творчества, — рассказывает она. — 8–9 августа, когда все началось, у нас в поселке не было ни танков, ни вооруженных людей. Правда, приехали несколько грузинских спецназовцев, чтобы охранять губернатора провинции Мцхета-Мтианети Цезаря Чочели. Он жил здесь. Я приходила в администрацию и спрашивала, нужно ли готовиться к тому, что здесь будут войска, нужно ли эвакуироваться, но мне отвечали: «Нет». При этом сами чиновники потихоньку вывозили из Ленингора имущество и скот. За ними со временем потянулись люди. Из-за войны отсюда уехала большая часть населения. И если вы заметили пустые улицы — это не потому, что выходной, а потому что столько нас здесь осталось.

Беженцы из Ленингора уезжали в Грузию: для грузинского населения это был естественный путь миграции.

— Российские войска появились здесь 15 августа. Но они встали вокруг поселка, а в сам Ленингор не зашли. 16 августа мы с дочерью были на службе в церкви. Где-то во второй половине дня в церковь забежала директор скорой помощи. Она крикнула: «Идут! Бегите». Мы поняли, что идут осетины. Побежали в горы, в лес. Оттуда видели, как снимают с флагштока грузинский флаг и вешают осетинский. Я думала: «Вернусь или не вернусь? Даже если вернусь — моего дома не будет». У многих людей, кто бежал в лес, были с собой мобильные телефоны. Мы держали связь с теми, кто остался в поселке. Вечером свет наших телефонов заметили осетины. И послали за нами вооруженную группу. Нас об этом предупредили. Мы приняли решение выйти из леса. Вернулись в поселок, первый день пробыли дома, а на второй — я рискнула выйти на улицу. Подходила ко всем военным и говорила: «Я грузинка, но прошу в меня не стрелять». И они нормально это воспринимали. Правда, на мне была черная одежда, и некоторые военнослужащие интересовались, не воевал ли мой муж с грузинской стороны, не был ли он убит и не ношу ли я теперь по нему траур.

Через некоторое время в Ленингор приехал действовавший на тот момент президент Южной Осетии Эдуард Кокойты.

— Он ходил по домам и просил людей не бояться. Сказал, что нас никто не тронет. И это слово, в общем, сдержал, — говорит Тамара.

В Ленингоре наступила мирная жизнь. А вот у самой Тамары при новой власти появились проблемы.

— У меня, как говорят, длинный язык, — смеется она.

Первое дело против Тамары связано с якобы наличием у нее двух паспортов: юго-осетинского и грузинского. Второе дело возбудили за «клевету».

— Я дала комментарий «Радио Свобода», который не понравился партии «Единая Осетия».

В материалах уголовного дела приведен текст комментария: «Партийцы из регионального отделения «Единой Осетии» ходят по организациям. Раза три были в районной больнице. Пристают к персоналу: «Где главный? Почему эта вещь здесь лежит? Почему стол так стоит? Здесь скоро будет по-другому». Потом просят какие-то препараты — без рецепта и назначения врача. Ведут себя неприлично, показывают, что они теперь хозяева в районе».

По версии следствия, эти слова Тамары нанесли ущерб репутации правящей партии. Следователи даже опросили четырех членов «Единой Осетии», которые заявили, что в больницу не ходили, а после прочтения этого комментария у них повысилось давление. Женщину теперь могут приговорить к исправительным работам.

— Самое смешное, что они опросили четырех человек, а в нашем поселке в партии состоят не меньше пятидесяти. Где остальные 46? — спрашивает Тамара. — И главное: все же эти люди, которые дают показания против меня, потом приходят и извиняются. Говорят: «Прости, нас попросили…»

Свою активность в соцсетях Меаракишвили не прекращает. Говорит: «В районе у нас действительно бардак. Есть роддом, но роды там не принимают. Хирургические операции не делают: отправляют в Россию или Грузию».

Проверить слова Тамары решаю у других жителей.

— Это истинная правда, — говорит пенсионер Нугзар Амиранашвили, ранее он работал в администрации поселка.

Уже перед выездом из Ленингора замечаю трех школьников, сидящих на лавке у пекарни. Решаю расспросить о планах на будущее. Двое хотят уехать в Грузию, один — в Россию.

— А почему не хотите остаться здесь, в Южной Осетии? — удивляюсь я.

— В Осетии? — пожимают плечами парни. — А что тут делать?

Сравнение цен на продукты питания, медикаменты и бензин в Москве и Цхинвале