«Нужно привыкнуть жить хорошо»

Если в поисковой строке гугла начать фразу «жить в России», то первыми он предложит следующие продолжения:

- жить в России — это призвание; - жить в России становится невыносимо; - жить в России или уехать?

Эти «подсказки» обрисовывают преобладающие темы разговоров среди тех, с кем мы в прошлом году «шатали режимчик». «Шатать режимчик» — это цитата Егора Чернюка, бывшего координатора штаба Навального в Калининграде, покинувшего Россию в мае этого года. Я сама давно живу в Германии и когда-то работала в центре по оказанию помощи иностранцам. С момента отъезда Чернюка дни, когда у меня не спрашивали бы совета или помощи по переезду в Германию, я могу пересчитать по пальцам.

По данным Федерального ведомства по делам миграции и беженцев (BAMF), в 2016-м и 2017-м Россия входила в десятку стран, поставляющих в Германию претендентов на статус беженца. Среди стран, которые по этому показателю обошли Россию, например, Пакистан, Сомали и Нигерия. В 2016 году убежище в Германии попросили 10985 россиян, что составило 1,5% от общего количество заявлений. В 2017 году убежище запросили 4884 россиянина — это уже 2,5% от всех заявлений.

О том, почему они уехали из России, мне рассказали активисты, недавно запросившие убежище в Германии.

Дмитрий Пронин

Диминой фотографией можно иллюстрировать в энциклопедии главу «обычный русский мужчина». Таких много стоит в очереди к кассе в любом провинциальном супермаркете в субботу. С пузиком, широким лицом, в практичной и намеренно немодной одежде, с намеренно немодной стрижкой и барсеткой. Увидев его, можно предположить: в воскресенье у человека в телевизоре Соловьев, а на столе борщ и стопочка. Правда, такие вот «среднестатистические» мужчины у кассы обычно не улыбаются, а Дима — да. И говорит четко, словно давно продумал и отрепетировал ответ на вопрос о своем отъезде из России.

— Я занимался правозащитной деятельностью. Был членом Общественной наблюдательной комиссии Московской области третьего созыва, то есть в 2014–2016 годах. Проверял СИЗО, отделы полиции, ИВС, миграционные центры на предмет пыток, условий содержания, медицинского обеспечения, как им там платят зарплату, в каких условиях они работают, как они питаются.

Как пришел к этому? В 2011 году перепостил с сайта Навального «Роспил» информацию о коррупции полиции и депутатов «ЕР» в моем родном Одинцове. Конкретно речь шла о Михаиле Воробьеве, который тогда был начальником МВД Одинцовское, о его заме Александре Шиманском и депутате от «ЕР» Сергее Журбе. Где-то через месяц-полтора ко мне домой с обыском пришла полиция. Они, оказывается, возбудили дело по клевете. Меня дома не было, жена им не открыла, они выбили кувалдой железную дверь, зашли. Как только я приехал, на меня сразу надели наручники, и начался обыск.

Изъяли компьютеры, телефоны, а когда обыск уже заканчивался, перед самым выходом, в прихожке, нашли 11 патронов ПМ. Ну, их клевета уже не интересует, тут уже 222-я — «Нелегальный оборот оружия». Меня отвозят в ИВС, сажают. Мой адвокат на следующий день приезжает, мы пишем ходатайство о том, чтобы сняли отпечатки с этих патронов и следы ДНК чтобы сняли.

Ну, то есть они понимают, что это не мои, и они их подбросили, и отпечатки пальцев там только их могут быть. Адвокат потом еще делал запрос на Тульский завод, и выяснилось, что эта номерная партия отправлялась в том числе и в МУ МВД Одинцовское. Обыск, кстати, был без постановления суда. Так я понял, что обвинить в России можно кого угодно.

Тогда меня спасла огласка. Про меня писали «Новая» и Владимир Осечкин из gulagu.net. Я понял, что должен помогать людям. Стал координатором правозащитного портала gulagu.net и в 2014-м участником ОНК. Стал ходить по СИЗО, и своими глазами увидел, как там нарушаются права человека.

Такой пример. Однажды нам позвонила мать заключенного, который «по какой-то причине» спрыгнул со второго этажа и сломал себе обе ноги. Она рассказала, что он три дня лежит, а ему не оказывают никакой помощи. Мы сразу же туда поехали, в ИК № 6 города Коломны, и увидели человека, который корчится от страшных болей с переломанными ногами. Буквально через 10 минут после нашего приезда прибыла скорая. Не знаю, что бы произошло, если бы мы не приехали.

В этой же колонии был человек, у которого ноги просто гнили. Он был ВИЧ-инфицирован, гепатит, проблемы с кровью.

Он не мог ходить в столовую, ему приносили еду его товарищи, их за это сажали в ШИЗО, т.к. по режиму выносить продукты из столовой нельзя. Да и его самого постоянно сажали в ШИЗО за то, что он не ходит в столовую и не выходит на зарядку.

Ко мне в то время приходили сотрудники МВД и ФСБ, предлагали начать жить «по-нормальному». Я им на это говорил, что не нарушаю законодательство, делаю то, что должен, и не вижу смысла останавливаться.

…Последней каплей стало то, что к заключенным, которых я и мой коллега посещали как члены ОНК, начали приходить сотрудники ФСБ, МВД, УФСИН и предлагать им дать показания о том, что мы им приносили наркотики. И я понял: одни отказались, вторые… но могут же появиться люди, которые не откажутся и дадут показания на меня, и я буду сидеть.

Я уезжал месяца на два в Беларусь — переждать. Но как раз в это время было возбуждено уголовное дело по покушению на депутата Сергея Журбу, того самого, на которого я якобы клеветал в 2011-м. Уже два года я нахожусь в качестве подозреваемого по этому делу, мне никто не предъявляет обвинений, никто не объявляет в интерпол — я понимаю, что они просто не хотят, чтобы я вернулся.

Я уехал в августе 2015-го, а в апреле 2016-го у подъезда был избит Алексей Павлюченков. Это один из немногих членов ОНК Московской области (а нас было 25 человек), который постоянно выезжал со мной на проверки. После того, как его избили, он ушел в себя, прекратил заниматься правозащитной деятельностью. То же самое наверняка случилось бы и со мной, если бы я не уехал.

Здесь меня еще не признали беженцем. Из-за этого я ничем не могу заниматься: ни работать, ни посещать языковые курсы. Зато могу ходить в лес за грибами, рыбачить, видеть, как растут мои дети. В Германии у нас с женой родился третий ребенок.

Гена Боголепов и Влад Симененко

Гена и Влад высокие, широкоплечие, стильные. Они идут по улице за руку, и на них оборачиваются люди. Мне кажется потому, что они дико красивые. Они назначили встречу неподалеку от места, где живут, в берлинском Wrangelkiez — районе, где дорогие картинные галереи соседствуют с турецкими продуктовыми лавками, а детские площадки — с самой масштабной точкой продажи марихуаны.

— Мы познакомились в баре. Гена был в пижаме и с колонками для звукозаписи, а я был немножко пьян. Мы проболтали весь вечер, потом всю ночь, и с тех пор не расставались.

Через некоторое время мы, заручившись поддержкой друзей, открыли бар «Дачники». Это был не ЛГБТ-бар, скорее, ЛГБТ-френдли. Нам очень не хотелось разделять людей на ЛГБТ и не-ЛГБТ, мы просто хотели, чтобы каждый, кто попадет к нам, чувствовал себя спокойно, слушал крутую музыку, пил классный алкоголь, танцевал и знакомился. Своего рода safe space. Летом 2016 года из-за давления со стороны полиции и властей бар пришлось закрыть. Тогда мы стали делать вечеринки под тем же именем, в целом очень успешно: в Питере, в Москве, в Берлине.

— Мы занимались умеренным активизмом. С одной стороны, не бросались на амбразуру и не ходили с радужными флагами по городу. С другой стороны, старались донести свою идеологию, которая заключается в том, что мы за объединение людей в целом. Нам хотелось, чтобы ЛГБТ-сообщество перестало прятаться и ощетиниваться при любой попытке к нему приблизиться.

Я лет с 23 понимал, что хочу уехать. Мне нравилось смотреть на людей, которые живут в Европе и которые смотрят на свое будущее с позиции «ну захочется мне уехать жить в Австралию — поеду жить в Австралию; захочется учиться до 60 лет — буду учиться до 60 лет». Я считаю, что человек вообще свободен делать то, что захочет. И любое давление на него по поводу нравственного долженствования или долга перед отечеством — это какой-то пережиток.

— В прошлом году мы поняли, что нам не то чтобы хочется переехать, но что вот теперь нам не хочется жить в России. В течение года Гену дважды избили и дважды забрали паспорт. Когда мы пришли в полицию после первого избиения, полиция отказалась открывать уголовное дело и вообще помогать нам.

— Мне пришлось идти в УФМС и говорить, что я потерял паспорт. Пришлось оплачивать штраф за то, что я халатно отнесся к документу, пришлось оплачивать госпошлину. И потом меньше чем через год произошло абсолютно то же самое: меня снова избили и снова забрали паспорт.

В этот раз отговорились тем, что у них сейчас «революция на носу», и все заняты на огневой подготовке.

Так как я ВИЧ-положительный, паспорт для меня особенно важен: по нему я получал свои медикаменты. Тогда мне чудом удалось раздобыть лекарство на еще один месяц. Идти в УФМС и унижаться, говоря о том, что я снова потерял паспорт, мне не хотелось.

Когда мы поняли, что лекарства заканчиваются, случилась еще эта история с олимпиадой, когда российских спортсменов из-за приема допинга не допустили до участия. В тот день везде появилось заявление Путина о том, что это унижение для всей страны. Потом его скоропостижно удалили. А я не считаю, что это унижение, я вообще считаю, что какой к черту может быть диалог со страной, в которой допинг — государственная программа? Я понял, что нам ничего не остается, кроме как уехать. Потому что в этой стране руководство не говорит от моей совести, не говорит моим языком.

— Бегство мы не планировали и не продумывали. У нас были открыты визы, а в Берлине жили друзья, готовые нас на некоторое время приютить. Последний месяц перед отъездом из России мы почти не выходили из дома, так как получали угрозы.

Мы понимали, что никаких мудрых, долгосрочных решений в таких обстоятельствах мы принять не сможем. Нужно было выйти из этого окружения, из этой атмосферы, выйти и посмотреть на все свежим взглядом. Мы чувствовали, что хотим жить дальше, очень хотим жить счастливо, хотим быть вместе.

Нам нравится Берлин, мы хорошо понимаем этот город и можем быть полезными здесь. У нас уже есть варианты, где работать и чем заниматься. Есть огромное желание поддержать свободный творческий дух Берлина. У нас совершенно нет желания находиться в позиции обиженных, бедных мальчиков, которых нужно защищать.

Андрей Зайцев

Во время нашей первой встречи, Андрей в маске Халка пикетировал российское консульство в Берлине. Он кричал в мегафон какую-то кричалку, дико нравившуюся собравшимся, а подошедшим немецким полицейским объяснил, что носит маску, так как опасается преследований и не хочет раскрывать свое местонахождение. Полицейские на снятии маски настаивать не стали. Про себя я отметила, что он любит и что привык быть в центре внимания — этому способствует эффектный образ и напускание тайны вокруг своей личности, а также обладает незаурядным даром убеждения.

На интервью Андрей пришел в стильной рубашке, с подтяжками и залихватски закрученными усами. Рассказывал интересно и увлеченно. Послевкусие: «Ты мне нравишься, но я тебе не доверяю».

— Я из Брянска. В общественно-политическую деятельность пришел, когда поступил в институт на заочное отделение. У меня было много свободного времени, я стал искать, куда себя деть, и в 2004 году открыл для себя движение «Наши». Прочитал их манифест, их цели и задачи, поверил в то, что там написано, и рвался воплотить это в жизнь. Стал комиссаром движения, но вскоре у меня начались конфликты. Меня несколько раз выгоняли из движения, последний раз в 2011 году за организацию митинга за честные выборы. При этом номинально «Наши» тоже за честные выборы: у них есть проект «Наши выборы», в котором я долгое время работал.

После «Наших» мы с товарищами создали «Центр молодежных инициатив» и реализовывали собственные проекты. Так мы встретились с коррупцией в сфере молодежной работы. Например, «РосМолодежь» объявляет конкурс на грант (большие деньги для региона). Из десяти победителей мы знаем только троих. Брянск небольшой город, и все, кто работает в одной сфере, друг друга знают. Мы провели расследование и раскрыли схему, по которой эти деньги были похищены. Собрали доказательства, но главный распорядитель средств — «РосМолодежь» — отказался писать заявление о причиненном ущербе.

Еще мы готовили наблюдателей на выборы. Хорошо, качественно и в большом количестве. Появилась команда, которая про выборы знала если не все, то, по крайней мере, больше, чем участковая комиссия. Результатом работы этой команды были видеоролики, разоблачающие фальсификации итогов голосования и выборного процесса, которые выкладывались в интернет. Когда такая команда приходила на избирательный участок, там постоянно устраивалось шоу с омоном, вышестоящими членами комиссии. Полнейший мрак.

Большие проблемы начались, когда мы поехали наблюдать в Мордовию. Местные чиновники сразу попытались завести на нас уголовки. Под выдуманным предлогом задержали. Перед тем, как посадить в камеру, у нас изъяли все вещи, в том числе телефоны с включенными диктофонами. Эти диктофоны записали, как против нас будет фабриковаться уголовное дело и как от нас будут избавляться, если «уголовка не прокатит».

Эту запись я пытался приобщить к ходатайству о получении политического убежища, но она не понадобилась. Мой процесс получения убежища был исключением из правил — обычно это длительная и сложная процедура.

Я думал, что приду в какую-то государственную организация, там мне скажут: «Вот ты политический активист, вот тебе документ, живи и пой». Думал, что буду на свои деньги снимать квартиру, быстро найду работу. Эти ожидания разбились о немецкую бюрократию.

Ты абсолютно несамостоятелен и практически бесправный овощ. Те два месяца, что я ждал решения (феноменально короткий срок), были для меня ужасными. Ничего не происходит, ты ничего не можешь делать. Многие на моих глазах чахли, впадали в депрессию. Мне повезло, что я позитивный человек с устойчивой психикой.

Тем не менее здесь я узнал, что значит жить в социальном государстве с сильной экономикой. Я понимаю, что ближайшие шесть лет я могу гораздо более эффективно потратить время здесь, чем живя в России, потому что там моя деятельность непременно привела бы к тюремному сроку. Я думаю, что это в ближайшие годы произойдет со всеми гражданскими активистами. Либо они будут сидеть в тюрьме, либо испугаются. В обоих случаях они перестанут бороться.

Я предлагаю другой способ: уехать за рубеж и набраться сил, денег, знаний и уже с этим багажом возвращаться обратно. И что самое главное — привыкнуть к хорошему уровню жизни. Нужно чтобы мы привыкли жить хорошо, со всеми теми социальными благами, которые есть в развитых странах, и с этими требованиями вернулись жить в Россию. Чтобы у нас больше не было желания терпеть.

Валерия Добральская — специально для «Новой»