— Сибирь!

— Музыка! Чайковский.

— Большой.

— Балерины!

— Гречка, икра, водка, самовар.

— Литература: Пушкин, Достоевский, Толстой, «Архипелаг ГУЛАГ».

— Волга, Байкал, от Балтийского моря до Тихого океана.

— Кремль, Зимний дворец.

— Политики: Горбачев, Путин.

— Гагарин, спутник.

— Анна Политковская.

— Pussy Riot.

— Валенки.

— Санкции.

Германия, Мюнхен. Я участвую в тренинге по межкультурной коммуникации для молодых преподавателей немецкого языка, подписавших трудовой контракт на работу в России. Это нас попросили записать, что приходит нам в голову, когда мы думаем о России.

Меня распирает чувство превосходства над остальными участниками. Немного оттого, что я знаю, что валенки давно уже никто не носит, но скорее потому, что я Россию больше чувствовала. Это со мной мама заговорила на руском языке, это меня бабушка, бывший учитель русского и литературы, учила читать по букварю, с первой страницы которого смотрел Ленин, а на второй было написано: «Наша родина СССР» (ну зачем она привезла его с собой в Германию?), это я плакала над «Муму» и презирала Герасима. Это я в 16 лет впервые приехала в Россию, обманув родителей, что еду на школьную экскурсию в Англию. Это у меня сотрудники пограничной службы строго спрашивали паспорт, и это я стояла в длинных очередях на почте для того, чтобы зарегистрироваться по прибытии в РФ еще до того, как это стали делать в современных и дружелюбных центрах «Мои документы».

Это я сражалась с дверями московского метро, чтобы быть сраженной наповал «Киевской», а потом «Маяковской». Это меня политизировал уголовный процесс над Pussy Riot. Это я, в конце концов, вышла замуж за россиянина и родила от него детей. (Ну и что, что в Германии.)А у остальных просто набор клише какой-то — ​гармошка, матрешка, автомат Калашникова.

С тренинга нас отпустили, дав памятку о жизни в России. Что-то вроде:

1. Русские чтят традиции: не свистите в помещении, не ставьте сумку на пол и не сидите на столе.

2. Обходите стороной темы новейшей истории — ​присоединение Крыма, конфликт на Украине, санкции. Опасайтесь обсуждать тематику ЛГБТ и альтернативных форм брачно-семейных отношений, особенно с несовершеннолетними.

3. Заблаговременно позаботьтесь о получении рабочей визы в российском консульстве по месту жительства и заключении медицинской страховки.

Страховка и виза у меня уже были. Воспользовавшись случаем, я решила оформить детям российские паспорта в генеральном консульстве РФ в Гамбурге. Чтобы дозвониться туда, нужно быть как Дункан МакЛауд и Чак Норрис одновременно — ​бессмертным и всемогущим. Я смогла, заполнила все формуляры, поставила все апостили и через месяц держала в руках два паспорта, подтверждающих, что Добральские Элизабет и Даниэль — ​граждане и РФ тоже.

Дома меня не поняли.

— Ничего хорошего для нашей семьи в России не было и быть не может, запомни, — ​сказал дедушка. Усадил меня за стол и высыпал передо мной гору листков разной степени потрепанности: Свидетельства о рождении на немецком языке, выписанные Volkskommissariat des Innern der U.d.S.S.R., школьные аттестаты и один университетский диплом. Вырезка из газеты с указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья», справка о переселении на спецпоселение в Манский район Красноярского края, справка о мобилизации в трудармию, справки об учете в органах МВД с 1941 г. по 24.01.1956 г.

Две справки о реабилитации, датированые 1998 годом.

— Ты хоть понимаешь, что они со всеми нами сделали?

Я все эти истории слышала. И как прогнали из просторного дома с полисадом, и как везли в скотных вагонах (днем люди мучились от жажды, а ночью от холода). И как моя прабабушка, которая медик, лес валила, а прадедушку на перроне выбросили, когда он по состоянию здоровья больше не смог в трудармии «служить». И прабабушка его 15 километров от станции до поселения на саночках везла. Маленькая истощенная женщина — ​двухметрового истощенного мужчину.

— Ну при чем здесь современная Россия, а? Хватит уже нагнетать.

Дед буркнул что-то вроде «любого растопчут» и ушел к себе.

Свои первые три месяца в России я провела в очередях: в очереди в УФМС для получения разрешения на временное проживание, в очереди на медицинские осмотры для получения разрешения на временное проживание, в другой очереди в УФМС для регистрации по месту жительства, в очереди на очередь в детский сад в комитете дошкольного образования, в очереди в поликлинику для прохождения медосмотра в детский сад. И каждый раз, когда нужно было заплатить какую-то пошлину, в очереди к современному и высокотехнологичному терминалу Сбербанка.

Скоро я узнала, что у каждой очереди есть свои правила и особенности. Очередь в УФМС, например, нужно занимать глубокой ночью, и когда ты подходишь к 6 утра, ты уже 241-я. (Потому что желающих получить документы много, а окошко, из которого они выдаются, одно и маленькое, а тетенька, которая за ним сидит, толстая и медлительная. Или их двое, но у них как раз закипел чайник.) Очередь в УФМС обязательно кем-то возглавляется (далее — ​смотрящий). Просто подойти и спросить: «Кто тут крайний?» — ​распространенная ошибка новичков. Нужно непременно найти этого человека с замятым клочком бумаги, на котором разными почерками записаны труднопроизносимые фамилии, и добиться, чтобы тебя туда вписали, — ​с этого момента ты официально часть очереди, и у тебя есть право голоса, т.е. теперь ты можешь сказать свое «Вас тут не стояло!».

А еще в очереди в УФМС люди падают в обморок и бывают драки. Упавшие в обморок и павшие в битве выбывают из очереди. Тогда смотрящий кричит: «156-й упал, вместо него пойдет 157-й!» Очередь ликует и улюлюкает. Я знаю эту очередь только с этой, коридорной стороны, но газеты пишут, что за дверями кабинетов за умеренную плату иностранцам незаконно оформляют паспорта.

Вначале я воспринимала времяпрепровождение в очереди как своего рода антропологическое исследование, в скором времени оно начало меня раздражать. (Вдруг показался смешным анекдот про «Штирлиц стрелял из двух автоматов по очереди. Очередь заметно редела».) Очередь показалась мне индикатором того, что в России не работают институты, а те, кто ходит в институты на работу, прокляты быть озлобленными и выполнять свои задания самым неэффективным из всех возможных путей. А еще мне показалось, что очередь — ​это индикатор того, что институты презирают людей. Иначе коридоры были бы оборудованы креслами и кулерами. Чиновники были бы вежливыми и доброжелательными, а не «здесь вам черным по-русски написано!». И все бы понимали, что это верх неуважения к человеку и его полезному времени — ​проводить 6–7 часов в очереди несколько раз в месяц, чтобы получить бумажку, которая выписывается за пять минут.

Когда у меня появилось свободное от стояния в очередях время, я смогла наконец-то ознакомиться с повседневной жизнью того русского парня, за которым была замужем уже пять лет. (Мы ведь до этого почти не жили вместе — ​либо я приезжала к нему в гости в Россию на каникулы, либо он ко мне в Германию на значимые события, вроде окончания университета и рождения детей.) И так совпало, что он работал адвокатом. Поэтому мое впечатление о России как о стране, в которой институты презирают граждан, постоянно укрепилось. К списку презирающих институтов добавились областное правительство, мэрия, прокуратура, суды, ФСИН, полиция.

С российской полицией я познакомилась на шествии 12 июня. О шествии прочитала в интернете, на семейном совете было принято решение идти. Долго спорили о том, брать ли с собой детей. Муж выступал против: шествие не согласовали. Я выступала за: хотела, чтобы у них создалась привычка применять инструменты для выражения своей гражданской позиции (которая ведь у них появится). Вспоминала наш позитивный опыт в Германии — ​там мы поддерживали воспитателей нашего детского сада во время их забастовки и демонстрации за повышение зарплат и улучшение условий работы — ​и в России: тут мы регулярно пикетируем дельфинарии. В общем, пусть идут, а то сегодня ты не учишь детей на шествие выходить, а завтра они всю жизнь в очереди проведут.

Задерживать начали с первых минут — ​сначала заявителя шествия и его спутников, затем местных активистов, которых полиция знает в лицо, потом парня с плакатом «Россия без коррупции», потом тех, у кого громко крякали резиновые уточки, потом я не смогла проследить системность — ​всего 46 человек. Каждый раз, когда кого-то тащили в автозак, дети, сидящие на плечах у меня и у мужа, кричали «Позор!». (Так до сих пор и не отучили их от этой привычки: кричать «Позор!» при виде полицейского.)

Задержания и нетерпимость власти сделали 12 июня переломным моментом — ​модными стали селфи из автозака и часть 5 статьи 20.2 КоАП РФ (т.е. нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования), самым желанным инвайтом — ​инвайт в закрытые группы протестующих в Telegram (там, кстати, процветает такое прекрасное народное творчество, которое невозможно повторить за деньги), самым ожидаемым событием — ​открытие штаба Навального в Калининграде.

Штаб открылся 6 июля, а уже 8 июля я встречала свой день рождения в полицейском участке на улице Галковского, куда за компанию с мужем пришла вызволять задержанных на первом агитационном субботнике волонтеров и изъятые без составления протокола при обыске штаба агитматериалы.

С тех пор так и живу: то люди в масках на агитационный куб с ножами нападут, то мэрия мероприятие не согласовывает, то человек, представившийся сотрудником ФСБ, угрожает здоровью и благополучию моей семьи. И постоянно суды с решениями, противоречащими и закону, и справедливости.

Тогда я боюсь, плачу и «надо бы уехать».

Но правда в том, что я не хочу.

Вопрос о том, верю ли я, что наступит Прекрасная Россия Будущего, похож на вопрос о том, верю ли я в жизнь после смерти, — ​абсолютно бесполезный вопрос. Да, мне хочется, чтобы Россия стала свободной, коррупция не воровала будущее, эффективные институты побороли очередь. Но если бы это и было целью, я с детьми жила бы в Германии.

Я здесь, потому что вся эта политическая борьба такая азартная и интересная. Мне кажется, что это самое значимое и масштабное, в чем я когда-либо принимала участие. Я удовлетворяю свои пугнистические потребности. А дедушка говорит, что это мне «стокгольмский синдром» от предков передался. Мол, у меня на генетическом уровне высокая резистентность к репрессиям и потребность в унижении режимом.

Валерия Добральская (Фельк), для «Новой», Калининград