«Теперь вы точно знаете, что такое настоящая тюрьма»

Алексей Малобродский, театральный продюсер, за которого заступались устно и письменно первые лица театральной России, человек, не опасный обществу ни в каком отношении, провел в СИЗО уже больше девяти месяцев. Сейчас, когда следствие окончено, для него наступило, похоже, самое тяжелое время.

СИЗО Медведково, куда его перевели из «Матросской Тишины», — это демонстрация силы государства. Это среда, состоящая главным образом из уголовников. Это расстояние — на четыре-пять часов поездок в автозаке дальше от здания Следственного комитета, где обвиняемые с адвокатами знакомятся с материалами дела. Это формат, в котором жизнь становится невыносимой.

Для чего это сделано? Время полковника Лаврова заканчивается. Еще месяц — и скандально прогремевшее «Театральное дело» пора будет передавать в суд. С чем выйдет на суд обвинение? Что весомого сможет предъявить на состязании сторон?

Показания Нины Масляевой, бывшего бухгалтера «Седьмой студии», ныне — главного свидетеля на грядущем процессе. Она в первые же дни заявила о готовности сотрудничать со следствием, подписала соглашение, получила одобрение генпрокурора и вышла из СИЗО под домашний арест. Как только это произошло, изможденная, измученная заключением, с трудом выталкивающая слова на заседаниях суда пожилая женщина превратилась в ухоженную даму средних лет с прической, которая приезжает в суд на такси. Готовность Масляевой, у которой уже есть судимость в анамнезе, вытащить себя, утопив других обвиняемых, очевидна. Как и стремление снять с себя максимум ответственности. Конфликт интересов обвинение не волнует. Но может взволновать суд. А Малобродский как не давал нужных показаний, так и не дает.

Но если громкое дело, получившее такой резонанс — от президента страны до Европарламента, — развалится в суде, это может уничтожить карьеру следователя по особым поручениям при главе СК РФ. Значит, в эти последние недели надо дожимать того, кто беззащитен. Логика следствия свирепая: не желаешь сотрудничать? Значит, будешь пропущен через колесо практического досудебного «правосудия», что в этом и тысячах других случаях равно применению пыток.

Почему обвинение выбрало слабым звеном именно Алексея Малобродского? Не Юрия Итина? Не Кирилла Серебренникова? Крепких мужчин цветущего возраста. Рискну предположить: из-за внешних данных. Возможно, показалось: человека шестидесяти лет маленького роста сломить легче. Но маленький Малобродский оказался — титан. Проявил несгибаемое упорство, последовательность, неготовность к оговору коллег.

Этот чудовищный сценарий уже был применен в деле Магнитского. Тогда тихого юриста, громко протестующего против многочисленных нарушений в деле, не готового сотрудничать со следствием, то есть зачеркивать, стирать свои неудобные показания, стерли физически. Это хорошо помнят сотрудники СК, сегодняшние правопреемники СССР, усвоившие уроки беспощадной жестокости в отношении своих граждан.

Государство, в отличие от них, не устает, не тратится на коллективное негодование в соцсетях, не выплескивается в виртуальной реальности — оно работает бесперебойно: помещает в камеры, переводит, прессует; ничего личного — означает ничего человеческого. Заключение в РФ ХХI века остается могучим средством насилия.

На всех процессах «по мере пресечения» дыры в абсурдной логике следствия были очевидны. Небывалый интеллект, который стоит за показательным характером этого дела, тоже. Сейчас, на пороге суда, обвинителям самое время осознать: есть люди, которые не ломаются. Если обвинение готовит себе поражение еще до суда — оно преуспело.

Внезапный перевод

Еще в прошлую пятницу Алексей был в «Матросской тишине». В воскресенье в семь часов вечера к нему пришли и сказали, чтобы он собирал вещи — его куда-то переводят. В полшестого утра он оказался в камере СИЗО «Медведково». При этом камера рассчитана на 8 человек, а находятся в ней 12 человек. Часть людей спит на полу. Уже в 11 утра (при том что, повторюсь, он только в полшестого там оказался и не спал) пришел следователь и вызвал его на ознакомление с материалами дела.

Замечу, что в «Матросской тишине» Алексей сидел в более-менее нормальных условиях: на спецблоке, четыре человека в камере, его выводили гулять, он мог пойти пообедать. Его клали там в больницу (у него артроз плечевого сустава, он не мог ходить), все время мерили давление, вызывали «скорую». Сейчас же его перевели в «Медведково», где нет никакой больницы. Это совершенно уголовный следственный изолятор, где сидят люди, обвиняемые в распространении наркотиков. В перенаселенной камере все курят. Алексею становится плохо. Гулять одного, без остальных, его не выводят. А остальные – вся камера - в основном лежит и не гуляет. А когда его все же с кем-то выводят, на обед его не отпускают. Это при том, что 2 года назад у него была операция на кишечнике.

Его медицинские документы из «Матросской тишины» в «Медведково» не передали. Я его видела вчера (28 марта – Ред.). То, в каком виде я его застала… У меня большие опасения за его состояние здоровья. Ему никто не меряет ни давление, не осматривает…

И я боюсь, что он там долго будет... Мой коллега Дмитрий Харитонов (адвокат Кирилла Серебреникова – Ред.) в свое время защищал Сергея Магнитского и он мне говорит, что по делу Магнитского было все ровно то же самое. Как только следствие понимало, что обвиняемый привык к одним условиям в СИЗО, его тут же переводили в более плохие и делали эти условия все хуже, и хуже.

Зачем ухудшают условия?

С логистической точки зрения непонятно, для чего этот перевод следствию? СИЗО «Медведково» находится на МКАДе, Следственный комитет – на Бауманской. «Матросская тишина», где он сидел, находится на Электрозаводской. От «Матросской» до СК — 10 минут. А до «Медведково» ехать 1,5 часа. Если следствие хочет быстрее ознакомить человека с делом и передать дело в суд, зачем человека нужно брать и отправлять в дальний изолятор? То есть следователь теперь вместо того, чтобы ехать к Малобродскому 10 минут, будет ехать полтора часа туда и полтора обратно. Ну, для чего?

Вместе с тем, когда я вчера была у Алексея в «Медведково», он сказал, что приходил следователь и сказал, что теперь он (Малобродский) «точно знает, что такое настоящая тюрьма», потому что он не дает признательных показаний. Если он даст показания, может его вернут обратно.

Ни свиданий, ни звонков

В этом марте Алексею ни одного свидания с родными не дали. Свиданий ему вообще долгое время не давали, мотивируя тем, что его жена является свидетелем по делу, хотя она нигде не работала и вообще к «7 студии» отношения не имеет. После длительных переговоров со следствием и допроса жены Алексею впервые дали свидание (через стекло) в декабре прошлого года, потом одно свидание в январе и два свидания в феврале. В марте ни одного. Почему – не понятно. Алексею на его ходатайства о свидании не говорят ни да, ни нет. Ему просто не отвечают. Или отвечают: ходатайство будет рассмотрено как просьба, как обращение гражданина – в месячный срок. В то время как ходатайства тех, кто сидит в тюрьме, в соответствии с УПК рассматриваются в 3-дневный срок. Малобродский вообще-то сейчас обвиняемый по делу. Но следствие говорит про «обращение гражданина». И вот пока это обращение выйдет из изолятора и дойдет до СК, пока следствие его прочитает и ответит, пройдет еще два месяца.

У жены Алексея проблемы со здоровьем. Еще у него пожилая мама, она жертва Холокоста, сейчас живет в Израиле. Но израильского консула к Алексею (он обладает российским и израильским гражданствами – Ред.) допустить в СИЗО по-прежнему отказываются.

Последний раз недавно следователи нам сказали: «Как вы с нами, так и мы с вами». А после того, как на «Эхе Москвы» вышла заметка Ксении Лариной (журналистка назвала методы следствия в отношении Малобродского «садистскими» — Ред.), его перевели в «Медведково». Это такая месть?

В любом случае мы уже написали обращение на имя Москальковой, жалобу в прокуратуру, сам Алексей написал заявление следователю, указав, что понимает, почему его перевели и не дают свиданий.