«У меня была ночь, чтобы проститься со всей жизнью»

Евгений Шторн родился в Казахской ССР, был гражданином Казахстана, но в 2000 году уехал учиться в Петербург, и в 2004-м в консульстве российской федерации в Казахстане получил российское гражданство. Восемь лет он жил по российскому паспорту, но в 2011-м ему объявили, что его паспорт выдан необоснованно, и российским гражданином он не является.

Казахстанское гражданство Евгения было давно аннулировано, и после 11 лет жизни в России Шторн обнаружил себя апатридом — человеком без гражданства. Единственный документ, который он смог оформить, — вид на жительство лица без гражданства, который дает право на работу и жизнь в России. Через пять лет на основании него можно претендовать на получение гражданства РФ — что Евгений и сделал в июле, перед этим сдав экзамен по русскому языку, собрав пачку документов и отстояв гигантские очереди.

За это время 35-летний Евгений поступил в магистратуру Высшей школы экономики и начал работать менеджером отдела развития ЦНСИ — одной из самых старых и уважаемых в России независимых социологических организаций.

— Я пришел в УФМС получать паспорт в конце ноября, — рассказывает Шторн. — Мне заявили: в получении гражданства вам отказано, потому что вы предоставили ложные сведения о себе. В УФМС решили, что я не живу по месту регистрации (они приходили с проверкой днем, когда меня не было дома) и что я не указал все адреса, по которым жил в России. Хотя в анкете, которую я заполнял, стояла сноска, что перечислять все необязательно.

Отказ означал, что в следующий раз Евгений может подать документы на гражданство только через год. Через две недели после отказа Евгению позвонил человек, который представился сотрудником УФМС, сказал, что работает с его заявлением и просит прийти.

7 декабря Евгений приехал в отделение УФМС, которое занимается регистрацией лиц без гражданства.

— Меня встретил человек моих лет, мы поднялись на второй этаж, зашли в кабинет с дверью без таблички, — рассказывает Шторн. — Я увидел на стене портрет Андропова: кондовый, советский, безвкусный. И сразу все понял.

Человек показал Евгению удостоверение сотрудника ФСБ. Должность он не запомнил, а имя и фамилию, по его словам, помнит, но опасается называть публично.

— Он быстро перешел к делу, — вспоминает Шторн. — Сказал, что когда в ФСБ рассматривали мое заявление, были очень удивлены, что я работаю в организации — «иностранном агенте» и «Вышке» — где я на самом деле учусь. Спросил, что я делаю в ЦНСИ. Вежливо, но сам его словарь был странный: «Кто ваш заказчик?» Я стал объяснять, что у нас нет заказчика, ученые по-другому работают: есть исследовательский интерес, который формируется в человеке, тот хочет его реализовывать… Чтобы не молчать, рассказал, кто такой Макс Вебер, чем отличается количественная и качественная социология…

Затем, по словам Шторна, сотрудник ФСБ стал расспрашивать, откуда «иностранный агент получает деньги», интересовался западными фондами, с которыми сотрудничает ЦНСИ.

— Я говорю: а что, у «иностранных агентов» есть деньги? Американские фонды, которые вы объявили нежелательными, ушли, у нас большие проблемы с финансированием. Он спросил: «Ну, значит, люди перевозят наличные через границу?» Я объяснил, что у меня нет паспорта и что за границей не был много лет, в эти сферы недопущен, но не думаю, что кто-то в трусах возит деньги наличкой. Потом он спросил, встречал ли я по своей работе сотрудников иностранных спецслужб.

По словам Шторна, сотрудник ФСБ был хорошо осведомлен в том, чем занимался Евгений, ЦНСИ и связанные с ним организации: знал про научные конференции, перечислял фамилии директоров иностранных фондов, спрашивая, знаком ли с ними Шторн. Спросил, чему посвящена работа Евгения в «Вышке», явно уже зная, что тот исследует преступления на почве ненависти против ЛГБТ. Спросил, какие иностранные языки Евгений знает: «Английский же ваш рабочий язык?»

По словам Шторна, сотрудник ФСБ был не агрессивен, но дважды за время полуторачасового разговора процитировал статьи Уголовного кодекса о шпионаже и госизмене, прокомментировав, что под них попадают все, заигрывающие с иностранными спецслужбами и организациями.

— В конце разговора он сказал: «Как вы неудачно подали документы на гражданство». И объяснил, что ничем не сможет мне помочь: «Многие считают нас всевидящим оком, но это не совсем так. Нам тоже очень непросто добывать информацию». Настойчиво повторил, что я никому не должен рассказывать об этом разговоре. Когда я уже уходил, сказал: «Если я вам еще раз позвоню, вы же не будете пугаться? А то некоторые начинают пугаться, телефоны менять». Я сказал: да нет, вы интеллигентный человек, чего мне пугаться. «И вы такой интересный человек, образованный, с вами так интересно беседовать, спасибо, что уделили мне время». Мы вышли из кабинета — и я увидел, что за вешалкой стоит бюст Дзержинского — такой, человеческих размеров… эфэсбэшник сказал: «Вот и Феликс тут у нас стоит…» И я ушел».

Эфэсбэшник позвонил Шторну на следующий же день. По словам Евгения, предложил встретиться и выпить кофе. «Я понял: все, будут вербовать», — говорит Евгений. Как он считает, в случае отказа от сотрудничества с ФСБ его как человека без гражданства отправили бы в Центр временного содержания мигрантов.

— У меня началась паранойя, — говорит Евгений, — Мне казалось, что все мои каналы коммуникации доступны ФСБ, все мои почты они могут видеть. Они понимают, что я никуда не денусь, без документов я в клетке… Я понял, что нужно бежать и обратился к «Команде 29», к ЛГБТ-сети, к «Гражданскому контролю». Мне очень помогла правозащитница Дженнифер Гаспар. В 2014 году ее также пригласили на беседу в ФСБ, лишили вида на жительство и выслали из России. Дженнифер вывела меня на организацию Front Line Defenders. Та обратилась к Германии, Литве, Франции и США, прося предоставить мне визу. Все они отказались, сказав, что поставить визу в вид на жительство не могут.

Вечером 21 декабря во Front Line Defenders сообщили Евгению, что дать ему визу готова Ирландия. Следующим утром он должен прилететь в Москву, оформить визу в посольстве и улететь в Ирландию, не надеясь когда-либо вернуться в Россию.

В Москве оказалось, что из-за короткого рабочего дня визу Евгению оформить не успевают, и он улетел обратно в Петербург. Визу он получил только 4 января и на следующий день попытался сесть на рейс Lufthansa до Дублина. Посадить его на рейс авиакомпания отказалась: из Федеральной полиции Германии пришел ответ, что пропускать в транзитную зону человека с видом на жительство отказываются. Стало понятно, что через любую страну Евросоюза Евгения не пропустят. Следующим из Домодедова в Дублин улетал рейс с пересадкой в Молдове.

— Я подошел к стойкам регистрации, — рассказывает Евгений, — Там же разумные люди, они понимали: кто же с визой Ирландии захочет остаться в Кишиневе. Я купил билет. До посадки было 45 минут, и все это время я сидел и ждал, что за мной придут. Когда самолет поднялся, меня стало трясти.

Теперь Евгений находится в Дублине по трехмесячной краткосрочной визе.

— Благодаря Front Line Defenders у меня есть дом, где я могу жить, деньги на еду, — говорит он. — Что будет потом, я не знаю. Возвращаться мне нельзя. Если ситуация была для меня плохой, сейчас я ее усугубил. Сначала я хотел молчать, но решил, что должен предупредить других сотрудников общественных организаций. Когда принимали закон об иностранных агентах, в нем говорилось, что санкции не распространяются на людей, которые там работают. Моя ситуация показывает, что это не так.

— Конечно, ФСБ интересуются Центром. Уже четыре наших сотрудника подходили ко мне и говорили: «Меня вербуют, что делать?» Я думаю, завербовать старались почти всех наших. Кто-то сказал мне, кто-то отказался молча, кто-то, возможно, не отказался. В разговорах с вербуемыми сотрудники ФСБ называют много фактов, которые они могли узнать только от наших сотрудников.

Это нормально, я хорошо знаю эту практику по Советскому Союзу. Когда я сам попал под вербовку в 1981 году, вопросы мне тоже задавали издалека: «Может, вы опишите свой критический взгляд на ситуацию в институте? Может, мы будем сотрудничать? Вы же хотите помочь Родине?» Они всегда себя с Родиной ассоциируют. Предлагали помочь съездить за границу через общество дружбы с ФРГ, шантажировали.

Я встречался с ними три-четыре раза. Один раз их сотрудник попытался завести меня на разработку в какую-то каморку под лестницей института, заглянул туда, сказал: «Извините», — и закрыл дверь. Там уже кого-то другой офицер разрабатывал.

От них можно отделаться. У них есть право вербовать, у нас есть право отказываться. Когда моего приятеля однажды вербовали, он просто открыл дверь своего кабинета и заорал: «Вон отсюда», — и кагэбэшник ушел. Но я никому не советую заводить с ними разговоры, нельзя у них выиграть. Сейчас я советую своим сотрудникам эфэсбэшников просто гнать.

Остальных наших сотрудников пытались по мелочам шантажировать, но они не были так уязвимы, как Женя. Я говорил ему не обращать внимания на шантаж, но рисковать в его положении не стоило. Когда человеком руководит страх, лучше идти на поводу у этого страха.

Я понимаю, что эта ситуация может сказаться на ЦНСИ, но мы принимаем разные меры, чтобы этот удар смягчить. Сейчас ЦНСИ раскололся. Большая часть сотрудников считает, что надо ликвидировать Центр и создать новый. Меньшая — что нельзя сдаваться. Я занимаю самую радикальную позицию. Все хотят найти способы, как выжить. А я хочу продемонстрировать способ, что можно биться до конца. Надеюсь, до их, а не нашего.