Ровно 50 лет назад, 3 декабря 1967 года, в Кейптауне, южноафриканский кардиохирург Кристиан Барнард провел первую в истории медицины операцию по пересадке сердца. Далее, в период с декабря 1967 года по ноябрь 1974-го, им были проведены еще десять трансплантаций сердца. Из десяти пациентов четверо жили дольше 18 месяцев, а двое стали долгожителями.

В СССР первая успешная операция по пересадке сердца была проведена 12 марта 1987 года академиком Валерием Шумаковым. Пациентка прожила после этого восемь с половиной лет.

Как долго человек способен прожить с пересаженным сердцем? Каковы сегодня возможности сердечной трансплантологии? Об этом — известный кардиохирург, профессор Российского научного центра хирургии им. Б.В. Петровского Сергей Дземешкевич.

— Произошла революция в медицинской практике и науке. А кроме того — и это не менее, а может, и более важно — произошел переворот в сознании людей. Переворот, изменивший вековые представления о границах возможного. До этого во многих странах, в том числе и в СССР, уже делали пересадки печени, почек, легких… И вдруг — пересадка сердца! Это было — как Гагарин в космос полетел. Я это очень хорошо помню. Я был студентом, и первое, что тогда подумал: ну вот, все уже сделано, я не успел. Откуда мне было знать, что на мою долю выпадет участие в самой гуще трансплантологических событий в нашей стране и серии из тридцати таких операций.

— Что изменилось после операции, проведенной Барнардом?

— Человечество изменило взгляд на самое себя. До того дня считалось, что смерть человека — это остановка сердца. А с 3 декабря 1967 года стало понятно, что смерть человека — это смерть головного мозга. Это совершенно другой взгляд на наше мироустройство. Это другое мировоззрение, другое самоощущение. Дальше начали обсуждать, принимать или не принимать смерть головного мозга в качестве критерия смерти человека. После операции, проведенной Барнардом, мы стали по-другому подходить к человеку как к организму. Пришло понимание, что сердце может еще работать, легкие — работать, все органы — работать, но если умирает головной мозг, то человека больше нет. С этого понимания и началась настоящая трансплантология.

— Былое непризнание смерти головного мозга как критерия смерти человека — оно что означало?

— Оно означало: чтобы констатировать смерть, надо ждать, когда сердце остановится. Вот почему я говорю, что пятьдесят лет, прошедших после первой пересадки сердца, — это этап. Было много противников у такой операции. Понадобилось несколько десятилетий, прежде чем во многих странах были приняты законы, регламентирующие пересадку сердца. У нас такой закон был принят в 1992 году, а до этого трансплантация сердца делалась по инструктивному письму Минздрава. На сегодняшний день медики, все религиозные конфессии, юридические инстанции различных государств приняли пересадку сердца как факт.

— Несомненно, он человек, признанный во всем мире. Я имел честь работать с ним. Я был тогда студентом первого курса, а он работал в Склифе, и я пришел к нему в лабораторию. Он показывал нам два инструмента и говорил: «Они «шпионские». Мне их Барнард оставил».

— Да, Барнард приезжал в Москву. У нас это подавалось так, будто он приезжал к нам учиться.

— Чем прославил себя Демихов?

— Еще будучи студентом-третьекурсником, он сконструировал и собственными руками изготовил первое в мире искусственное сердце и подключил его собаке. Собака жила два часа. Демиховым впервые в мире было успешно пересажено собаке второе сердце. Особенно сильно он прогремел с пересадкой головы — когда две головы у собаки, и обе пьют молоко. Но Демихов не занимался иммунологией, не предложил в трансплантологии методик, которые применяют в клинике, но он показал, что пересаженное сердце может выполнять свою функцию в другом организме. Это важно. На самом деле родоначальник клинической кардиотрансплантологии — Норман Шамвей из Стэнфорда. Именно его методику подхватил Барнард, и эта методика практически без изменений используется сейчас во всем мире.

— Лет десять назад я беседовал в Москве с Майклом Дебейки (знаменитый американский кардиохирург, ушедший из жизни в 2008 году. — В.В.). Спросил его: «Кто, по вашим сведениям, Майкл, пока что держит мировой рекорд долгожительства после кардиотрансплантации?» Он сказал: «Я слышал, вроде бы есть человек, двадцать восемь лет живущий с пересаженным сердцем». Так вот, теперь я могу сказать, что у меня тоже есть пациентка, которая двадцать восемь лет живет с пересаженным сердцем. Ее зовут Наташа Пискунова Я оперировал ее, когда ей было девятнадцать.

— Ей повезло не только с хирургом в вашем лице, но и с донором?

— Да. Во-первых, потому, что донор появился. Во-вторых, потому, что произошло полное совпадение их иммунологических параметров. Важно еще и то, как ведет себя человек с пересаженным сердцем, соблюдает ли он все врачебные предписания. У меня был пациент, который ушел на охоту в сибирскую тайгу, не захватив с собой препараты, которые он обязан был принимать. И у него случился криз, а потом отторжение… Другой парень, из Риги, десять лет держался, а потом стал нарушать режим. Я ему говорю: «Сергей, что ты делаешь?» Он говорит: «А я в жизни все уже успел. Детей вырастил, внуков вырастил… Спасибо». И очень быстро начал уходить…

— Трудно жить с пересаженным сердцем?

— Да, непросто. Поначалу как минимум два раза в год человеку надо госпитализироваться, у него возьмут кусочки миокарда, будут смотреть степень отторжения. Это очень сложно, пациенты с пересаженным сердцем — они все на «коротком поводке». Мы ведь после пересадки начинаем уничтожать то, что создал Господь: иммунную защиту. Практически мы искусственно культивируем СПИД. Подавляем способность к иммунному ответу. От этого к десятому году у кого-то начинается рак — кожи, голосовых связок, языка, почки… Некоторые из моих пациентов уходили из жизни не от того, что давало сбой пересаженное сердце, а от того, что начинались онкологические проблемы.

— Здесь тоже играет роль везение?

— В какой-то степени — да. Вот моей пациентке Наташе повезло со степенью иммунного отторжения. У нее была хорошая совместимость с донором. Это дало нам возможность не применять агрессивные дозы препаратов. Если я вижу, что отторжения нет, я снижаю дозу, освобождая организм от тяжелого пресса. А у кого-то идет подряд отторжение за отторжением, и мы вынуждены применять мощнейшие препараты. В результате человек получает либо онкологию, либо почечные проблемы.

— Каков средний период жизни человека с пересаженным сердцем?

— Для половины пациентов это десять лет и больше. Но одно дело, если вы пятидесятилетнему сделали пересадку, и он дожил до семидесяти, и другое — если пятимесячному ребенку, и он прожил десять лет. Впрочем, теперь можно уже не только одно сердце менять на другое, но и ставить механический насос. Еще в советское время я бывал командирован в Соединенные Штаты, где мне довелось участвовать в экспериментах с Виллемом Кольфом. Это человек, который создал искусственную почку. И создал он ее из сосисочных оберток. Оказывается, эти обертки пропускают электролиты. Он начал через них пропускать кровь и таким образом очищать ее. И он один из тех, кто сделал первый шаг к искусственному сердцу. Я у него был на стажировке. К тому времени он жил уже в Штатах. Бежал туда из Голландии во время фашистской оккупации. В США он получил мировое признание. А сейчас один из самых значительных в мире опытов по имплантации искусственного сердца у Юрия Пя в столице Казахстана в Астане.

— Очередность в трансплантологии выстраивает судьба. Кто-то может ждать два года, а кто-то неделю. Тут все зависит от наличия подходящего донора. Кто такой донор? Это, как правило, внезапно погибший человек. Таких доноров чаще всего поставляют автомобильные катастрофы. Нашелся подходящий донор — считайте, что повезло. Большинство же пациентов, к сожалению, помощи так и не дожидаются. Словом, пересадка органов зависит и от массы обстоятельств немедицинского свойства.

— В России нет упорядоченной, освященной законом системы донорства для трансплантации?

— И есть и нет. Закон есть, а государственной системы, охватывающей страну, как в Европе или США, нет!

— Ну, наверное, должен существовать единый лист ожидания в компьютерной базе, куда занесены все пациенты, ожидающие пересадки сердца. Вероятно, нужен и некий центр, куда стекается информация о потенциальных донорах.

— Вот видите! Даже вы, не будучи специалистом, абсолютно правильно представляете себе, как все это должно быть устроено. Да, нужна система трансплантологии, связывающая все регионы страны. Срок годности сердца, взятого у донора, — максимум шесть часов. Из Владивостока в Калининград не довезешь. Именно так устроен «Евротрансплант» — донорский фонд, в который входят страны Европы. У нас была идея создать «Ространсплант», чтобы все регионы были связаны единым донорским фондом. Я в свое время, когда только начал трансплантацией заниматься, ездил в Европу, участвовал в Международной комиссии по трансплантологии. Я думал, что мы сейчас в «Евротрансплант» включимся. Но мне сказали: у «Евротранспланта» есть принцип — граница к границе. Вот Россия, а до Европы есть еще Белоруссия, Польша, Прибалтика… Вы сначала с ними должны связаться. Чтобы тоже граница к границе. Я думаю, точно так же мог бы работать «Ространсплант», включающий в себя три зоны — Центральную Россию, Урал, Дальний Восток, которые бы обменивались информацией. Сюда вполне могут подключиться Белоруссия и Казахстан. К сожалению, эту идею в полной мере осуществить пока не удается. А нет доноров — нет трансплантации. Но я реалист и уверен, что все действительно разумное всегда побеждает необоснованное тщеславие, и наша идея будет реализована. По сути, она уже выстроена: трансплантология — это критическое состояние, у нас есть блестяще организованная системная медицинская Служба критических состояний и в Федеральном медико-биологическом агентстве, и у военных медиков. Помните у Булгакова: «Все будет правильно. Так устроен мир».

— Уже нет. Раньше — было. Например, резко отрицательно относились к этому представители конфуцианства. Теперь же и в Китае, и в Японии трансплантация официально разрешена. То есть по линии религии там запретов никаких. Но в ряде стран трансплантации производятся редко.

— Общество их не одобряет. В этом деле ведь есть и морально-правовые проблемы, выходящие за рамки отношений «врач–больной».

— Я говорил о Леонардо да Винчи. Дело в том, что когда-то в молодости, просматривая альбом с его живописью, я вдруг увидел и анатомические рисунки. Это были фантастически точные описания сердечного клапана и всех прочих органов, составляющих внутрисердечную анатомию. Я понимал, что Леонардо художник, скульптор, и поэтому, наверное, получил у церкви разрешение на вскрытие. Ну хорошо, как скульптор он должен изучать мышцы, форму тела. Но зачем ему знать, как устроены человеческие внутренности? Это для меня тогда осталось непонятным. А потом мне случайно попалась книжка «Леонардо да Винчи как ученый». Там воспроизводятся те самые рисунки и написано, что их автор действительно попросил у церкви права на вскрытие. Почему? Потому что до него не то что века, а целые тысячелетия люди были убеждены, что душа находится в сердце. Больше того, считалось, что она туда попадает с дыханием, через легкие. И как честный ученый Леонардо да Винчи это исследовал. То, что у человека имеется душа и что она находится в сердце, он не опровергал. Он только пытался исследовать, может ли душа попасть в сердце с дыханием. И пришел к выводу: нет, не может. И вот, выступая на конгрессе, я говорю: «Мы меняем одно сердце на другое, мы даже совсем его убираем и ставим механический насос. Есть ли у нас противоречия с Леонардо?» Нет, говорю, противоречий нет. А есть, кажется, только ошибка, которую допускал Леонардо и которую допускаем мы.

— Ошибка? Какая?

— Мы напрасно пытаемся материализовать понятие души. После того как я начал делать пересадки, меня не покидает мысль: не распускаем ли мы свои руки, не вторгаемся ли туда, куда не надо вторгаться? Не переходим ли некую грань? Может, надо остановиться? Я многим небезразличным людям задавал эти вопросы и слышал разные ответы. Но самый потрясающий ответ мне дал в беседе настоятель Новодевичьего монастыря митрополит Ювеналий. Он сказал: «Не переживайте. Делайте то, чему вас учили. До души вам никогда не дотянуться и ее не повредить».