«Кремль ведет за меня крупный торг с Елисейским дворцом»

— 11 февраля 2015 года в 9 часов утра в мою квартиру в Иркутске врываются примерно десять человек. Меня куда-то увозят, я не знаю куда, и потом в течение нескольких часов бьют и допрашивают. И требуют сказать, чтоя сотворил, «признаться в преступлениях». Я не понимаю, кто они, чего они хотят и о каком преступлении они говорят. Наконец, через несколько часов меня переправляют в отделение полиции — и там я узнаю, что меня обвиняют в распространении педопорнографических изображений. И среди этих изображений есть фото моей дочери. А затем, через несколько дней меня обвиняют еще и в «педофильских актах» с дочерью.

Я проведу 71 день в центральном СИЗО Иркутска, после этого еще 20 дней — в психиатрической больнице, на экспертизе. И уже потом меня отправят под домашний арест с электронным браслетом.

— Я проходил тесты, ко мне приходил психолог. Меня осматривали голым, чтобы понять, на что я похож… Изучали мои половые органы. И это очень странно. А все остальное время я проводил вместе с психически больными людьми. Я был в палате с шизофреником, например. Но я не могу сказать, что со мной там плохо обходились. Просто это была форма психологического давления.

— Вероятно. Я думаю, что это меня защищало. Меня попросили заплатить серьезную сумму — чуть больше миллиона рублей…

— Миллион двести тысяч — что-то в этом роде.

— Мне пообещали, что экспертиза будет использована против меня в суде. И сказали, что моя безопасность не будет гарантирована. И что я могу подольше задержаться в психбольнице. Вуаля.

— Моей жене пригрозили, что если она не будет сотрудничать с полицией и если она не подпишет все нужные бумаги, то у нее заберут дочь, отправят в детдом, а потом и саму ее посадят в тюрьму.

Жена отказалась говорить, что я педофил, потому что это уже что-то запредельное, но ее все-таки заставили подписать бумаги, в которых говорится, что я опасен и представляю угрозу для нее и дочери. Это позволило оставить меня в тюрьме.

И затем допрашивали мою дочь. Ей задавали по кругу одни и те же вопросы. Например: целовал ли папа твои половые органы? Она отвечала: нет… нет… нет… Но ей задавали подобные вопросы снова и снова — до тех пор, пока она не ответит: да. Ей также сказали: «Ты хочешь помочь папе? Если ты хочешь помочь папе, нужно, чтобы ты правильно ответила».

А это пятилетний ребенок… И, в конце концов, она понимает, что нужно отвечать «да».

— Видео мне показали через несколько месяцев после задержания. Это были действительно чудовищные вещи. Дети — некоторые из них совсем маленькие — может быть, им 1 год или 2 года — были изнасилованы.

Когда подобное видео попадает в руки полицейских во Франции, первая вещь, которую делает полиция, — проводит исследование. Потому что самое важное — это дети, запечатленные на этих видео. Так что нужно первым делом установить, кто эти дети, и защитить их. Но иркутская полиция никогда этим не интересовалась. Все, что их интересовало: это взять видео, сказать, что это я его разместил, а значит, я виновен.

Что касается фото, то это была компиляция разных снимков, некоторые из них были украдены из моего компьютера. Например, была одна очень старая фотография: на ней мой друг, целующий меня в щеку. Шутливое фото, сделанное во время праздника. Но оно было использовано, чтобы сказать: смотрите, этот Барберо, может быть, еще и гомосексуалист. И потом, было еще старое фото, на котором моей дочке где-то два года: она сидит рядом со мной — вышла из душа и одевается. Она голая, но на самом деле ничего не видно, потому что она сидит вот так, прикрывшись (показывает). Я рядом, и я тоже частично обнаженный. Фото очень размытое, плохого качества. Я никогда не отрицал, что это фото принадлежало мне. Но оно совершенно не педофильское. Это фото, которое было сделано серией — то есть я делал наше селфи, я снимал лица, но это фото было плохо центрировано, и случайно на него попали оголенные части тела.

И это единственное из моих фото, которое было использовано для доказательства моей виновности в педофилии. В моих архивах примерно 3 тысячи фотографий моей дочки Элоиз, они нашли одну вот эту и предъявили обвинения. Использовали статью российского закона, в котором говорится, что если взрослый изображен голым рядом с ребенком, этого достаточно, чтобы сказать, что это педофилия.

— В первые дни к моей жене подходили какие-то люди, говорили, что нужно платить. И если она заплатит, то можно будет обеспечить мой выход из тюрьмы.

— В районе 80–100 тысяч евро. Но моя жена отказала. Все, с кем она советовалась в Иркутске, говорили: платить нельзя, потому что это в любом случае ничего не изменит: процесс запущен — так что это будет пустая трата денег… А потом мне ничего не предлагали. Я понял, что меня хотят просто использовать. Сначала планировали — на местном уровне, но в какой-то момент появилась уверенность, что дело стало использоваться Кремлем, федеральными властями, чтобы напрямую вести переговоры с французским президентом.

Я знаю, что были прямые переговоры президента с президентом, и что это дело было использовано для того, чтобы о чем-то договориться.

— Посол мне говорил, что они вошли в переговоры с русскими, и что у русских есть четкие требования — в обмен на то, чтобы закончилось мое преследование, и я мог свободно вернуться во Францию. Я также понял, что ставки постоянно росли и что русские просили все больше и больше. Я думаю, они поняли, что французы боятся и не хотят брать на себя риск по переброске меня на родину, так что нужно было заставить их платить, и платить дорого.

— В первый день, когда я только был арестован и когда меня били, я думал, что именно этого они от меня и хотят. Они давали понять: скажи нам, какая у тебя настоящая профессия, какими делами ты на самом деле занимаешься, ты ведь не работаешь на культуру, ты делаешь что-то другое. Ты хочешь влиять, ты хочешь создать беспорядок и провокации. Но эти намеки были только в первые часы, потом — нет. И даже в эти первые часы они не упоминали слово «шпион» или «агент».

— В первом случае я убежал из Иркутска. Уже несколько месяцев я был под домашним арестом.

Я обмотал браслет фольгой, потому что знал, что это отрубает сигнал, взял такси — в одном направлении, потом взял другую машину — в другом направлении, а потом добрался до моего друга, чтобы уже вместе с ним поехать в правильном направлении.

А мой телефон был оставлен в маршрутке, которая ехала в Монголию. Так что меня и искали в направлении Монголии (Через десять дней Барберо опубликовал у себя в фейсбуке послание с геотегом «Улан-Батор» —Прим. ред.) А на самом деле я поехал в другом направлении — на Запад. И так я пересек всю Сибирь и всю Россию — от Иркутска до Москвы. Путешествовал, используя интернет-приложение Blablacar, которое позволяет оставаться анонимным.

— Шесть-семь, наверное. Восемь… Не помню.

— Я сначала доехал от Иркутска до одного большого города и оставался там неделю, чтобы посмотреть, что происходит, зная, что самые интенсивные поиски должны вестись в первые дни. Потом я возобновил путь. И прибыл во французское посольство в Москве 21 сентября 2016-го. Так что все это длилось десять дней.

— Посольство не знало, что я приеду. Я позвонил одному «контакту», который у меня был в посольстве, и сказал: вуаля, я приехал, что мне делать? Этот «контакт» пошел поговорить с послом, который сказал: пусть заходит поскорее.

Но я сразу же был очень разочарован поведением французской дипломатии. Посол мне признался: «Невозможно было скрыть от русских, что вы здесь… Как раз в этот момент было заседание Генассамблеи ООН. Французский министр иностранных дел Жан-Марк Эро был рядом с господином Лавровым и тут же сказал ему, что вы в посольстве. Так что мы будем договариваться с русскими. Нельзя было от них ничего скрывать, это очень опасно, и я не хочу быть ответственным».

Я был шокирован, узнав про все это. Чувствовалось, что у наших властей есть страх перед русскими. Хотя это был абсурд: русские не могли начать дипломатический скандал за 15 минут. Очевидно, нужно было выждать какое-то время, а не бежать «сознаваться».

— Это был страх МИДа Франции, но и мой тоже, потому что я хотел, чтобы меня перебросили из посольства на родину — и сделали это тайно, и как можно скорее. Потому что если дело становится публичным, если я говорю на весь свет: я в посольстве, русские обязаны были бы сказать: «Это скандал! Французы прячут человека в посольстве! А ведь он был приговорен!»

И все — я блокирован. Я попадаю в ситуацию Джулиана Асанжа. И все стало бы очень сложно для меня — это могло длиться годы и годы. Вот в чем был мой страх. Хотя очевидно, что я невиновен, и что это дело гротескно. (Французский МИД пока не сделал обвинительных заявлений по ситуации с Йоанном Барберо и после его возвращения на родину — Прим. ред.)

(Смеется) — Чтобы позволить мне уйти?... Ха… Это был бы очень интересный план, потому что… Это означало бы, что мною манипулировали… Но нет. К сожалению, это не так. Переговоры между русскими и французами полностью блокированы. Ставки постоянно росли. И, как я понял, французские власти сказали, что невозможно согласиться на то, чего требовали русские. Франция — правовое государство, и мы не можем делать все. Если русские просят освободить одного заключенного или какого-то настоящего преступника, мы не способны на это. Потому что во Франции независимое правосудие.

— Это могло быть что-то вроде этого. Я не могу утверждать, что это было именно так. Но я понял, что это были какие-то невозможные вещи. Так что переговоры длились и длились. Плюс я понял, что французы очень боялись использовать наши секретные службы, нашу внешнюю разведку DGSE, чтобы меня переправить во Францию.

Я думаю, что в этом тоже был расчет. Наши власти полагали, что я не имею такой уж ценности. И я также думаю, что президент Макрон, который только выиграл выборы, не хотел брать на себя такой риск.

— Я думаю, да. Но это моя интерпретация. Я знаю, что операция была готова, но после выборов (в мае 2017 года — Прим. ред.) она была остановлена — и с тех пор ничего не происходило.

— Мне помогали мои «контакты» и мои русские друзья.

— Подготовка длилась несколько недель и даже несколько месяцев, потому что

— Это было сложно. Потому что, конечно, на месте все оказалось не совсем так, как на картах. Были участки, которые я неправильно интерпретировал — я же не профессионал. Так что я делал ошибки. И я неожиданно для себя попал на болото. Но я сказал себе: у меня нет выбора. Нужно идти. И я шел по воде и нашел — несмотря ни на что — путь через болото.

— МИДу Франции мое дело очень затрудняет жизнь. Во Франции власти не говорят о нем публично. Единственное, что говорят: мы делали все возможное для Йоанна Барберо, предоставляли ему консульскую поддержку… Но надо понимать, что консульская поддержка — это минимум. Если, например, какой-нибудь француз убьет кого-то в любой стране мира — у него будет право на консульскую поддержку. Так что у меня было вот это. То есть не было ничего.

МИД Франции потерял много времени, чтобы понять, что мое дело сфабриковано. В конце концов, они это поняли, и поняли, что Кремль хочет использовать это дело. Но было поздно. Ошибка МИДа Франции в том, что они не помогли мне выйти из этого дела в самом его начале.

— Ничего особенного. Мне пообещали продолжить переговоры с русскими, чтобы мой приговор был аннулирован. (Барберо остается в международном розыске — Прим. ред.).А я требую, чтобы это дело было передано из России во Францию. Технически и юридически это возможно. И пусть меня судит независимый французский судья. Я-то знаю, что мое дело — пустышка.

Но я думаю, что российские власти совершенно не хотят, чтобы все это дело прекращалось. Я ведь дважды их унизил: сначала сбежал из-под ареста, а потом — нелегально пересек границу.

Россия сохранит в силе твой приговор и ты не получишь ничего...

— Некоторые российские СМИ, в частности «Совершенно секретно» — написали, что в Иркутске вам «показал фигу» местный чиновник, который заподозрил свою жену в измене с вами. И дело против вас якобы сфабриковали по его заказу. И именно этот частный случай потом привел к истории межгосударственного уровня…

— Слух про «месть за измену» появился позднее, где-то через год после моего ареста. Этот слух появился в тот момент, когда я в суде опроверг многие вещи, которые мне вменялись. Например, манипуляции с вещественными доказательствами, пока я был в тюрьме. И с этого момента уже невозможно было говорить, что дело имеет реальные основания. Тем более что никто меня не обвинял: моя жена, выехав из России, сразу же отказалась даже от тех обвинений, которые подписала. И тогда появились эти слухи, чтобы показать: ладно, он не педофил, но кто-то заказал дело против него. И говорили, что это мэр Иркутска. Кстати, в момент, когда меня арестовывали, его хотели убрать с этого поста.(Виктор Кондрашов был мэром до марта 2015 года — Прим. ред.).

— У меня были очень тесные связи с ним, я его сопровождал во Францию, мы вместе работали над многими культурными проектами. Я был очень близок, дружески, с его женой — она франкофон и франкофил. И я думаю, что просто использовали мою близость к мэру, чтобы сказать: нет-нет, это не ФСБ, это — он.

— Нет, она сейчас живет в Лондоне вместе со своей матерью, моей бывшей женой. Но у нас с женой сохранились очень хорошие отношения. И в этом абсурдном деле о «педофилии» мы с ней были и остаемся солидарными. Мы с ней уже виделись после моего возвращения. Могу сообщить еще одну новость: прямо в эту пятницу, через несколько часов, я увижу мою дочку.