- Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

Хью Хефнер умер вовремя — ​на пороге новой сексуальной революции, обещающей перерасти в революцию антропологическую. Но сперва о «Плейбое».

Между его рождением и смертью прошла эпоха, в которую уложилась целая жизнь — ​моя. Ведь мы с журналом появились на свет в одном и том же 1953 году. Но впервые я увидал журнал лишь в юности, когда знакомые цирковые артисты привезли один экземпляр в клетке с тигром. Правильно рассчитав, что туда даже советские таможенники не сунутся, циркачи спрятали за решеткой самое ценное — ​«Архипелаг ГУЛАГ» и номер «Плейбоя». Пол и политика, секс и правда, Александр Исаевич и обнаженные красавицы — ​в сюрреалистической реальности позднего СССР все это умудрялось рифмоваться уже потому, что было под запретом.

Странно, но фривольный «Плейбой» напоминал чопорный журнал «Америка»: красиво, безжизненно, глуповато. Голые женщины походили на манекены. Анилиновый глянец скрывал их наготу под прозрачным, но неприступным покровом целомудрия.

— Чтобы вернуть секс в стриптиз, — ​писал по схожему поводу Ролан Барт, — ​надо устранить «алиби сцены». Наряжаясь в пух и перья, порнография так успешно притворяется театром, что убивает эротический эффект. Чтобы его вернуть, необходимо заменить профессионалов дилетантами, которые вернут сексу спонтанность, непредсказуемость и безыскусность частного опыта.

Я в этом убедился, когда в Нью-Йорк привезли грандиозную — ​на пять этажей — ​выставку «Остальгия», представлявшую искусство той территории, которая раньше называлась СССР, а теперь, как получится. Наиболее яркое впечатление производила стена социалистического секса, составленная из рисунков малолетнего Евгения Козлова. Способный ленинградский подросток рисовал то, что занимало его больше всего: женщин. В распаленном мальчишеском воображении они задирали юбки, обнажали груди и комментировали происходящее. Интереснее всего в этом бедном разврате были декорации — ​скромный, но уютный быт 1960-х: обои в цветочек, канцелярские стулья, пионерская койка, веселенькие занавески. За окном — ​дождь, птицы, троллейбусы. Да и женщины в этих порнокомиксах — ​не экзотические красавицы из гламурного «Плейбоя», а свои — ​одноклассницы в тренировочных штанах, строгие учительницы, снявшие панталоны, но не очки, библиотекарша, медсестра, продавщицы, соседки. Трогательная смесь школьного реализма с не слишком причудливой фантазией. Полудетская утопия, от которой щемит сердце, как в «Амаркорде».

Этот ностальгический пример диктует универсальное правило. Секс, как короля, играет свита: контекст, окружающая среда и ситуация.

— Взрослым мужчинам, — ​говорил Хичкок, — ​любить помогает фетишизм.

Сам он об этом снял «Вертиго», фильм со столь головокружительным сюжетом, что оправдать его может только подпольный фетишизм: герой любит не столько героиню, сколько ее голос, наряд и прическу. Но «Плейбой», перевернув ситуацию, брал другим. Мелькавшие на его страницах обнаженные тела, шокировавшие и возбуждавшие предыдущее поколение, со временем стали тем, чем они, в сущности, всегда были, — ​банальностью. В эпоху интернета, когда голые без спросу лезут на монитор, нагота фатально утрачивает остроту. Между тем именно она придавала журналу тот блеск, который отнюдь не исчерпывался глянцевыми разворотами. Журнальную славу «Плейбою» приносило то, что печаталось по соседству: искренние интервью (например, с президентом Картером) и первоклассная проза — ​Набокова, Апдайка, Воннегута. Рядом с нагими красавицами даже вовсе не связанное с ними слово приобретало дополнительный смысл.

Попав в атмосферу запрета, литература будоражит читателей, но только до тех пор, пока канат натянут под куполом цирка, а не лежит на полу. Свобода лишает словесность многих привилегий, пусть и не ею заработанных. Поэтому инфляция плоти убивает эротические журналы, которые не переживут следующий этап в вечном искусстве соблазна.

Говорят, что слово «порнография» придумали библиотекари. Возможно, для того, чтобы отличить допустимое от непристойного. Когда-то к последним относились даже романы Ричардсона, хотя, на наш взгляд, неприличное там — ​только скука. Чем старше становился ХХ век, тем меньше в нем оставалось запрещенного, пока в новом столетии интернет лишил запреты смысла. Секс остался без тайны. На экране каждого компьютера разыгрываются сцены, доступные самому разнузданному воображению. Но, как это часто бывает, вседозволенность стремительно исчерпывает тему. Оно и понятно: этот сюжет оказался короче многих других.

Однажды, в бравые 90-е, я подвизался писать колонки в тот же «Плейбой», но на русской почве. На третьей колонке я понял, что иссяк, к пятой — ​перешел на любвеобильных обезьян бонобо, шестую посвятил старинной японской прозе, правда, женской. Но тут мне повезло: редактора выгнали, издателя тоже, контракт не возобновили, и моя карьера литературного плейбоя быстро завершилась. Я о ней никогда не жалел. Тело у нас неразговорчивое, и толком говорить на его языке никто не умеет, что и доказывают некогда считавшиеся дерзкими опусы Лимонова.

Встретившись с невиданным тиражом интернета, эрос заскучал от монотонности, но нашел выход в принципиально новом открытии, которое радикально меняет привычное распределение ролей. В порнографическом акте главное не то, что происходит по обе стороны экрана, а сам экран. Отделяя участников от зрителя, он ограничивает секс вуайеризмом. Чтобы сделать следующий шаг, надо убрать экран и превратить соглядатая в участника. Вот этим и занимается виртуальная реальность.

Ее коммерческий потенциал огромен: уже через несколько лет рынок таких услуг обещает превысить миллиард долларов. Первые эксперименты на порно-ниве дали потрясающие результаты. Только за один, правда, рождественский день, когда люди труднее всего переносят одиночество, 900 000 человек решилось испытать на себе новый аттракцион. Чтобы создать эффект соучастия, каждую сцену снимают со всех сторон. Так, фирма «Камасутра ВР» использует 142 камеры. В погоне за тотальным опытом, виртуальный секс включает обоняние, тактильные и даже вкусовые ощущения. Более того, вскоре вашему партнеру смогут придать любой облик — ​от Мадонны до мадонны, от Джеймса Бонда до питекантропа.

Впрочем, не стоит вдаваться в технику нового брака. (О старой лучше всех написал Довлатов: книга о сексе открывалась «введением».) В последнем романе Пелевина «iPhuck 10» подробно, до скуки, объясняется, как заниматься виртуальным сексом. Другой вопрос — ​зачем?

На первый взгляд секс с машиной живо напоминает тот, которым занимался Калигула в Древнем Риме, Берия — ​в сталинской Москве, и Вайнштейн — ​в современном Нью-Йорке: вторую половину не спрашивают. Но секс-машине лучше — ​ей все равно. Она безотказна, красива и, учитывая перспективы искусственного интеллекта, даже умна и не строптива. Примерно таким видели идеал семейной жизни в просвещенных Афинах: брак — ​для деторождения, гетеры — ​для удовольствия, в том числе — ​от беседы. Поэтому легко представить, что, став общедоступным, виртуальный секс окажется повсеместным и незаменимым. И с этого момента сексуальная революция, как уже было сказано, сменится антропологической.

Виртуальный секс позволит развести мужчин и женщин по отдельным камерам и убрать похоть из их отношений. В сущности, об этом всегда мечтала церковь, считавшая целибат подвигом, чем она и отличалась от восточных религий, видевших в сексе динамо космической энергии. По-китайски формула человека «М + Ж», на Западе — ​«М минус Ж», и уж тем более — ​«Ж минус М».

Но если секс окажется личным, а не парным делом, то любовь, как мечтал Платон и хотели отцы церкви, станет неотличимой от дружбы, особенно если детей заводить в пробирках.

И это значит, что своей очередной безумной выходкой прогресс задает сакраментальные вопросы, мучившие еще тургеневских девушек: есть ли любовь без секса, есть ли секс без любви, и что с нами будет, если виртуальная реальность окончательно разведет одно с другим.