Простые смертные плохо понимают, чем именно занимался Вячеслав Всеволодович Иванов. Хотя занимался он очень многим из того, что расширяет наши представления об истории, взаимосвязи народов, о человеке вообще.
Фото: Александр Косинец / Фотохроника ТАСС
Как известно, многие открытия делаются на стыках разных наук. А здесь тот удивительный случай, когда эти разные науки «стыковались» в его голове. И потому он стал автором открытий, важных для всего человечества, и осмысления их.
А еще он был не только выдающимся ученым, но и замечательным, добрым и щедрым человеком. Его уход из жизни действительно невосполнимая утрата. Такие люди рождаются крайне редко и после их смерти остаются зияющие пустоты…
Мне повезло быть его соседом по переделкинской даче.
Каждый день летом он гулял с палочкой по самой короткой улице городка писателей — улице Павленко, названной так в честь провокатора, доносчика и четырежды лауреата Сталинской премии Петра Павленко.
Шел мимо дачи Пастернака, ставшей Домом-музеем поэта, мимо дачи Константина Федина — последние годы здесь жил Андрей Вознесенский с Зоей Богуславской, доходил до дачи, первым жильцом которой был Ираклий Андроников, и возвращался обратно. Всех этих людей он хорошо знал, а с Пастернаком дружил, несмотря на существенную разницу в возрасте.
Часто, возвращаясь с работы, я его догонял. И начинался разговор — о чем угодно: об истории и литературе, о семиотике и антропологии, о генетике и кибернетике, о Сталине и Горбачеве, Ельцине и Путине, о политике и вариантах будущего…
Во всех этих и не только этих сферах уровень знания и понимания Вячеслава Всеволодовича Иванова был чрезвычайно глубоким. И я прекрасно понимаю, как и почему еще совсем юным он стал любимым собеседником Пастернака. Такое ощущение, что Иванов был энциклопедистом с детства. Это, кстати, о пользе домашнего образования. Его Вячеслав Всеволодович — прозванный родителями Комой — получил прежде всего именно от своих родителей: писателя Всеволода Иванова и актрисы Мейерхольдовского театра, переводчицы и мемуаристки Тамары Кашириной (Ивановой). Конечно, с родителями повезло. А еще, как ни дико это звучит, повезло… с тяжелой болезнью, из-за которой маленький Кома стал одним из первых насельников Переделкина: лежать надо было на свежем воздухе, и он не мог гонять в футбол и собак, а вместо этих любимых мальчишеских занятий читал книжки.
В результате научился читать их так быстро, что толстые тома осваивал до уровня точного цитирования целых абзацев за час-два. И медленное чтение он тоже освоил — для всерьез художественных текстов и стихов.
Кстати, из-за того, что про эти особенности Комы писатели быстро узнали, чуть не произошел конфуз. Вениамин Каверин принес ему увесистую рукопись своего нового произведения, чтобы узнать мнение, и вскоре встретил Кому на прогулке. Прошло чуть больше часа, но Кома уже успел все прочитать и хотел высказать Каверину свои соображения. Но вовремя остановился.
Это было уже в то время, когда Кома стал ходить… А до этого лежал привязанным к кровати на террасе (как еще можно было удержать шестилетнего мальчишку в неподвижности, прописанной доктором?), через которую проходили все многочисленные гости отца. Так он с ними и познакомился, а с некоторыми и подружился. Не без пользы для них.
«Я в детстве был, наверное, единственным обитателем Переделкина, который читал все газеты и слушал радио. Пастернак, например, нарочно себя от этого ограждал. Помню, как я возвращаю Пастернаку рукопись его перевода «Гамлета», которая осталась у нас после какого-то совместного чтения… И вот Борис Леонидович спрашивает: «А какие там новости в Польше?» Шел сентябрь 1939-го, началась мировая война — он ничего этого не знал! Другой случай еще удивительней. У нас в гостях были Федин и Леонов, и это, судя по событиям, год 1938-й. И я им говорю: «А знаете ли вы, что немецкие войска вошли в Австрию, что произошло присоединение Австрии к Германии?» Никто из них не знал! Сообщение было напечатано только в «Комсомольской правде», ни «Правда», ни «Известия» его не дали. Тогда нужно было читать много газет, чтобы выудить нужную информацию. Так что я был главным в Переделкине политинформатором».
Вот вам и корни общественной и политической активности Вячеслава Всеволодовича. Он отнюдь не был божьим одуванчиком, занимавшимся наукой для науки. Потому и оказался народным депутатом в знаменитом «горбачевском» Верховном совете и, конечно, членом Межрегиональной группы вместе с Сахаровым, Афанасьевым и другими, со многими ее участниками (в частности с Сахаровым) дружил. И до последних лет жизни давал резкие оценки многим действиям власти. Ничего не боясь. Хотя, конечно, да, он был некоторым образом защищен своей всемирной известностью, своими многочисленными титулами и званиями. Другое дело — наших сатрапов это обычно не останавливает.
А титулы, звания и сферы деятельности, наверное, все же надо вкратце перечислить.
Итак, ху из Вяч. Вс. Иванов? Лингвист, переводчик, семиотик, антрополог, литературовед, поэт, мемуарист. Как вам такой набор?
А по званиям и должностям… Доктор филологических наук (1978), академик РАН по отделению историко-филологических наук (2000). Директор Института мировой культуры МГУ и Русской антропологической школы РГГУ. Профессор отдела славянских и восточноевропейских языков и литературы Калифорнийского университета. Иностранный член Американского лингвистического общества (1968), Британской академии (1977), Американской академии искусств и наук (1993), Американского философского общества (1994); действительный член РАЕН (1991).
К этому умопомрачительному списку надо добавить еще один сногсшибательный факт: Кома знал более ста языков, сам же (в отличие от языков) точную цифру не помнил.
Как-то у нас с ним зашел разговор о российских народах Севера и об алеутах. В какой-то момент меня точно муха укусила: подумал, что сейчас-то я наконец выйду на самую границу его знания с незнанием. И вот я коварно спросил: «Ну, уж алеутского-то языка вы, небось, не знаете?» Вячеслав Всеволодович стеснительно потупился и ответил, что только что сдал в издательство составленный им англо-алеутский словарь. А я вспомнил шукшинский рассказ «Срезал».
Да, он был нашим последним после смерти Сергея Аверинцева энциклопедистом. Разве что где-то сейчас растет прикованный к постели мальчик и запоем читает умные книжки…
Но замечателен не только уникальный мыслительный аппарат Вячеслава Всеволодовича Иванова. Замечательна щедрость его души и аристократическое чувство равенства со всеми живущими. Душевная скупость — вещь неэффективная, по-настоящему умные люди это не только понимают, но и чувствуют.
К Коме не зарастала народная тропа, финишным отрезком которой была улочка Павленко. Приходили коллеги, аспиранты, студенты, просто поклонники. Всех он принимал и уделял каждому максимум возможного времени. Сначала в своем кабинете, потом во время прогулки.
А еще был такой грандиозный переделкинский праздник: день рождения Вячеслава Всеволодовича — 21 августа (род. в 1929 г.). В этот день на его даче, вернее, в основном на поляне перед домом собиралась практически вся интеллектуальная и художественная элита страны и кто-то из иностранцев (хотя и продвинутые студенты-аспиранты тоже были). Среди постоянных гостей помню коллегу Комы лингвиста Андрея Зализняка, физика и популяризатора науки Сергея Капицу, математика Владимира Успенского, писателя Фазиля Искандера, поэтов Андрея Вознесенского и Олега Чухонцева, режиссера Вадима Абдрашитова, критика и литературоведа Евгения Сидорова, философа и литературоведа Юрия Карякина, литературоведа и общественного деятеля Мариетту Чудакову и многочисленных вдов знаменитых мужей…
А намного раньше постоянным гостем на днях рождения маленького Комы был Корней Чуковский.
Вот что рассказывал об этом сам Вячеслав Всеволодович:
«Я уже встал с коляски и учился ходить. Но не мог сидеть. Чуковский был моим первым взрослым другом, у которого были взаимоотношения не только с родителями, но и со мной. Он, между прочим, был моим первым учителем английского. Правда, я уже знал французский. Самое удивительное, что он при мне совершенно не стеснялся ругать советскую власть, почему-то доверяя моему здравому смыслу. Ему явно нужен был собеседник.
Он приходил ко мне на все дни рождения. Подарка не дарил — приносил вексель, где писал: «Я, К.И. Чуковский, обязуюсь, что Коме Иванову через столько-то лет подарю нечто…»
Но кроме дружбы дед Корней так ничего умному мальчику и не подарил.
А вот что говорил Кома о своей дружбе с Пастернаком:
«Пастернак вначале, я думаю, был сентиментально расположен ко мне из-за того, что у него тоже была история с ногой, и он лежал в гипсе с двенадцати лет. И когда он увидел меня лежащего, у него, скорее всего, возникли какие-то ассоциации с собственным детством. Потом выяснилось, что я люблю и хорошо знаю его стихи. Потом он полюбил со мной разговаривать. Пастернак часто говорил, что привык произносить монологи. Он вообще почти не нуждался в диалогическом общении». (Кстати, в 1958 году Иванов был уволен из МГУ за несогласие с официальной оценкой романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» и за поддержку взглядов Романа Якобсона. Решение об увольнении было официально отменено как ошибочное только в 1988 году.)
А вот сам Вячеслав Всеволодович в диалогическом общении нуждался. И мы нуждаемся в диалоге с ним. Слава богу, остались многочисленные аудио- и видеозаписи интервью с Ивановым. Они хоть в какой-то степени компенсируют снижение интеллектуального уровня России, которое случилось сейчас — после смерти (7 октября) этого уникального человека.
И остается утешаться только строчками Жуковского:
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»