Авторы пьесы о президенте и щуке рассказывают, как преодолеть пропасть между интеллигенцией и народом. Интервью с Андреем Родионовым и Екатериной Троепольской
Драматурги Андрей Родионов и Екатерина Троепольская пишут о том, что волнует всех, — о мигрантах, олигархах, акционистах, чиновниках. Причем в стихах и с изрядной долей иронии. На популярный вопрос: «За кого вы? За наших или за плохих?» — отвечают: «Против всех». И одновременно за всех: все ведут себя предельно глупо, жестоко, и всех жалко, потому что добром это не кончится.
Досье
Андрей Родионов— поэт, автор восьми книг стихов, лауреат премий «Триумф» и «Дебют». Снимался в качестве актера в фильме «Юрьев день» Кирилла Серебренникова. Вместе с Екатериной Троепольской ведет фестивали видеопоэзии и поэтические слэмы. Книга пьес Родионова и Троепольской «Оптимизм» вышла в этом году в издательстве «НЛО». По пьесе «Прорубь» снят фильм, режиссер Андрей Сильвестров.
—Итак, вы пишете пьесу «Прорубь», где президент разговаривает с щукой под прицелами телекамер. Проходит год, и разворачивается грандиозный медиасюжет с Путиным и 21-килограммовой щукой. Полное ощущение, что вас читают в Кремле. Прочитали — и осуществили на практике.
Андрей Родионов: Помню, как несколько лет назад мы пришли в одну из правительственных структур, просили денег на свой проект. Денег не дали, сказали: «Мы вас знаем, вы о чиновниках плохо пишете». Так что, может быть, и читают.
Екатерина Троепольская: В пьесе «Сван» мы придумали страну, где все говорят в стихах: «В далеком великом будущем Российской Федерации / Был принят закон о поэтической речи. / Этот закон о всеобщей поэтизации / Лег тяжким грузом на чиновничьи плечи». И мигранты в УФМС там по сюжету сдают экзамен на гражданство тоже в стихах. Проходит совсем немного времени, и таксист нам рассказывает, как у них в фирме мигранты читают вслух Пушкина, чтоб устроиться на работу. Такой тест на знание устного русского. Почти угадали.
А. Р.: А о чиновниках и говорить нечего. Каждый второй сочиняет. Бастрыкин пишет? Пишет. Васильева, Мария Захарова, Валуев, Улюкаев… Танцуют все! Видимо, в чиновничьем мире это единственный способ показать, что ты человек. Там крайне хищническая среда, «Чужой против Хищника». Сделал какую-нибудь гадость, украл миллион, потом стишки пописал и вроде бы как очистился. Но писание плохих стихов — грех.
Сцена из спектакля «Сван»
— Ваш герой выныривает из проруби в водолазном костюме с криком «Иисусу было тепло!». Его принимает ОМОН, приезжает скорая и увозит клиента в дурдом. Ситуация типовая: акционистов считают в лучшем случае психами, в худшем же — врагами народа.
Е. Т.: У народа создали впечатление, что художники — это жирующие на его теле паразиты. Люди уже привыкли и даже как-то смирились с тем, что политики жируют. Понятно, когда у политика много автомобилей, нормально, если хороший автомобиль у священника. А художник должен быть голодным, питаться духом. Причем это не относится к деятелям культуры, которые работают в традиционном ключе. Вот ставил Церетели свои огромные памятники. Его, конечно, ругали, но никто не спрашивал: «Почему у него столько денег?» Современные художники — дело другое. Их массовое сознание не воспринимает в качестве художников, как будто защитный экран поставили. Главным пугалом до сих пор остается «Черный квадрат», все обсуждают, искусство это или нет. Население не догоняет.
— И в чем причина?
Е. Т.: В том, что современного искусства нет в телевизоре. А ведь как красиво можно разыграть тему! Снять сериал с разными типажами: художник протестный, художник провластный… И образ художника стал бы более понятен, а параллельно шли бы программы о том, как формировался контемпорари арт. Путь попсы и путь просвещения.
А. Р.: Но ничего этого нет, а есть миф. Во-первых, они гомосексуалисты. Во-вторых, очень богатые. В-третьих, испражняются на сцене и вообще всюду.
Современный художник — богатый гомосексуалист, который непрерывно испражняется. Образ сильный, гарантированно вызывает ненависть, но к реальности отношения не имеет.
Е. Т.: Особенно болезненно про богатство. Мы недавно приехали с фестиваля в Канске, это город в четырех часах езды от Красноярска. Фест 16 лет назад придумали альтернативные художники. Начинали вообще без денег.
А. Р.:Город депрессивный, дома стоят разрушенные, как после войны. Когда-то там был текстильный комбинат, производство спирта, табачное производство. А сегодня нет ничего, с каждым годом город тает как свечка. И вот на этом фоне местная пресса проводит опрос: нужен ли нам международный фестиваль в городе?
Е. Т.: Варианты ответов: нужен, не нужен или, например, нужен, но без этих дурацких арт-объектов. Желательно, говорят люди, чтобы оставили показ фильмов. А остальное уберите, пожалуйста. При этом город на фестиваль не дает вообще ни копейки. Но то, что сделано художниками за свой счет, тоже никого не устраивает.
—В Нижегородской области есть городок Выкса. Там много лет проходит фестиваль современного искусства: объекты, инсталляции, что угодно. Первый год было недоумение и даже конфликты. Потом убрали все провокационное, объяснили, успокоили. Дали понять людям, что их не хочет никто обидеть, их пытаются развлечь, сделать им хорошо. В итоге — полное принятие, никакого конфликта.
Е. Т.: Ты из современного искусства убираешь провокацию и остроту, из журналистики — критику власти, из кино — правду о России, и получаем то, что получаем. Искусство должно вызывать реакцию, иначе зачем оно? Если произведение тебя раздражает, задумайся: может быть, дело в тебе? По большому счету, это и есть катарсис. А у нас все пошло по другой линии: если меня раздражает фильм, давайте-ка я спалю кинотеатр, врежусь в него на самосвале.
—Но если на раздражители перестанут реагировать, современное искусство умрет. Оно ведь только на острую реакцию и рассчитано.
Е. Т.: Ну, значит, умрет, таков его удел, будет что-то еще. Человек, безусловно, важнее искусства, но неуспокоенный человек.
— А как быть с успокоенными? С отсталыми, консервативными, с теми, кто не хочет прогресса в теперешнем его понимании? Люди хотят просто жить: есть, спать, ходить на работу и получать зарплату. Не брать их в будущее или тащить туда силком?
Е. Т.: Знаешь, когда мне было тринадцать, я приезжала к бабушке вся в феньках, и она говорила: «Что это такое? Зачем ты проколола ухо в трех местах…» — и так далее. Неизбежно молодежь будет тянуть в одну сторону, а старшее поколение в другую. Ты все равно бабушку не переубедишь, ей уже 80, она видела все в этой жизни. Но что же теперь — снять феньки? А как ты будешь формироваться как личность, если подстраиваться все время под бабушку? Но с бабушкой проще, она тебя любит, и ты ее любишь. Надо просто любить друг друга, проблема решается любовью. Которой стало очень мало вокруг, все меньше и меньше.
— А откуда взяться любви, если все поделились на либералов и патриотов и проводят время в борьбе друг с другом?
А. Р.: Мы-то уж точно ни с кем не боремся, не причисляем себя ни к одним, ни к другим. Нас вообще другие вещи интересуют. Провожали тут недавно знакомую с двумя детьми. Я поднимаюсь с девочкой на руках на последний этаж пешком. Говорю ей: «Вырастешь, построят здесь новый дом, там будет хороший лифт». А она в ответ: «Но он все равно ведь сломается». И это маленький ребенок! Полная безысходность. В «Кандиде» у Вольтера есть знаменитый монолог Старухи, который по-разному ставят в разных театрах, в Лондоне так, в Нью-Йорке сяк, мы, например, сделали из него рэп. Но суть одна: все проклинают свою жизнь, у всех одни злоключения. Жизнь все страшнее, а человек все бесприютнее. И в этом смысле нет особой разницы между творческой интеллигенцией и простыми людьми, между теми, кто за Путина, и теми, кто против. Дихотомия «свои—чужие», «патриоты—либералы» искусственна и выгодна только власти. Зачем на это вестись? Не надо. Есть, конечно, негодяи высшей пробы, но тут уж не важно, патриоты они или либералы. Их хватает в обеих группах, причем в примерно равных пропорциях.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»