Репортажи · Общество

Беслан-13

Как живут, о чем мечтают и жалеют дети, которых тут называют «заочными терактниками»?

Беслан, у мемориала рядом со школой. 2 сентября 2017 года. Фото: РИА Новости

Последний день лета в Беслане — это не конец каникул. Каникулы в Беслане длятся на пять дней дольше. Линейку здесь проводят пятого сентября.

Во дворике на Школьном переулке за массивным столом, на котором взрослые мужики играют в домино, расселись будущие восьмиклассники.

— Чем занимались летом? А ничем! Для Беслана это нормально. Ну в футбол играли, — вальяжно, но немного тушуясь отвечает за всех Давид, крупный короткостриженый мальчишка с мотоциклом на футболке. Давид недавно вернулся из детского лагеря, но там ему не понравилось: «Плохо. Раздражало все. Я там никого не знаю!»

Остальные мальчишки все лето провели в городе, играли в салки и гоняли мяч на заасфальтированной площадке с видом на золотой купол, накрывший ту самую школу № 1.

— В Беслане мне не надо оставаться, когда я закончу школу, — размышляет Давид, на осетинский манер снижая интонации в конце фраз. — Я уеду куда-нибудь. Мне тут не нравится. Что мне тут делать, когда я вырасту? Кем я хочу работать — никому не нужна тут эта профессия. Да не буду я говорить, они зачморят меня все. Ладно-ладно, ветеринаром я хочу быть.

— А кто-нибудь здесь хочет остаться? — спрашиваю я. Пацаны отрицательно мотают головами.

Артур, Сармат и Давид. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Когда я спрашиваю их про школьную линейку, они поначалу кривятся — мол, зачем нам эта учеба?

Но мы сидим во дворе в Школьном переулке, это не надо забывать. Из окон домов в Школьном виден спортзал, в каждой квартире есть или был кто-то, кто оказался там в эти дни, тринадцать лет назад.

Они, ровесники теракта, начинают перечислять, кто из их семей не вернулся домой.

Бесланские школьники — ровесники трагедии. Азамат (в центре, загибает пальцы) был с няней внутри школы в 2004-м году. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Азамату 14 лет. И он из всей этой компании единственный в 2004-м оказался внутри школы: годовалым ребенком на руках у няни. Я понимаю, что его сбивчивый рассказ — не воспоминание, он помнить не может. Но это — вся ткань бесланской жизни, в этом он вырос, слышал едва ли не каждый день на протяжении всей своей жизни. И сам факт пребывания в школе в те дни — он уже дает право рассуждать по-взрослому.

— Я помню, как нас завели. Шарики отпустили, и стрельба по ним началась: они прям лопались в небе. Один выбежал и начал загонять людей в спортзал. И там в кольцах баскетбольных были бомбы. Во всех выходах стояли бородатые террористы. Я нормально запомнил все. На третий день, когда танком только выстрелило, террорист бросил гранату, альфовец на нее прыгнул. Когда был штурм, три пули в меня попало и осколок сзади. Сознание потерял и ничего не помню больше. Да, я бы хотел, чтобы со мной этого всего не было. Мы все понимаем, а вот эти, — Азамат показывает на бегающих с пластмассовыми автоматами мальчиков лет десяти, — они еще не до конца понимают.

— На Кавказе сложно найти работу, надо уезжать либо в Москву, либо в Америку. Я хочу поступить в Москву, снимать квартиру, потом свой дом купить. Нормальная зарплата — это чтобы хватало налоги платить и семью содержать. Ну тысяч примерно сто.

— А я бизнесменом хочу стать, — встревает 12-летний Сармат. — Мебельный бизнес открою, будем сами изготавливать все. Здесь нормальной жизни нет, надо уезжать, но для этого надо нормально учиться. Хочу потом свой дом купить. Ну и машина чтобы была. И семья нормальная. Ну что значит нормальная? Я не могу сказать, еще не думал. Просто чтобы она была.

Накануне 1 сентября по Беслану на больших щитах развесили плакаты с фотографиями погибших детей, такие, как висят на стенах в спортзале. И надпись «Мы помним Беслан…» Эти пацаны не помнят — но это будто вшито им под кожу.

Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

— Мы, кстати, часто в спортзал ходим. Просто. Туда все ходят.

— О чем думаете? — спрашиваю их.

— Каждый о своем, — не поднимая глаз, говорят мальчики.

Многие говорят: в Беслане после 2004 года было затишье: как будто выключили звук и остановили движение. На улицах не галдели дети, и будто бы улетели птицы — лет пять их в Беслане не слышали вообще. В 2004 году в Беслане родилось 412 детей, в 2005 — 525 детей, на следующий год — уже 730.

Дзгоевы

Георгию Дзгоеву (Геору, только так зовут его дома) было 8 месяцев в сентябре 2004 года. В школе у него осталась старшая сестра Залина, Зая, 1996 года рождения.

Геор Дзгоев. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

В комнате в квартире Дзгоевых — шведская стенка, турники, но это не для Геора. Это турники для его сестры Фати, которой сейчас 23.

Георгий рос в тени серьезно пострадавшей в теракте Фати. Его с годика таскали по всем больницам, куда возили Фатю. Мама Жанна вспоминает: на ходунках Геор сам передвигался по коридорам ростовской больницы, постоянно был у кого-то на руках, на него не хватало времени.

— Конечно, у меня было детство. Было и есть, — без улыбки и как-то мудро говорит Геор. — Мы же с самого начала с этим живем — определенного возраста нет, но я всегда все знал, мне уже кажется. Конечно, было бы лучше всего этого не знать или родиться в другом городе. Но это наша история.

Георгий — несмотря на то, что в детстве рос, как сорняк, — вырос тепличным цветком. Галантный, вежливый, не прекословит, хорошо учится. Поет в хоре.

— Я поставил перед собой цель — знать все. А там как получится. Сначала хотел пойти на врачебное дело, но мои приоритеты меняются. Кто знает, что будет дальше? Я хочу учиться в Москве или Питере, но в итоге вернуться сюда. Здесь все родное.

Про Беслан Георгий говорит: «пригоден для житья». Нет мест для саморазвития, с друзьями можно пойти только в комплекс «Эрмитаж», где есть кафешка, караоке и боулинг. Но зато — все под носом. «А что — «все»? — спрашиваю его.

— Можешь сходить в спортзал, в «Город ангелов» (кладбище на окраине Беслана, возникшее после теракта). У нас из школы два раза в год какая-то параллель идет в спортзал убираться: подметаем, протираем все.

У мамы Георгия Жанны 31 августа день рождения. Но она уже сделала из этого секрет, не празднует. В Беслане вообще никто не отмечает праздничные даты, если они попадают на этот период. Какой праздник, когда каждый день перед глазами Фатя?

Фате осколок попал в голову (у нее в голове теперь титановые пластины), она, наверное, самая сложная из тех, кто вышел из школы. Живое напоминание о теракте — Фатя. Она долго была в коме, но теперь уже говорит, ходит сама.

— Геор привык к такой жизни, — говорит Жанна Дзгоева. — Сразу после теракта дети, которые там не были, соблазнялись гуманитаркой. Говорили: если бы я там был, я бы тоже велосипед получил. А мой — он все это каждый день видит. Другие дети не могли осознать то горе, мой — может. Он каждую минуту ценит.

Первое

Зал. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Первого сентября после традиционной траурной линейки в школе матери собираются дома у Жанны Цириховой. За массивным деревянным столом с Жанной Регина Кусаева и Эмма Тагаева.

За таким столом могла бы уместиться вся осетинская семья. Женщины сиротливо и одиноко смотрятся на фоне пустой кухни. Сегодня и сейчас они могут не быть сильными.

— По-моему, мы уже лишние на этом празднике, — говорит Жанна про утреннюю линейку.

С утра на проходе через рамки металлоискателей на траурную церемонию у школы ее обыскивали особо тщательно и унизительно.

— Я каждую минуту помню. Я хочу прийти в зал именно первого числа и поплакать. Но не могу — рядом журналист с камерой, — делится Регина.

— Журналисты еще ладно, мы теперь под пристальным наблюдением людей в штатском, они уже не стесняются, следом ходят.

— Оставили бы уже нас в покое в этом зале, — будто просит Эмма.

— Я первое время знаешь, как по залу шла? Перешагивала. Помню, где кто был.

— Но полы помыли.

— Да, не так к этому залу отнеслись.

Жанна Цирихова, когда говорит, держит осанку. Она угощает женщин овощами со своего огорода, спелыми сливами, делает кофе. Жанна была в школе с двумя дочками: Залиной (1993 года рождения) и Лизой (1996 года рождения). Лиза не вышла из школы. В 2007 году, в марте, у Жанны родилась Алина.

— Поначалу родные говорили: надо бы сестричку Залине. Я не понимала: как можно до такой степени не понимать меня? Я тогда это как предательство расценивала. Но потом…

В первый раз Алина пошла на линейку первого сентября в 4 года. Туда, в Первую школу. Она спросила маму: «Почему ты плакала?» На следующий год, когда Алина чуть подросла, Жанна рассказала ей все про тот сентябрь.

— Алина заплакала: «Сейчас бы у меня была еще одна сестра!»

— Не могу сказать, что я кому-то меньше или больше любви дала, но отношение другое, более трепетное, — рассуждает Жанна. — Я с Лизы требовала. Запланировала за нее, что она стоматологом будет. Сейчас на все по-другому смотрю — пусть сама выбирает.

Марина

Фрагмент купола, накрывшего бесланскую школу №1. Сквозь щель виден траурный зал. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

Марина Текаева шла 1 сентября 2004 года на линейку в школу № 1. Это был ее первый день в должности школьного психолога. Марина — статная, видная, на праздник надела 13-сантиметровые каблуки. Вышагивала по разбитым дорогам Беслана неторопливо и гордо. И поэтому опоздала. Опоздала на линейку и не попала в тот зал.

Марина оказывала помощь пострадавшим с первых дней наравне с лучшими психологами Москвы и Петербурга.

Уже 11 лет она изучает травму, которую теракт нанес детям Беслана, причем не только тем, кто оказался тогда в школе.

— У меня не было целевой группы. Я исследовала и тех, кто был в теракте, и всех остальных. Они все эмоционально перемешались. Об этом сказали коллеги итальянцы из Падуанского университета, которые исследовали наших детей первые пять лет, пока наши власти не запретили. Мы исследовали заложников и не заложников — симптоматика прослеживалась одинаковая.

В первый год дети были озлоблены: друг на друга, на учителей, на мир. Те, кто не был в теракте, по-простому — иногда завидовали. Те, кто был там, смотрели на мир с требовательным ожиданием.

— Если выбрать более корректный термин, сформировались рентные отношения. И материальная выгода была, и психологическая поддержка. И человек очень быстро подсаживается на это: у него формируется выученная беспомощность. Это не очень хорошее состояние, позиция «вы все мне должны». В школе это хорошо прослеживалось по отношению к учителям, которые не были в теракте. Дети могли сказать: а где вы были, когда я был там? В первый год все дети учителей были биты — так выходила агрессия у тех, кто пострадал.

Тогда Марина с Еленой Касумовой, завучем Первой школы, кинули клич по школе: идем делать добро, едем в детские дома!

— Мы их включали в социальную жизнь, предлагали сойти с этой позиции жертвы. Было время — тебе помогали, сейчас — давай взрослей, помогай другим.

Работать с травмой прошлого поколения было трудно: не было испробованных механизмов.

Дети иногда вскакивали во время урока на подоконник. Другие вернулись снова в глубокое детство, сюсюкались, лепетали, просились на руки.

— Когда психика не может справиться с какими-то событиями, ребенку проще стать младше, чем воспринять эту реальность.

Агаевы

В семье Агаевых растет тринадцатилетняя Вика. Ей было 8 месяцев в сентябре 2004 года. Первого сентября мама Земфира, Зифа, оставила ее дома на 40 минут, чтобы отвести старших сыновей Сашу и Георгия на линейку. Зифа вернулась домой только через 37 дней. Материнским молоком она кормила не Вику, а детей, запертых в спортзале. Сначала просто давала грудь, потом — нашла чайную ложку и сцеживала в нее.

Георгий из школы не вышел.

Зифа с тех пор никогда не остается в Беслане на первые дни сентября. И Вику увозит с собой — за 35 километров, в родное село.

В доме Агаевых в Беслане остаются мужчины: отец Тамерлан и Саша, которому уже 24. Атласная скатерть на столе во дворе накрыта сверху клеенкой, Саша хозяйственно протирает ее, ставит на стол пироги и чай из горных трав.

Саша и его отец Тамерлан Агаевы. Фото: Екатерина Фомина / «Новая газета»

— Между нашими поколениями пропасть, — рассказывает Саша Агаев. — Им не объясняют в школе, что случилось 13 лет назад. А уже пора, я считаю. Этому поколению надо на уроках такие пятиминутки устраивать. Не говорю, чтобы их прямо в это окунали, говорили, что руки, ноги летели. Нет, спокойно: был теракт, имена тех, кто их спасал, имена виновных. Не пугая. Да их и так берегут!

— Обжегшись на молоке, на воду дуем, — примирительно говорит Тамерлан. — Вика росла в море любви.

В 13 лет ее впервые отпустили куда-то из дома одну: в летний лагерь в Хорватии, куда ежегодно по приглашению мэра Загреба Милана Бандича ездят бесланские дети.

— Те, кто реально был терактником, уже выросли — вот и приглашают тех, у кого кто-то в семье пострадал или погиб. Они же тоже заочно терактники, — объясняет Саша.

Саша окончил, как и его отец, иняз во Владикавказе, магистратуру юрфака. Теперь придется идти в армию.

— Я сколько лет с ним воюю: елки зеленые, ты знаешь языки, уезжай отсюда, — горячится крепкий, сильный Тамерлан.

— У осетин на уровне ДНК заложено ощущение долга перед родителями, — спокойно объясняет Саша. — Как бы я ни хотел, как бы ни кололось — я не могу уехать в другую страну. Желание-то есть, но потихоньку пускаю корни, с каждым годом все труднее сорваться.

— Ну я и говорю: давай будем месить эту грязь вместе.

Саша вспоминает: когда Страсбург принял решение по делу «Тагаева и другие против России», все осетинские паблики в Инстаграме выложили новость об этом.

— Я начал читать комментарии. Процентов 90 осетин с осуждением отнеслись: мол, сколько вам надо, когда, наконец, наедитесь, сколько стоят жизни ваших родственников? Пишут те, кто там не был. Кто-то писал: «Им каждый год миллионы выплачивают». Но все, что дала Россия за 13 лет, — это квартиры во Владикавказе, да и то не всем. И после теракта выплатили стандартные компенсации. И все! Ни хрена у нас не ценится жизнь в России. Лучше не умирать тут.

— Эта наша Россия, мы здесь будем жить, — уравновешивает сына Тамерлан. — Может, сможем что-то исправить.

Кстати, российский Минюст уже успел обжаловать то решение ЕСПЧ, по которому Россия должна была выплатить пострадавшим компенсации.

Беслан—Северная Осетия

3 сентября 2017

3 сентября в Беслане проходит традиционная траурная церемония. С утра в спортивном зале школы №1 начинается божественная литургия. В зале — в основном женщины и старики. В коридор между стенами старой школы и металлическим каркасом купола, которым накрыли школу, собираются люди с цветами — местные и приезжие. Среди них узнаются выпускники школы, которые 13 лет назад были в заложниках. К стенам прислонены яркие венки из искусственных цветов с траурными лентами. На подоконниках — большие плюшевые звери, видно, только принесенные, бутылки с водой. Мальчик с девочкой раскладывают бумажных журавликов. У них в коробке еще больше сотни. Снаружи выстраивается очередь возложить цветы. Гвоздиками закладывают дыры в деревянном полу, их укладывают вокруг деревянного креста в центре зала. Пахнет ладаном, через крышу и пустые окна без стекол проникает солнце. Громогласно звучит на осетинском стихотворение Шамиля Джиккаева «Беслан», там есть такие строки: «В раю вам будет петь птица, На ваших цветах будет играть роса, Ваше светлое имя будет вспоминать и последний человек на свете, Не будет портить вам ваш светлый покой несчастье». В час дня — традиционно — два раза бьют в колокол и объявляют минуту молчания. Школьники Беслана запускают в небо шары. От школы на кладбище идут крестным ходом. В руках несут портреты погибших. Кладбище называется «Город ангелов». На нем пять рядов одинаковых могил, их 266, почти у каждой кто-то стоит. Садятся на скамейки между могилами, опускаются прямо на камень плит, нагретых солнцем. Обязательный ритуал — прикоснуться к надгробному камню с фотографией — как приветствие. Говорят «Рухсаг у» — по-осетински желают царства небесного. Крестный ход останавливается у Дерева скорби — бронзового памятника в память жертв теракта. Зачитывают 333 имени тех, кто погиб с 1 по 3 сентября 2004 года. Чтобы перечислить все имена, требуется 30 минут. Глава Северной Осетии и руководство республики возлагают цветы к памятнику. В восемь часов вечера снова, как первого и второго сентября, зажигают свечи на земле перед зданием школы. В последний раз — до следующего года.