На свободу вышли последние осужденные по «болотному делу»: Дмитрий Ишевский и Иван Непомнящих (при этом все еще продолжается суд над Дмитрием Бученковым, которого тоже обвиняют в участии в «массовых беспорядках» пятилетней давности). Ишевский провел за решеткой три года и два месяца, Непомнящих — два с половиной года, оба большую часть времени — в исправительной колонии № 1 Ярославля. ИК‑1 печально известна тем, что сотрудники избивают заключенных, регулярно проводятся «учения» с участием спецназа и применением дубинок.
Непомнящих:
— Меня привезли в лагерь, сажают сначала в карантин на семь дней, но карантин там никак с медицинским термином не связан. Сижу — раз! — меня кто-то в окно зовет. Там нельзя с другими заключенными никак связываться, даже окна непрозрачные. Но мы как-то отломали у окна форточку. Подхожу: парень какой-то лысый. Че тебе надо?
Ишевский:
— А я ему: «Здорово! Ты Ваня? А я подельник твой!»
Н.:— Я от радости целый час прыгал!
И.:— Я читал про него в «Новой». Лежу на шконаре, читаю: ага, Ваня, инженер… Думаю, как таких сажать-то можно!
Н: — По сравнению с Карелией ИК‑1 — это детский лагерь. Если ты лоялен администрации, ты можешь там прожить относительно спокойно, никто не тронет. Но как только ты начинаешь выказывать недовольство по поводу действий администрации, тебя сразу «закрывают» в ШИЗО.
И.: — В лагере где-то раз в квартал проводятся «плановые обыскные мероприятия» — шмон. Весь лагерь выстраивается на плацу: лицо вниз, руки за голову. Ты стоишь час, два, три. На морозе часа два с половиной однажды стояли, я ног не чувствовал вообще. При Чирве (прежний начальник колонии. — Е. Ф.) начали закручивать гайки — приезжать чаще.
Н.: — Раз в месяц стали приезжать. Если ты сидишь в ШИЗО — тебя бьют, в СУСе — ну, периодически. Это все при Чирве началось. Ты не видишь, кто тебя бьет, они все в масках.
Как остаться человеком, когда тебя так унижают? Да никак ты не останешься. Просто терпи и надейся, что все сейчас прекратится. Руслан Вахапов (водитель, получивший 5 лет за то, что справил нужду в неположенном месте, а поблизости оказались дети.— Е. Ф.) чуть ли не два года в СУСе и ШИЗО все вытерпел и не отказался от своей точки зрения. Расслабься и получай удовольствие от массажа. Ты ничего не сделаешь — ты один против них.
Я и в ШИЗО посидел, и в «стакане». «Стакан» — это пыточная мини-камера. Обычно используется в тюрьмах как место, где собирают заключенных, чтобы их потом разводить по адвокатам, например. Это комната небольшая, при этом часть ее огорожена решеткой, как обезьянник. Там есть скамейка, но она стоит под углом 30–35 градусов — не усидишь. Говорят, лично Костюк Владимир Дмитриевич (оперативный дежурный дежурной части отдела безопасности. — Е. Ф.) проектировал эту скамейку. Тебя туда сажают, если ты провинился. Я максимум сидел там шесть часов, некоторых ребят держали там сутками. Сажают обычно, если с каким-то сотрудником есть у тебя проблема. Он тебя выводит из «стакана» в комнату напротив и лупит дубинкой. Если ты со многими закусился — целой компанией приходят лупить. Потом обратно в «стакан» кидают. Так может повторяться несколько раз в зависимости от степени твоего нарушения.
И.: — На ровном месте вообще может быть. Просто плохое настроение у сотрудников.
Н.:— Сотрудники должны сопровождать людей из отряда в столовую, в магазин. По зоне ты не можешь без сопровождения ходить. Но они тебя сопровождать отказываются, в итоге до магазина сам бежишь, как по минному полю, чтобы никто не засек.
И.: — Там в церковь свободного доступа нет. Туда можно только с сотрудником администрации идти. Ты живешь в бараке, он огорожен: колючая проволока, решетка. Тебе надо сначала выйти из этого локального участка. Пройти через всю зону, зайти в штаб, где вся дежурная часть. Там еще одна локалка. И вот там тебе надо объяснить, что тебе надо в церковь. Если нормальная смена — может, пропустят. А был у нас один сотрудник, говорил: «В церковь вам надо? Я сейчас дубинкой из вас бесов выгоню!»
Н.:— А на праздник приезжает комиссия: показуха, выбирают идти молиться тех, кто поприличнее из зэков выглядит, прям фейсконтроль.
И.:— К нам приезжала омбудсмен Москалькова. И после нее ничего не изменилось. Да нарушения — даже в самом банальном. По закону каждому осужденному положено 200 грамм молока, два яйца в неделю. Я сидел в колонии два года и восемь месяцев, по-моему, только один раз яйца давали — на Пасху.
Н.:— На Пасху и когда приезжала большая комиссия московская.
И.:— Машина с продуктами должна же заехать на территорию колонии: куда она девается? А зэкам дают просто баланду — бульончик какой-то.
Н.:— Если вырывать из контекста, пожалуй, отсидка — это самое бестолковое времяпрепровождение. Но нам хотя бы удалось обратить внимание на беспредел во внутренней организации. Вахапов с 2014 года бился без всякой поддержки.
И.:— Сидит он ни за что вообще. Я читал его дело, сидит по незаконному обвинению. Знают все, но вытащить его невозможно. И он не один такой. Я не жалею, что отсидел. Я посмотрел эту жизнь с другой стороны. Пускай это было тяжело, семье непросто. Но раз так получилось — пути Господни неисповедимы. Раз я нужен был там, туда поехал. Закона там нет. Я не знаю, где он. На бумажке написан? Нам так и сказали: «На заборе написаны три буквы — вот это ваш закон».
В колонии заключенные пытаются заставить сотрудников соблюдать закон. Преступники, казалось бы. В принципе все они уже сидят, из общества изъяты, наказаны, зачем же для них создавать пыточные условия? Жестокость порождает жестокость. Эти люди выйдут озлобленные, они что дальше будут делать? Их кто-то устроит на работу? Поэтому второй раз заезжают, третий. А молодые пацаны, 18–19 лет! Сейчас встречали этап — 1999 года рождения заезжают. У меня такие же ученики в школе были.
И.:— Когда я вышел, я не мог наиграться на гитаре. До сих пор не могу — все пальцы сбил. Первым делом я поехал к родным, они все в деревне сейчас. Когда я был на централе, я узнал, что у мамы рак, очень по этому поводу переживал. Но все обошлось, сейчас она себя хорошо чувствует.
Н.: — У меня не было мысли, что я первое сделаю, когда выйду. Были проблемы, связанные с беспределом со стороны администрации, я хотел их решить. Ну и домой к родным хотел. К отсутствию элементов комфорта там быстро привыкаешь и перестаешь задумываться.
И.:— А мне многого не хватало. Я когда вышел: все для меня как заново. Комфортные условия, на «Ниве» по грязи гонял в деревне — незабываемо. Когда сидишь долго, начинаешь забывать, что такое воля. Тюрьма становится домом, уже живешь там. Когда выходишь — огорошен. Люди все разноцветные, как будто цветной фильм включили, а до этого ты три года прожил в черно-белом мире.
Н.:— Мне кажется, ничего не изменилось за эти три года в России.
И.:— Я заметил, что изменилось многое. В худшую сторону. Стало больше агрессии. Чувствуется в воздухе запах войны. Я прокатился в поезде до Новороссийска: два дня туда, два дня обратно. Люди замкнутые, настроены настороженно очень. Понимают, что дело непростое, что война уже идет много где. У кого-то друзья, у кого-то знакомые… Казалось бы, ты на отдыхе: фрукты, вино, море — что еще надо? Но все разговоры сводятся к Донбассу, Сирии, Корее.
Н.: — Я бы снова вышел на митинг, я и попытался: в субботу, на митинг за свободный интернет. Но не получилось: бежал на электричку — выбил колено, потом в метро заблудился. Сейчас моя главная цель — профессиональный рост, я же инженер.
И.: — Я за это время свои взгляды не поменял. Меня хотели исправить, чтобы я сказал, что нужно врать и воровать? Я хотел стать помощником пилота. Окончил курсы бортпроводников, должен был год отработать на компанию, чтобы они потом оплатили мне обучение. В общем, сейчас я бы уже летал по всему миру. Через какое-то время и пилотом, может, стал бы. Но чуть-чуть не срослось. Придумаем что-нибудь другое, прорвемся.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»