Интеллигент

Когда я приходил к Юрию Алексеевичу Рыжову в гости, он усаживал меня на диван и рассказывал свою жизнь. Рассказывал про велосипедные гонки послевоенных лет (он был в те годы сильный велогонщик), про то, как, будучи послом во Франции, на страшной скорости гонял на машине, про то, как уговаривали его стать премьер-министром, но он отказался. Причем про спорт и велосипеды он с большей охотой говорил, чем про шашни вокруг премьерства.

В нем было старинное московское гостеприимство и радушие. «Ну, что бы вам еще интересного показать?» — спрашивал, подводя меня к книжным полкам.

«Заходите почаще, я же уходящая натура», — сказал он в последнем нашем телефонном разговоре.

Так интересны, так сочны были его рассказы, что я, возвращаясь от него домой, записывал кое-что. Вот эти записи.

В его языке есть какое-то мальчишество. То он главу КГБ Крючкова назовет «Крючок», то Черномырдина «Черномор». С Черномырдиным он встречался, когда тот еще был министром газовой промышленности СССР. Финансировать проект Рыжова, летательный аппарат «термоплан», было поручено трем вице-премьерам союзного правительства, министрам газовой промышленности, черной металлургии и среднего машиностроения. Вот к Черномырдину академик и ректор МАИ Рыжов и ходил, когда возникала нужда в финансировании. Черномор брал трубку, и Рыжов слушал, как министр, матерясь, разруливает проблемы, а потом энергично суммирует: «Хотел как лучше, а получилось как всегда!» Оказывается, эта фраза была придумана газовым министром еще в советские годы и уже тогда точно и ёмко описывала происходящее.

О термоплане Рыжов говорит с ноткой горечи. Называет это «мой проект». Показывает фотографию, стоящую в прихожей за стеклом, на книжной полке. На фото Юрий Рыжов с молодым лицом и благородной сединой на фоне черной доски с рисунками дирижабля и формулами. Это он на каком-то семинаре объясняет свои идеи. Термоплан это вид дирижабля, использующего в виде подъемной силы гелий и теплый воздух от работающих двигателей. В Ульяновске был построен прототип термоплана диаметром 40 метров. «У, какой большой! — Нет, не большой, — сухо поправляет он меня. — Чтобы возить 500 тонн, он должен быть 160 метров в диаметре». Такой и был запланирован академиком Рыжовым. Но циклопическая машина, которая должна была превзойти «Графа Гинденбурга» Цеппелина, так и не была построена. Проект возник на излете советской эпохи и умер вместе с ней.

В 1968 году он туристом приехал в Париж. Ему сказали: «Надо зайти в посольство, записаться там!» Он пришел в старинный отель графа д´Эстре и обнаружил, что там все заставлено старыми шкафами. Всё было тускло и убого, как в ЖЭКе, а посредине сидел какой-то хмырь. «Я профессор Рыжов, мне сказали, я должен зайти в посольство. ‪— Профессор? Ну хорошо, идите...»

Тут надо сказать, что профессор и академик не просто рассказывает мне эту бытовую и в общем-то незначащую сценку. Стоя рядом со мной, он ее разыгрывает голосом и лицом. Слово «хмырь», каким этот житель старого арбатского двора и глава «рыжово-жидовской команды» (так он сам называет свою тогдашнюю компанию) припаивает бюрократа, звучит наглой, молодой, дерзкой энергией. Он ничего не играет, в нем нет ничего актерского, но при этом я почему-то так ясно, так отчетливо вижу чиновника с зализанными на лысину волосами, с плечами, почти легшими на колченогий канцелярский стол, чиновника, записывающего гусиным пером в толстый гроссбух в графе фамилия «Рыжов» и в графе должность «профессор». Конечно, ему и во сне не могло присниться, что он еще вернется в отель графа д´Эстре, и не кем-нибудь, а послом.

Тогда же он с другом мотанули в Монте-Карло. Ночью они подошли к двум игральным автоматам, имея по франку на брата. Бросили. Другу выпал зеро, везунчику Рыжову автомат отсыпал кучу денег. Они тут же пустили все деньги в игру и на этот раз проиграли оба и всё.

Юрий Алексеевич Рыжов рассказывает с такой точностью к самым малым подробностям и деталям, что хочется назвать его память «фотографической». Это мельчайшая и сплошная фактография жизни, включающая в себя события всех уровней — от встреч с государственными деятелями до встреч с внуками.

Накануне путча августа 1991 года, в день авиации, он возил внуков на авиационный парад в Жуковский, где они втроем — двое мальчишек и бодрый седовласый академик — смотрели, как он выражается, «роскошный пилотаж». Детали множатся, сыпятся, встают каждая в свою лунку, образуя плотную картину дня. Имя шофера, вызов машины, планы на день, визит в Белый дом и звонок в Архангельское на Калужском шоссе, где Ельцин с Бурбулисом и прочими писали заявление. Ельцин собирался ехать в Москву, Рыжов его отговаривал, говоря, что дороги перекрыты. Но Ельцин приехал, и тогда в картине дня появляется на одно мгновенье Коржаков, который велел Рыжову стоять одному, «для безопасности». Непонятное указание, Юрий Алексеевич не очень понимает его и сейчас, сидя в глубоком мягком кресле в своей квартире на 12 этаже дома, заселенного академиками. Но неважно. Важна другая, более значимая деталь, а именно: связь не была отключена, работали вертушки, работала связь ВЧ, по которой можно было звонить в регионы. В коридорах Белого дома нет окон, они освещаются электрическими лампами, и вот Руцкой приказал выключить в коридорах свет, а одновременно капитан Лопатин в черной морской форме начал раздачу оружия.

Он настоял, чтобы снова включили свет.

Потом какие-то люди попросили его — специалиста — проверить, могут ли вертолеты садиться на крышу. Он поднялся с ними на лифте на последний этаж, потом по чердакам на крышу. Там все было в проводах. «Нет, никто тут садиться не будет, это невозможно, побьются же». Он умудряется сказать это с такой интонацией и таким лицом, что очень хорошо понимаешь вертолетчика, которого приказ послал в небо над Белым домом, да только путч этот ему не нужен, и приказ этот он саботирует, как умеет, и играть в героизм в эти августовские дни, сажая машину меж проводов, он не будет ни в коем случае.

После путча он входил в комитет по расследованию действий КГБ. «Мы сидели в здании КГБ, последнее здание на Кузнецком мосту». С каким-то странным подобострастием вокруг членов комитета бегали полковники КГБ и организовывали им отдельные кабинеты. «Зачем они были нам нужны? Мы все равно собирались в кабинете у Бакатина». Давать показания туда приезжали министр обороны Грачев и генерал Лебедь. «Паша ничего интересного не сказал... А вот в показаниях Лебедя было интересное. Он сказал, что днем 19 августа приехал в министерство обороны, а там шло заседание. За большим столом сидели генералы, а в конце стола стоял человек в штатском, в черном костюме и очках в золотой оправе, и требовал от генералов, чтобы они немедленно взяли город под контроль. Генералы не хотели этого делать, но на всякий случай не возражали, а вызывали в зал полковников и приказывали им разработать план. Совещание шло три часа. Полковники уходили и возвращались через час с каким-то ужасным, немыслимым, плохо сделанным планом. Лебедь сказал, что если бы его подчиненные пришли к нему с таким планом, он бы сорвал с них погоны».

В Комитет защиты ученых (общественное объединение, защищающее интересы ученых, бездоказательно обвиненных ФСБ в госизмене — Ред.) он привез двух гэбэшных генералов в штатском. На встрече с гэбэшными генералами были, помимо Рыжова, академик Гинзбург, его сосед по дому, и еще шесть физиков из МГУ и других институтов — все, кто занимался темой и понимал в ней. Больше, кроме сидящего Данилова (Валентин Данилов — ученый-физик, в 2004 году приговорен к 14 годам колонии строгого режима за шпионаж в пользу Китая, — Ред.), никого не было. Рыжов специально подобрал литературу по теме и показывал книги этим двум в штатском. Всё, что Данилов передал и мог передать китайцам, было опубликовано. «У нас свои эксперты», — отвечали двое в штатском на всё, что говорили им собравшиеся. Два академика были для этих выходцев с Лубянки не свои. Их слово и мнение для них ничего не значило.

При описании этой сцены голос Рыжова ощутимо меняется. Все меняется, интонация, напряжение, звук. Так, как он говорит о гэбэшниках, можно говорить о каких-то подземных тварях. Да он и не скрывает. «Гниды..., — припечатывает этих двух в штатском, без имен и лиц, академик и полномочный посол. «Шпана гэбэшная...» Тут личное и не только личное, но еще и потомственное, генетическое отвращение интеллигента к серой слизи, обволакивающей страну через века и десятилетия. И уже совсем не скрывая гнева, ненависти, отвращения, отчаяния: «Страна как лошадь шахтная, с закрытыми глазами, ходит по кругу... Опять идет по кругу... Опять тоже самое». Это говорит человек, которому 82 года. Он так много помнит.

«Юрий Алексеевич, а как Вы сами объясняете, почему они это делают, что им надо?» — «А настоящего шпиона поймать очень сложно, террориста ловить опасно... а вот очкарика схватить за шиворот и получить за это сюда и сюда (он показывает на грудь и в карман) это они могут».