«Их убивали, их позабывали»

#Часы без стрелки

Открытый в 2013 году музей на Богородицком поле, на месте попытки отчаянного прорыва из «Вяземского котла» остатков окруженных советских дивизий, размещается в здании бывшей помещичьей оранжереи. Мы ходили по его трем зальчикам почти два часа. Это — едва ли не лучший музей войны, какой я видел в своей жизни. Основанный на материалах, собранных вяземскими поисковиками за время, когда им позволили заниматься этим легально.

— В 2007 году нашли останки трех солдатиков. Никаких документов нет. Но у одного — медаль «За трудовое отличие», №5290. Тогда мы похоронили всех троих как неизвестных солдат. А потом очень долго искали фамилию этого бойца. И в конце концов, нашли в Президентском архиве. Медаль была вручена Кляйману Израэлю Львовичу 27 декабря 1939 года в Москве, в связи с успешным окончанием работ по строительству ВСХВ (_Всесоюзной сельскохозяйственной выставки._ — **Ред.** ). Когда формировалась 13-я Ростокинская дивизия народного ополчения, он был директором одного из павильонов выставки. И с этой трудовой медалью пошел на фронт рядовым бойцом и погиб. В 46-м году семья получила извещение, что он пропал без вести. Но его жена до самого последнего дня жизни ждала, что ее Изя вернется...

Мы поддерживаем хорошие контакты с ветеранами этой дивизии. Так вот, они нам сказали то, что нас поразило. Оказывается, на сегодняшний день на территории Смоленской области не известно ни одной могилы бойцов их дивизии, кроме этой братской могилы, где похоронен Кляйман. Внуки его приезжали сюда в 2012 году, экспозиция только формировалась, и мы хотели отдать им медаль деда. Но они приняли решение, и медаль оставили в музее…

— Один из главных, как мы считаем, экспонатов нашего музея. Летом 2013 года местный житель нашел на теле погибшего солдата этот предмет. Мы думаем, что это — извлеченная хирургом пуля, которой солдатик до того был ранен. Носил он ее как талисман, оберег. Но единственное, что мы знаем о нем теперь, — что большая стрелка его разбитых часов застыла на 42-й минуте. А маленькой, часовой стрелки — нет…

Директор музея, недавний учитель Игорь Михайлов и говорит по-учительски — четко, ровным голосом. Погибших Михайлов неизменно называет «солдатиками».

— И один солдатик, и десять, и сто, все пропавшие без вести — одинаковое горе для их близких. Но Вязьма — это то место, где пропавшие без вести исчисляются сотнями тысяч. А так как большинство документов были уничтожены еще в октябре 41-го, имена этих людей мы, скорее всего, уже никогда не установим. Долгие годы слово «Вязьма» вообще было запрещено произносить, потом вышли мемуары Жукова, родилась формула: благодаря героизму и стойкости бойцов Красной армии здесь на две недели сковали 28 фашистских дивизий... Для 60—70-х годов это, может быть, было и оправданно… Но сегодня мы можем честно сказать: и не 28 дивизий, и не на две недели... Немцы с самого начала четко рассчитали, сколько времени им понадобится, чтобы окружить и добить окруженных. И начав наступление 2 октября, а к 6—7 октября замкнув котел, они предполагали уже к 10-му этот котел уничтожить и с 10 октября идти на Москву парадным маршем. А бои здесь продолжались до 13-го. Немецкое наступление после Вязьмы продолжилось, они еще возьмут и Можайск, и Волоколамск, и Наро-Фоминск… Но Москву они не возьмут — в том числе и потому, что здесь была эта трехдневная задержка.

Какова же итоговая цена этих дней? В витрине, усыпанной солдатскими «смертными» медальонами, простой листок («Это наши подсчеты. Их можно корректировать», — оговаривается Михайлов):

- **Убитые и умершие от ран — 200–275 тысяч человек** - **Санитарные потери — 120—150 тысяч человек** - **Пленные и пропавшие без вести — 450—500 тысяч человек** - **Общие потери Западного, Резервного фронтов, полевых строительств Западного управления ГУБОПР и других гражданских наркоматов — 770—925 тысяч человек**

Другими словами, даже приемлемо-приблизительных цифр нет до сих пор. Пятьдесят тысяч в одну сторону, пятьдесят — в другую.

— Суворову приписывают слова: «Любая война заканчивается, когда похоронен последний солдат». Так вот, как боец поисковых отрядов с 25-летним стажем я скажу то, что знает любой поисковик: Великая Отечественная война не закончилась и не закончится никогда…

Мемориал на Богородицком поле с главным памятником комплекса в честь московских ополченцев был открыт в 2009 году. С этого времени здесь с отданием воинских и христианских почестей похоронено 1448 человек, из них по фамилиям известно 117.

Только в прошлом году (через 75 лет после боев!) бойцами поисковых отрядов в Вяземском районе поднято более 70 останков погибших, найдены и отправлены на экспертизу 17 медальонов, десять имен погибших установлено.

Только десять…

...Но почему Михайлов говорит о многолетнем и целенаправленном сокрытии Вяземской трагедии: «Для 60—70-х годов это, может быть, было и оправданно…» — я не понимаю.

#«Уж не сбежал ли противник?»

«В тылу войск противника, в районе западнее и северо-западнее Вязьмы, в это время все еще героически дрались наши окруженные **16, 19, 20, 24 и 32-я армии и оперативная группа генерала И.В. Болдина** , пытаясь прорваться на соединение с частями Красной армии. Но все их попытки оказались безуспешными». Эта цитата из «Воспоминаний и размышлений» Георгия Константиновича Жукова — все, что маршал счел возможным сообщить читателям про случившееся в октябре 41-го, причем я выделил то, что цензура из книги маршала снимала в каждом из первых ДЕВЯТИ изданий. И только через четверть века, в уже посмертном десятом издании (1990 г.) эта строка была восстановлена и дала возможность внимательному читателю осознать хотя бы масштаб Вяземской трагедии. (Для сравнения: все Вооруженные Силы сегодняшней России примерно равны по численности соединениям, погибшим в 41-м году под Вязьмой менее чем за две недели. Если ошибаюсь, пусть меня поправят, но мировая история войн подобной катастрофы не знает.)

Причем маршал так и не уточнил, что окруженные армии были раздавлены, уничтожены, разметаны, пленены, не назвал цифр, которые, разумеется, знал и от которых волосы встают дыбом… Жуков промолчал. И как хотите, но в число тех, кто предал память погибших под Вязьмой, приходится включить и его. Не говоря уж о тех, кто не просто молчал, а самозабвенно лгал — и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е годы.

Все это время из истории войны самые горькие страницы вырывались, замазывались, переписывались. О страшном «Вяземском котле» в энциклопедиях и учебниках сначала даже намека не было, потом его стали цинично именовать «Вяземской оборонительной операцией», но никаких подробностей все равно не приводили.

Немецкая группа армий «Центр», рвавшаяся к Москве, была в тот момент, конечно, сильнее обоих советских фронтов. Но и это не все. Ставка, лично Сталин совершили фатальную ошибку, считая, что противник ударит в лоб, чтобы идти к столице прямым путем, вдоль шоссе, там и сконцентрировали основные силы, построили эшелонированную оборону, которую прорывать никто не стал. Удар был нанесен с флангов, танковые армии мгновенно растерзали слабенькие заслоны и затем с севера и юга соединились в находящейся в тылу Вязьме. Котел закрылся! Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок 2 октября записал в своем дневнике: «Группа армий перешла в наступление в полном соответствии с планом. Наступление проходит с такой легкостью, что невольно задаешься вопросом, уж не сбежал ли противник».

Противник не сбежал.

Так что произошедшее под Вязьмой, среди всего прочего, требовало не только воспоминаний и не только размышлений. Но и объяснений.

Поэтому поля, в которых были брошены сотни тысяч погибших, сразу после Победы запахивались и застраивались. На месте страшного пересыльного лагеря (Дулаг №184), во рвах которого остались лежать более семидесяти тысяч советских военнопленных, разбили огороды, построили мясокомбинат. И только два года назад у забора мясокомбината Военно-историческое общество установило памятник погибшим здесь мученикам.

При этом именно в Вязьме появился — уже в 1946-м! — первый на нашей земле памятник героям Великой Отечественной, и автором памятника был не кто-нибудь, а сам Вучетич. Это — памятник командарму Ефремову, погибшему весной 1942-го, тоже попавшему в окружение при неудачной попытке освобождения города.

Случайностей не бывает. Утверждают, что Сталин лично выбрал место для первого в стране военного памятника. Трагедия **апрельского** Вяземского окружения должна была заслонить трагедию неназываемого **октябрьского** . Надо сказать, расчет оказался абсолютно верен.

И только в середине 80-х положение стало понемногу меняться. Усилиями героических одиночек.

#В гостях у «оборотня»

…Сорок лет назад молодой успешный инженер стал всесоюзно знаменит как создатель и руководитель вокального ансамбля «Кривичи», объехал с ним всю страну, трижды был на БАМе, на Сахалине, выступал на фестивале в Гаване… Делал карьеру, «был брошен» на совхоз, который при нем стал лучшим в области… Когда его утверждали на бюро обкома, всесильный первый секретарь Клименко благодушно спросил: ну как, справишься? И он дерзко ответил: «У вас фамилия на букву короче моей, а вы с целой областью справляетесь…» Бюро в ужасе замерло, но хозяин ухмыльнулся, и все сошло за шутку. А потом (уже в начале перестройки) он на земле совхоза самовольно построил мемориал в память катастрофы 41-го года, хотя его предупреждали: не надо! Раз, другой… Потом стали грозить исключением из партии: билет на стол положишь!.. Билет положил, но восстановил в селе еще и разрушенную церковь, сам рукоположился в священники, до сих пор в этой церкви и служит. Пишет стихи, член Союза писателей… Удостоен высшего церковного ордена — Даниила Московского.

Александр Константинович Климен­ков.

Мы давным-давно знакомы, в По­крове у него я уже бывал — 18 лет назад. Помню, в разговорах тогда мы мудро обходили возможные идеологические противоречия, зато он показал коллекцию гармошек, на одном из баянов даже сыграл, а внучки пели…

Сейчас внучки выросли, студентки, учатся в Москве. Дом несколько лет назад сгорел, вместе с коллекцией гармошек, библиотекой и всем прочим. Особенно жалел Клименков о книжке стихов Ролана Быкова, с которым состоял в дружбе; но — надо же! – оказалось, что давал ее почитать сыну, забыл об этом, и книжка вернулась!

Клименков вспоминает:

— В 85-м мы начинали строить большой животноводческий комплекс. И отрыли останки четырех солдат. У одного — медальончик, в нем бумажка, адрес: красноармеец Афонин, Иркутская область. Написали по адресу, оказалось — живет сестра... А за семь лет до того мужик нашел штабной ящик с документами, вскрыл, и ему десять лет впаяли — сказали, военная тайна… Кто тогда знал про «Вяземский котел», что здесь столько погибло? Только шептались…

Так вот, приезжает сестра из Иркутска, мы этих четверых хороним возле конторы. И людей как прорвало. Говорят: а вот там… а вот там… а вот там… И начинают поднимать останки — сотнями! За один сезон — тысячу останков. Ты знаешь, немцы утверждали, что на одного их убитого здесь было 400 наших. Соотношение — один к четыремстам!

А когда уже церковь строил, прислали корреспондента из газеты «Правда», Виктора Алексеевича Артеменко, подготовить статью «Оборотень». Так он у меня три дня прожил, в результате очерк написал — «Восемь ипостасей Александра Клименкова». Поэт, композитор, директор совхоза…

Поехал в Смоленск, к Кириллу, он еще был нашим митрополитом, говорю: храм есть, нужен священник. Где я тебе возьму в твою деревню священника, он себя там не прокормит. Давай мы тебя рукоположим. Как? Я же высшую партийную школу закончил. Ну и семинарию закончишь. В общем, я как партшколу закончил с отличием, так и семинарию — по первому разряду. И Кирилл рукоположил меня в диаконы.

— Подожди, ты служил в церкви, оставаясь директором совхоза?!

— Так и служил. И директором хозяйства был до 97-го года. А с 2003-го три года был мэром Вязьмы, сам себя выдвинул и победил — из восьми кандидатов. И тоже ни одной важной службы в своей церкви не пропустил. Единственный во всей России такой мэр был, а может, и в мире. Потом мою должность упразднили, объединили город с районом.

А в последнее время Клименков успел построить на территории своего, первого в области, мемориала часовню и еще один памятник: бетонный куб, пробитая каска, блестящая туба…

#Плач по духовому оркестру

В июле 1941 года музыканты Государственного духового оркестра Союза ССР добровольно вступили в народное ополчение и в составе 6-й дивизии Дзержинского района Москвы ушли на фронт со своими, как гласит легенда, духовыми инструментами.

В августе оркестр официально расформировали. Привезенные под Смоленск трубы той же машиной отправили обратно в Москву. Впрочем, сын тубиста Ромашкова к этой легенде относился с сомнением: считал, что свои инструменты оркестранты никуда не возили вообще.

Фронтовой корреспондент Константин Симонов приезжал в эту самую 6-ю дивизию 23 июля 1941 года. Вот что попало в его книгу «Разные дни войны», на те ее страницы, что прорвались через цензуру уже после смерти писателя:

«…В деревне мы встретили части одной из московских ополченческих дивизий, кажется, шестой. Помню, что они тогда произвели на меня тяжелое впечатление… Это были по большей части немолодые люди по сорок, по пятьдесят лет. Они шли без обозов, без нормального полкового и дивизионного тыла — в общем, почти что голые люди на голой земле... Всех их надо было еще учить, формировать, приводить в воинский вид…»

Ни в какой воинский вид привести их не успели. Даже не переписали толком. Даже «смертные» медальоны, выдаваемые ополченцам, были почему-то деревянные. Так что бумажки с фамилиями и адресами в медальонах погибших уже через месяц сгнивали.

«Медальон, — показывал Игорь Михайлов россыпь «карандашиков» в витрине своего музея, — был, по сути говоря, единственным документом рядового и сержантского состава на фронте. Черная карболитовая капсула, и стоило этот медальончик неплотно привернуть, в него попадала капля влаги — и все... Наш вариант идентификации был самый плохой среди всех воевавших армий. Потому что в основе — бумажка. Кто как напишет, каким почерком, где «ш», где «м»… И бумага — материал сам по себе очень хрупкий. А вот, например, немецкий медальон был из алюминия с выбитым личным кодом солдата. Алюминий — металл вечный…»

Из двенадцати сформированных в Москве ополченческих дивизий десять были втянуты в бои под Вязьмой, в каждой примерно по 10 000 человек. Из окружения вышли от нескольких сотен до тысячи из каждой. И ни одного музыканта.

На памятнике, установленном отцом Александром, перечислены десять человек. Потом — многоточия.

1. Ромашков Дмитрий Григорьевич — тубист
2. Хомицкий Константин Леонтьевич — кларнетист
3. Бурцев Сергей Иванович — гобой, английский рожок
4. Моисеев Илья
5. Гусев Григорий
6. Воеводин Фома Николаевич
7. Деньга Андрей
8. Берг
9. Богданов
10. Бейлезон
...
…
…
100. …

Вот и все, кого вспомнили. А последняя цифра на памятнике — 100. Откуда — сто? Почему — сто?

Общий список коллектива нашли только в «Инвентарной описи костюмов и платьев, находящихся в использовании артистов Государственного духового оркестра СССР на 1 января 1939 г.». В нем 72 фамилии. Все ли они доработали до июля 41-го? Все ли ушли на фронт?

Долгие годы несколько близких — сын тубиста Ромашкова, правнучки гобоиста Бурцева, пытались по крохам собрать память об оркестре. Крохи и собрались. Можно, правда, теперь дополнить список на памятнике отсутствующими инициалами Лазаря Давидовича Берга, 1899 г.р. Да указать специальность Моисеева Ильи Петровича, 1899 г.р., — тромбонист. И все.

Несколько лет назад родственники погибших обратились с просьбой установить мемориальную доску в память о Государственном духовом оркестре Союза ССР в помещении Концертного зала им. П.И. Чайковского, где оркестр часто выступал. Им ответили: «В филармонии выступали и другие творческие коллективы, которые во время ВОВ потеряли на фронте своих представителей, поэтому установка мемориальной доски одному коллективу нам представляется некорректной».

Нашлись пластинки с записями — «Полька», «Песня о метро» и «Марш» — в исполнении Государственного духового оркестра Союза ССР. Кроме того, в Гостелерадиофонде сохранились две аудиозаписи: композиция «Метелица» Зиновия Кампанейца и марш «Сталинский маршрут» первого руководителя оркестра Владислава Блажевича. Общий хронометраж — 7 минут 13 секунд. Попытка родственников приобрести эти записи закончилась вежливым ответом из Фонда: «Стоимость предоставления материала — 32 500,00 руб.»…

Зачем об этом сейчас говорить, когда совершенно ясно: новых, «окончательных», документов уже не найти, историю гибели оркестра не восстановить? Но с другой стороны — сложилась горькая, щемящая, красивая легенда, которую погибшие, конечно же, заслужили. По ней можно хороший художественный фильм сделать. Стихи написать…

Впрочем, стихи на эту тему уже написаны, еще в 1959-м. Не зная ничего ни о каком Государственном духовом оркестре, Булат Окуджава посвятил их другу, в далеком будущем обозревателю «Новой» Станиславу Рассадину.

_Джазисты уходили в ополченье, цивильного не скинув облаченья. Тромбонов и чечеток короли в солдаты необученные шли…_

_…Редели их ряды и убывали. Их убивали, их позабывали. И все-таки под музыку Земли их в поминанье светлое внесли…_

Повторяю: «в светлое поминание», вырезанное на любительском памятнике в 13 километрах от Вязьмы, внесены лишь десять фамилий из ста.

#Дом без адреса

…А Константину Симонову осенью 1941-го сильно повезло: из Вязьмы он вернулся в Москву буквально накануне катастрофы. Опять оказался здесь уже в 43-м и в только что освобожденном городе написал знаменитое стихотворение «Дом в Вязьме»: «Я помню в Вязьме старый дом. Одну лишь ночь мы жили в нем…» Стихотворение большое, приведу его для тех, кто не знает, в выдержках.

_…В ту ночь, готовясь умирать, Навек забыли мы, как лгать, Как изменять, как быть скупым, Как над добром дрожать своим. Хлеб пополам, кров пополам — Так жизнь в ту ночь открылась нам. …Я помню в Вязьме старый дом. В день мира прах его с трудом Найдем средь выжженных печей И обгорелых кирпичей, Но мы складчину соберем И вновь построим этот дом, С такой же печкой и столом И накрест клееным стеклом. …И если кто-нибудь из нас Рубашку другу не отдаст, Хлеб не поделит пополам, Солжет, или изменит нам, Иль, находясь в чинах больших, Друзей забудет фронтовых, Мы суд солдатский соберем И в этот дом его сошлем. Пусть посидит один в дому, Как будто завтра в бой ему, Как будто, если лжет сейчас, Он, может, лжет в последний раз…_

Где-то в середине 90-х родилась красивая идея: в доме, о котором писал Симонов, открыть всероссийский журналистский музей-клуб. Потом идея как-то заглохла.

Я попросил вяземских коллег привести меня к этому дому. У дома аккуратный «информационный стенд», посвященный симоновскому стихотворению. Напротив гостиница с милым названием «Буржуй». Улица Смоленская, 4.

Вернувшись в Москву, договорился о встрече с сыном писателя, кинорежиссером Алексеем Симоновым, который когда-то тоже поддерживал идею восстановления дома.

— Продолжаю относиться с нежностью к отцу и его биографии, но, как говорится, не будем преувеличивать… Во всей этой истории на самом деле очень много легендарного. Сам отец тогда же, в 43-м, написал в предисловии к журнальной публикации: «Непосредственным толчком (к созданию стихотворения) были безрезультатные поиски того дома, где мы когда-то, в сорок первом году, сидели с товарищами-журналистами…» То есть, как я теперь понимаю, было несколько домов, которые потом пытались «приспособить» к этому стихотворению, в том числе и тот дом, у которого ты был.

Так или иначе, в Вязьме стихотворению памятник поставили — этот стенд. И я благодарен тем, кто это сделал.

…И еще цифра. В октябре 41-го, за две недели, в «Вяземском котле» погибли и пропали без вести 42 журналиста. Таких потерь отечественная журналистика не несла ни до этого, ни после.

#Истории с географией

Игорь Михайлов показал мне немецкую штабную карту, найденную кем-то на чердаке своего дома и потом тщательно отреставрированную. На карте отражены разведданные от 25 сентября 1941 года (за две недели до начала наступления). Меня больше всего поразила осведомленность немцев: на карту оказались нанесены даже только что отрытые в тылу советские окопы, не говорю уже о полевых аэродромах и прочем.

— Сейчас эта линия окопов находится на территории большого конезавода, его хозяин разрешил нам проводить там раскопки. Так вот, основываясь на данных карты, мы эти окопы отыскали и с 2004 года уже более пятисот останков из них извлекли.

И вторая история.

Забрать меня от Клименкова приехала машина из «Вяземского вестника», все вместе заглянули в его церковь. Отец Александр, в «штатском», без облачения, открыл ее своим ключом: «Давайте помолимся, если не возражаете!» Снаружи шел противный холодный дождь. Пора было прощаться.

— Знаете, — сказал Клименков, — мы с вами на бывшем кладбище стоим, его когда-то снесли и заровняли, а на нем, кстати, в войну и немцы своих хоронили. И вот в прошлом году приезжают ко мне из Германии, просят разрешения разрыть могилу и вывезти останки такого-то и такого-то на родину. Спрашиваю: где же вы эту могилу сейчас отыщете? Отвечают: у нас все четко зафиксировано. Все координаты всех захоронений… И что вы думаете? Тут же определились с местом, раскопали могилу, останки увезли…

Кстати, немцы всех своих погибших хоронили здесь только в индивидуальных могилах — никаких «братских». Для сравнения, на двадцати семи черных плитах мемориального комплекса у Богородицкого поля выбиты только номера сгинувших бригад и дивизий, причем на каждой по нескольку.