«С нами так нельзя поступать, у нас нрав»

В Северной Осетии уже три недели под селом Карджин (что значит «хлеб»), в 45 километрах от Владикавказа, на трассе М29 стоит стихийный лагерь дальнобойщиков, протестующих против системы «Платон». В нем больше ста машин.

Второй фронт осетинских дальнобойщиков раскинулся рядом с городом Дигора, там около 70 автомобилей. Многие дальнобойщики остаются на стоянках и просто не выходят в рейсы — в знак поддержки коллег. В общей сложности, по подсчетам осетинских дальнобойщиков, в республике в стачке участвует около тысячи водителей. Тех, кто не участвует, дальнобойщики ловят и проводят с ними «профилактические беседы».

— Чтобы у них совесть появилась, чтобы они встали среди нас, — рассказывает Тимур Смолиев. — В основном это те, кто на хозяина работает.

(А с Ингушетией у Осетии очень напряженные отношения. Это надо иметь большую решимость, чтобы ехать через Ингушетию.)

Глава Северной Осетии Вячеслав Битаров приказал задерживать дальнобойщиков, «мешающих работать коллегам». От Владикавказа в Центральную Россию многие фуры сейчас едут в сопровождении нескольких полицейских машин. По пути в Карджин мы встречаем несколько таких конвоев.

Лагерь под Карджином опоясан целлофановой лентой ограждения. Чуть поодаль припаркован автозак, рядом разбита палатка — ОМОН дежурит круглосуточно. По периметру стоят несколько полицейских машин. Через несколько дней после того, как дальнобойщики приехали сюда, неизвестные установили на фонарных столбах камеры, охватывающие каждый уголок лагеря. Дальнобойщики рассказывают, что в лагере глушат связь. Однако внешне лагерь по-прежнему выглядит как пикник на обочине. Никаких плакатов-лозунгов. «Политические лозунги будут потом, когда будет поздно что-то делать с «Платоном». Если нас не захотят услышать по-нормальному», — говорят осетинские дальнобойщики.

К некоторым еще до начала стачки домой приходили полицейские — взять расписку, что они не будут принимать участие в акции.

В лагере четкий распорядок дня. В семь часов утра построение: «Политинформация — доводим до сведения, какие сдвиги у нас в стране, проверяем, не забрали ли кого». Отбой — в девять вечера. Каждую ночь двое дежурных, обходят лагерь — боятся «диверсий». Действует сухой закон.

Завтрак, обед, ужин мужчины готовят сами. Осетины! В огромном казане варится говядина. Варят каждый день лывжу — осетинский суп, в котле, на костре. Сегодня обедают 102 человека (была перекличка). Говорят, это еще не самый большой котел — на осетинских свадьбах бывают такие, в какие два теленка сразу влезут.

— Мы не голодуем, — говорят мужчины. — Садимся как одна семья.

Сюда приезжают обычные люди, привозят кто дрова, кто мясо, кто домашние соления.

— Пару часов назад джип остановился — привезли сетку картошки, лук и сахар. Кто посягнет на наш мирный протест — вся Осетия встанет на дыбы. Позавчера даже ингуши приезжали, тоже еды завезли.

— Короче, нам сочувствуют.

— Не сочувствуют, а поддерживают, путать не надо!

К дальнобойщикам уже приезжали многие официальные лица: заместитель министра внутренних дел, депутаты, даже глава республики Битаров приехал. Все они просто посмотрели на обстановку и сообщили: отмена «Платона» — вопрос федеральный, тут мы бессильны.

— Битаров сказал, что «Платон» не в его компетенции. Поддерживает ли он нас? Такие вещи говорить на камеру нельзя! Как он нас поддержит, если он глава республики?

Под шатром на деревянных скамейках обсуждают создание профсоюза дальнобойщиков Северной Осетии.

— Мы сейчас, как, я извиняюсь, стадо баранов без пастуха, — говорит Леонид, круглолицый с сединой мужчина. Свою фуру он ласково называет «Катькой». — Нам нужен юрист, сообщество.

Громко обсуждают, при каких условиях лагерь прекратится, а также что нужно консолидироваться с Дагестаном.

— Каждые сто лет бывают катаклизмы или кто-то такой рождается — Ленин, Сталин… Вот считай, что это как катаклизм: народ восстал. Сколько можно на коленях стоять? — говорит Анатолий, дальнобойщик за пятьдесят в очках с тонкой оправой. — Нам осталось только взять и заплакать.

— Как кавказские мужчины, мы не можем выдерживать такой натиск, — возбужден Леонид. — Это может быть чревато. Мы сейчас просто проявляем себя: вот мы недовольны. А если коснется моей семьи, если голодать они будут, я пойду уже на любое. Здесь каждый пойдет. С нами так нельзя поступать, у нас нрав. Не трогай меня, дай мне зарабатывать свои кровные моими руками. Никакого требования больше нет! Сейчас против нас объявили войну. Кто такой Ротенберг, чтобы вся Россия ему платила? Дальнобои не едут — и на базарах, на центральных рынках у нас уже пустота.

Одним из старейшин лагеря называют Тотраза Мамукаева, ему 52 года. Он сидит под шатром, лысина, усы жесткой щеткой, строгий взгляд. Его стаж — 35 лет.

— Если не отменят «Платон», что делать будете? — спрашиваю Тотраза.

— К Ротенбергу на дачу поеду. Сказать: вы нас победили!

— А если отменят?

— Лично я еще двое суток буду здесь отдыхать, пить и праздновать победу. Это будет, конечно, не 9 мая, но тоже праздник! А потом — в рейс!

Некоторые дальнобойщики приезжают целыми династиями. Например, Николай Белоотченко (за рулем 45 лет) со своим сыном Павлом.

— Мы же пчелки, но жить при рабовладельческом строе мне не хочется, — говорит Николай. — В советские времена работали в автопарках, жили на зарплату, в санатории ездили. А сейчас я забыл, что такое море — только мимо проезжаю. В отпуске я был только при Союзе. А сейчас… Ну вот стачка наша — отпуск. Сын стал дальнобойщиком — диплом о высшем образовании лежит.

Павлу 33 года, из них 15 он в дороге.

— Перед стачкой занял 400 тысяч — коробку отремонтировать. Закончится забастовка — мне не на что залить солярку! И тут все такие — в долговой яме! В семье — строжайшая экономия. Помогает только пенсия отца.

— Двадцать рублей прибавили, — грустно смеется Николай. — Я балласт для государства. Но я же хочу работать — внукам помочь!

— Если бы не молодые — я бы тут не стоял, — говорит Леонид. — Мы им обязаны путь-дорогу сделать. Для них в республике перспектив и работы нет — заводы закрыли, промышленность стоит. Если не дальнобойщиком, может, по конкурсу куда сторожем возьмут. Больше — никаких вариантов!

___

— В моем селе через улицу жил дальнобойщик — кличка у него была Джуди. Под новый год он пошел в рейс, ему сто тысяч не хватало, чтобы сыну свадьбу справить. У него машина поломалась посреди пути, он полез что-то чинить. Двое бандитов его застрелили. Они думали, целая фура конфет, а оказалось, всего 4 тонны сладостей. Работали по наводке. Джуди нашли по локоть в мазуте.

Я работаю дальнобойщиком всю жизнь: у меня отец этим занимался, в школьные каникулы брал с собой. С тех пор в голове все заложилось. Выучился на механика в Сельскохозяйственном институте во Владикавказе, потом на юриста. Но не пробовал по профессии работать, если честно. Меня тут на Новый год клиент загрузил. Таможенник спрашивает: «Даже Новый год не дадут справить дома?» А у меня Новый год будет каждый день, когда в кармане что-то будет!

— С Батуми выехал с мандарином на Нефтекамск. Это в Башкирии. Поворот на Дюртюли, на 200 километров там только один населенный пункт, 45 градусов мороза, глубокая ночь. Человек выходит на дорогу и машет. «Ребята, согрейте меня», — говорит. В кювете стоит его КамАЗ, завести его он не может. Мы парня подняли к себе в кабину, посадили, самогонки дали. Лет десять назад это было. До сих пор помню, как он сказал: «Вы мне второе рождение дали!»

— По Волгограду еду ночью, перевожу водку, стратегический груз. В Чапурниках последний светофор, выезжаю на Элисту. Ко мне сзади «копейка» пристроилась, вскрыли замок, открыли кузов, на ходу водку выкидывают, каскадеры!

Подъезжаю к посту ГАИ — 12 ящиков уже нет, а мне гаишники говорят: «Невелика потеря, здесь за это расстояние не 12 ящиков воруют, а полфуры мебели снимают или видеотехники полфуры».

Как обидно, что уже не та Россия. В 75-м году поехал до Находки. И лоси, и медведи, и волки — вся живность что есть перебегала через дорогу. И дикие кабаны! Четыре года назад поехал на Южный Сахалин — планету не узнать. Одна косулька попалась за Читой, фазаны на дорогу выскочили в Хабаровском крае. Ни одного кедра не увидел даже на Байкале! Жизнь меняется, только дорог по-прежнему нет.