Воланд наблюдает за всеми

Боровский.Задник спектакля состоит из состроченных, чиненных больничных пододеяльников — белый тупик тоски, образ крайнего одиночества. Сценограф, полноправный соавтор режиссера, здесь, где, казалось, можно развернуться в пышной фантазии, скуп: больничная койка, письменный стол, два полюса жизни главного героя. И в центре балкон — больничный, висящий между временами.

Женовач оказался непредсказуем. Конструируя догадку о том, какой спектакль он ставит, я выбрала в воображении совсем не те элементы. А на деле он прочел все редакции романа, черновые тетради Булгакова, дневники, и, при точном следовании каноническому тексту, поставил спектакль, соответствующий первоначальному замыслу автора — роман о дьяволе, где консультант с копытом — главное действующее лицо.

Притом что действие начинается и развивается в психиатрической лечебнице, что почти все герои романа, включая Понтия Пилата и Иешуа, пациенты дома скорби, что свита Воланда выглядит как команда санитаров в белых халатах с черными зеркалами отоларингологов на головах, что галлюцинации, спутанность сознания, вязкий морок больного воображения — не столько прием, сколько язык и решение спектакля, происходящее не просто внятно — завораживающе убедительно. Кажется, легендарная булгаковская проза, давно ставшая литературным хитом для молодых и старых, сама хочет обрести плоть на сцене именно этого театра.

Постановщик мягко и решительно расставляет свои акценты: знаменитая фраза Иешуа про «трусость — самый страшный порок» ложится тенью и на сломанного Мастера, и на долго медлившую уйти от мужа Маргариту. В готовности Воланда выполнить просьбу Того, кто назван во множественном числе («ваш роман прочли»), остро очевидны связанность тьмы и света, высшая диалектика начал как сговор жестко выстроенных порядков добра и зла. Что есть булгаковская атмосфера? Это атмосфера вербального волшебства, плена слов. В спектакль это перешло. Его главный герой — режиссура. Пленительно ясная. И тем таинственная.

Иешуа. Главная оппозиция романа — Иешуа и Воланд; евангельские главы — сердцевина и стержень романа. Иешуа — сама истина, окруженная словами, в нем сила и свет. У Женовача это высокий, голоногий, с длинной, полудетской шеей почти мальчик (Александр Суворов),блаженный, отрешенный. У него и у Пилата подолы больничных рубах испятнаны кровью. И он произносит лишь несколько фраз. Но присутствует при всех ключевых сценах — то тихо стоя за дверью, то тихо сидя в стороне. Как и Воланд.

Воланд. Алексей Вертков стал в спектакле главным — его внутренняя сила подчиняет всех. Он спокойно пригубливает красное вино, не спеша расспрашивает Маргариту. Лишь когда Левий Матфей попросит взять Мастера и его подругу в свет, позволит себе интонацию ворчливой шутки. Никакой мистики, разных глаз, зловещего тона — сатана прост и пристален. Но он распорядитель всего строя происходящего. Главный в огромном сумасшедшем доме этого падшего мира.

Церковь сердится на Булгакова за этот образ чуть ли не пуще, чем некогда сердилась на Толстого. И дело не только в его мощном обаянии, дело еще и в странной утешительности идеи неукоснительного возмездия, той итоговой справедливости, что сгущена во фразе «я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Свита. Отличный ансамбль лихих ребят: чуть что — успокоят инъекцией, уложат на носилки, приберут отрезанную голову. Сеанс черной магии проводится на живом зале, без подсадных. Так, неожиданно блеснул человек из публики, оказавшийся на пути свиты Воланда.

В зал посыплются деньги («часть иностранной валюты является подлинной!» — прогнусавит Фагот). На просьбу дать денег Бегемот немедля получит купюру от ректора ГИТИСа, заберет себе, и едва соберется вернуть — деньги ярко вспыхнут и сгорят на глазах зрителей. Вершиной сеанса становится трюк с отрыванием головы Жоржа Бенгальского — несчастного сунут под стул, оторванная голова вырастет из письменного стола на другом конце сцены, а по мановению Воланда вернется на место. Блестящий номер артистов-близнецов Алексея и Андрея Самойловых проходит с цирковым драйвом.

Во втором действии, уже после бала, Коровьев(Григорий Служитель), Азазелло (Александр Прошин), Бегемот (Сергей Евлантьев) выходят в полуобгоревшей одежде. За сценой горят «Грибоедов», Торгсин, Москва. Гудит пламя, сполохи ложатся на задник. Все усаживаются вокруг Маргариты на железную койку. Места мало: Маргарита усталые ноги кладет на Фагота, Азазелло плотоядно пристраивается к ней поближе, сверху мостится Бегемот с рыбиной, Гелла сворачивается клубком — ковчег, выплывающий из половодья событий. Но как только Маргарита произнесет: «... моего любовника, Мастера!», всех сметет в сторону, и на кровати возникнет — он.

Мастер, Игорь Лизенгевич, в первой сцене войдет с балкона, вспрыгнет на кровать Бездомного, шепотом будет кричать ему в лицо, сожалея, что не он встретил Сатану.

Длинные узкие кисти его рук будут озадаченно гладить лоб, беспомощно повисать в рассказе о прошлом. Но в нем пока не хватает испепеляющего электричества духа, того обнаженного внутреннего «провода», из—за которого он влюбляется с первого взгляда, пишет гениальный роман и терпит с ним катастрофу. Да, конечно, мы встречаем его в момент, когда он уже «сгорел», но абрис прежней личности должен же иногда проступать огненными буквами сквозь пепел. Лишь однажды в Мастере вспыхнет острое прежнее любопытство: когда Воланд предложит отправиться с ним…

Маргарита, Евгения Громова, в первой сцене не случайно явится в персиковом дамском пеньюаре. Позже ее разденут наполовину, и она уйдет в черно-белое свечение бала, второй акт проведет в простыне, стянутой вокруг груди. Ее сцена с Азазелло — из самых комичных в спектакле. Он в лампочках, со скрежетом на подъемнике вздергивается на высоту балкона: идет торг о загадочном иностранце и чудесном креме.

Но, похоже, режиссер не склонен наделять героиню силой женщины, ради любви вступающей в союз с дьяволом. В этой юной женственной Маргарите нет крупности характера, крупности чувства — того, что создало любовный миф «М. и М.».

Пилат — самое неожиданное решение спектакля. Преследуемый невыносимой головной болью, с полотенцем вокруг головы, он (Дмитрий Липинский) мечется по сцене, как по раскаленным углям. Галлюцинации, преследующие Пилата, словно бы диктуют и его главную ошибку, и попытку искупления, и финальное поражение совести. И молча, стоя в центре сцены, наблюдает страдания Пилата Воланд.

…Голова, отрезанная, вернувшаяся, украденная, голова, которая не в силах вместить происходящее, — Берлиоза, Бенгальского, Пилата, наконец, раскаленная мукой бытия голова Мастера с исколотой иглами памятью — сквозной образ спектакля и часть его звуковой партитуры – шума и криков сумасшедшего дома «Верните мне голову! Голова моя, голова!»

Журавский, замминистра культуры РФ, без малого год проводил в жизнь сложное решение по федерализации театра, который покинул основной спонсор. И вот — первая премьера СТИ в новом статусе. Именно так, ответственно, с пониманием настоящих ценностей театрального дела должна вести себя власть по отношению к культуре. А роковой пример обратного Михаил Афанасьевич явил нам в своей биографии и финальном романе.

Возможно, лишь те силы, которым он посвящен.

Булгаков был послан во время, чтобы сохранить исчезающий в его прибое словесный слепок погибшего мира. И никто в русской прозе ХХ века не сделал это так мощно и талантливо. Он умер, когда поручение было исполнено, закатный роман, главное послание веку, почти завершен. Но схождение разных редакций финала до сих пор оставляет ощущение избыточной многослойности. Так и в спектакле.

Воланд, возносясь во тьму, укажет вектор последней справедливости: «по этой дороге, о, трижды романтический Мастер, по этой…»

«Боги, боги мои, как грустна вечерняя земля…» произнесет прощально Мастер, подопрет голову рукой и застынет, глядя в зал. Точно так, на одной из предсмертных фотографий, подперев голову рукой, в знаменитой шапочке, лежит Михаил Булгаков, уже неузнаваемо измененный болезнью, перед вознесением в вечность.

И последними словами романа становятся «Ты свободен!»