С момента рапорта Игоря Сечина о завершении приватизации 19,5% акций «Роснефти» иностранными инвесторами (швейцарский трейдер Glencore и катарский суверенный фонд QIA) прошло больше месяца, но ключевые детали сделки так и не были раскрыты. Общественность по-прежнему лишена доступа к детальной информации о том, что произошло с госактивами в виде пакета акций крупнейшей нефтяной госкомпании. Экономисты и политологи вынуждены строить разнообразные версии о скрытых бенефициарах и теневых схемах.

В то время как весь мир удивляется «сложной структуре» сделки, члены правительства спокойно рассуждают о высоком внешнем спросе на российские активы. На деле крупный российский бизнес ощущает давление санкций: «Сбербанк» нанял группу американских лоббистов, чтобы бороться за отмену ограничительных мер, а приватизация пакета акций ВТБ может быть отложена из-за отсутствия интереса со стороны внешних рынков.

О продаже доли в «Роснефти» неизвестны даже базовые вещи — кто получит право голоса по реализованным акциям, у кого в залоге они находятся, чьи деньги перечислены в российский бюджет и какую роль в трансакции сыграл госбанк ВТБ. Очевидно, что такая секретность не случайна: в декабре правительство разрешило «Роснефтегазу» (через эту структуру государство владеет акциями нефтяной компании, а также «Газпрома») не публиковать свою финансовую отчетность. Формально это связано со сменой организационно-правовой формы (с ОАО на АО), но последующие события показывают, что это решение могло быть принято специально под грядущую «приватизацию».

Приватизация «Роснефти» — это еще и PR-акция, которая должна была продемонстрировать российской публике эффективность работы правительства даже в условиях международных санкций и помочь властям пополнить бюджет, полагает политолог Дмитрий Орешкин. «О том, что запланирована приватизация, было заявлено уже давно. Если бы она не состоялась, это означало бы, что наши министерства работают плохо и рейтинг в мире у нас не высокий. Вдобавок нужно было каким-то образом облегчить очередной цикл печатанья рублей».

Речь идет об эмиссионном механизме финансировании продажи госкомпании, который сегодня считается наиболее правдоподобным. 5 декабря, за два дня до закрытия сделки, появилась информация о срочном размещении «Роснефтью» облигаций на сумму в 600 млрд рублей. Заявки на покупку бумаг, несмотря на явно «нерыночный» объем, были закрыты за полчаса. Предполагается, что их выкупили госбанки, получившие под залог этих облигаций рефинансирование ЦБ. Напечатанные деньги были переведены в сингапурский офшор, созданный покупателями доли в «Роснефти», и откуда попали в российский бюджет.

«Достоверно мы ничего не знаем, но больше всего это похоже на эмиссионное кредитование дефицита бюджета через псевдоприватизационную сделку», — говорит аналитик Металлинвестбанка Сергей Романчук.

«Это намеренно запутанная схема», — считает партнёр компании RusEnergy Михаил Крутихин. На следующий день после сообщения о завершении сделки Glencore поспешила заявить, что будет владеть лишь 0,54% акций в непрямой собственности, то есть по факту является вывеской, а катарский фонд и сейчас не раскрывает, сколько именно он заплатил, говорит эксперт. Кто является реальным владельцем российской госкомпании — неизвестно до сих пор, соглашается Романчук. «Из высказываний Intesa (итальянский банк, который должен был выдать кредит на приватизацию — А.Х.) и других участников ясно, что они вкладываются в сделку очень маленьким капиталом, а кредитуют их российские банки».

«Рынки растут, доверие к российским активам увеличивается. Мы увидели успешную приватизацию, в том числе «Роснефти», в прошлом году, поэтому на российские активы спрос есть», — говорил новый министр экономического развития Максим Орешкин на форуме в Давосе. Глава Минэкономики по долгу службы уверяет, что это абсолютно нормальная сделка, а российские кредиты нужны для того, чтобы не допустить сильного влияния на курс рубля, считают эксперты. «В этом, наверное, и суть — создать образ того, что можно привлекать инвестиции в Россию, — говорит Романчук. — Возможно, кто-то эту историю и купит, не все инвесторы углубляются в тонкости».

Сечин, по его собственным словам, нашёл на «Роснефть» 30 потенциальных покупателей, и все отказались: «Какая тут привлекательность российских активов?» - задает вопрос Михаил Крутихин.

Большинство участников рынка не воспринимают сделку как нормальную и не считают, что после неё инвестклимат в России радикально изменился к лучшему. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать западную деловую прессу. Газета Financial Times, к примеру, назвала сделку «слишком мутной», чтобы повысить доверие инвесторов. Поэтому значительная доля PR-эффекта, если он действительно подразумевался властями, была направлена именно на внутреннюю аудиторию.

В современной России ни разу не было приватизации в чистом виде — для государства она всегда была политическим экспериментом, считает политолог Глеб Павловский. Эксперт подчеркивает неоднозначность роли Сечина в этих процессах: «В этой сделке он не физическое лицо, не государственный деятель и не успешный предприниматель. Это некая фантомная фигура, которая олицетворяет собой полную неразделимость власти и собственности в нашей системе».

Была ли такая схема, далеко не оптимальная с точки зрения репутации страны на мировых рынках, изначально одобрена руководством страны как операция по утверждению «геополитического величия» России, - сказать невозможно. Дмитрий Орешкин считает, что трансакции такого масштаба нельзя провести в обход первого лица, поэтому Владимир Путин изначально был в курсе подробностей приватизации.

Но в случае с «Роснефтью» всё настолько запутано, что даже среди чиновников могут быть разные версии происходящего, замечает Павловский: «Это очень сложная схема, у которой много скрытых бенефициаров и выгод. Я даже не полностью уверен, что президент знает всё до конца, хотя ему, конечно, представили достаточно убедительную подкладку».