Теперь, когда перед нами недавний опыт большевизма, мы можем сказать, что есть еще третья эпоха крайнего людодерства (используя термин Александра Янова), кроме царствований Ивана Грозного и Петра Великого, не считая времени Батыева разорения. Но разница все-таки велика. Большевики захватили страну. Это в некотором роде смесь батыева разорения и самостоятельного российского правления. А Иван IV и Петр I — прирожденные русские государи, которые сами уничтожают свою страну. Редчайший случай, по правде сказать. В древнем Китае есть эпоха Чжун Го, эпоха сражающихся царств, когда за два века население страны уменьшилось в десять раз. Но это — междоусобная война. Ни при Петре, ни при Иване никакой гражданской войны на Руси не было, вернее, была гражданская война наполовину — одна сторона воевала с другой, другая же — не сопротивлялась.

Когда рухнул коммунистический режим, значительная часть православного общества, причем, достаточно влиятельная часть, стала воспевать Ивана Грозного. Петра не воспевали. Петр в православном сознании — безусловно — отрицательная фигура со своим всешутейшими соборами, прекращением патриаршества. Как ни странно, Иван IV — образ положительный. Многие русские православные люди считали и продолжают считать царя Ивана положительной фигурой.

Почему? Потому что, думаю, его образом затронуты какие-то очень глубокие струны нашего национального сознания.

В XI-XII веках Русь была далекой периферией европейского культурного мира. Также как и Скандинавия. Русская периферия ориентировалась не на Рим, не на Запад, а на Константинополь. Что может быть, было и не плохо, поскольку Константинополь был более развит тогда, чем западная часть бывшей Римской империи. Само по себе принятие православия в конце Х века Русь ни от чего не отсекло. Хотя мы сейчас учим, что две ветви христианства разделились в середине XI века, но на самом деле до начала XIII века никто не помышлял, что вера Рима и вера Константинополя — это разные конфесcии. Считали, что это разделение Церкви временное и политическое. Общение западных и восточных христиан оставалось интенсивным.

Огромную роль в обособлении Руси сыграло монголо-татарское завоевание. Батыево разорение разорило и разрушило почти всю Русь кроме севера и северо-запада. Только часть Руси сохранила независимость, как Новгород, Псков, Гродно, или была отвоевана литовскими князьями, примерно через 100 лет после завоеваний монголами и освобождена таким образом (нынешние Украина и Белоруссия). В той же части, которая оставалась под Ордой, постепенно сформировался определенный тип политического сознания. Закон прост — тот тип власти, который доминирует в центре, распространяется на вассалов. В Орде правление было абсолютно авторитарным, зыбко ограниченным только суровыми обычаями кочевий. Ни римское право, ни разделение властей здесь не существовало. В Орде тот, кто достигал власти, кто становился ханом, как правило, расправлялся даже со своими братьями, со своими близкими родственниками, со всеми возможными претендентами, чтобы обеспечить себе единоличное правление. В Орде практиковалось среди знати многоженство, и потому братьев, да еще от разных матерей, было много. Для абсолютной власти хана это представляло крайнюю опасность.

Подобный тип единовластия утверждается постепенно в той части Руси, которая была включена в Орду. Причем, его наиболее последовательным и сильным агентом являются именно московские князья. Тверь во многом ориентируется на Литву и Новгород, хранившие старые, домонгольские формы самоуправления. Рязань, перенесшая полное уничтожение стольного града, — слаба. А вот Москва — она сильна, она растет, и она ориентируется на ордынский тип властвования.

В отличие от византийского типа властвования и уж тем более литовского, ордынский тип властвования предполагает отсутствие формального контролирующего общественного механизма. В Византии было два контролирующих механизма. Конечно, все в человеческом мире когда-то работает, когда-то не работает, но общество считало правильно устроенной государственную систему, когда есть патриарх, независимый от императора, и когда есть так называемый Синклит, то есть, Сенат Римского государства, отчасти почетный, но отчасти вполне действенный орган, который может высказывать весьма скептические замечания в адрес императора. И, наконец, императора выбирает народ в театре — это очень древняя традиция, венчают его потом в храме, но выбирает народ. Поскольку народ выбирает императора, то народ чувствует себя тоже элементом политической системы. Естественно, Церковь чувствует себя ответственной за духовно-политическое состояние государства. И, конечно же, сенат -синклит — сейм. Все это присутствует и постепенно продолжает развиваться в литовской части Руси, и это все больше и больше исчезает в Руси Ордынской, московской.

Исчезает Вече — оно становится ненужным, исчезает самостоятельная церковная власть — она становится опасной. Русские князья несколько раз еще, когда митрополита Киевского и Всея Руси назначал Константинопольский патриарх, старались выйти из-под этого контроля, сами назначить, собором своих подчиненных им русских епископов. Так поступил еще в 1147 г. князь Изяслав Мстиславович при выборе Климента Смолятича в Киевскую митрополию, так пытался поступить князь Дмитрий Донской, когда выдвинул своего духовника Митяя в митрополиты. Но тогда ни в первом, ни во втором случае ничего не получилось.

Однако идея авторитарного правления, когда один управляет всеми и все его рабы, постепенно упрочивалась на Руси. Политический принцип: мы — твои рабы, государь, делай с нами что хочешь — это невозможный ни для литовской шляхты, ни для византийской империи принцип, постепенно воплощался в Москве. Тот же Дмитрий Донской, который пытался назначить своего собственного митрополита, первый начал рубить головы за политическое инакомыслие, за то, что какие-то князья, как он считал, хотели от него перейти к князьям ему враждебным.

Здесь надо учитывать, что домонгольская Русь была сообществом свободных людей. Кроме холопов — рабов, все остальные были граждански свободными людьми. Это были свободные земледельцы, или дружинники князя, воины, или — бояре. Если управление не нравилось крестьянину, дружиннику, боярину, он мог всегда уйти от князя. Он мог уйти, взяв движимость, оставив или продав недвижимость. Это идея крестьянского перехода, это идея выбора сюзерена вассалом. Эти принципы начинают с эпохи Дмитрия Донского подвергаться сомнению, именно потому, что идея полного единовластия существует в той стране, вассальной провинцией которой является восточная Русь, то есть, в Орде.

Эта тенденция в какой-то степени смягчается после Дмитрия Донского по той простой причине, что Русь московская очень слаба и фактически, хотя она платит дань Орде, но своими связями на княжеском уровне русское московское государство является вассалом Литвы и, соответственно, литовских обычаев и норм. При Василии Дмитриевиче, сыне Дмитрия Донского, его сын является заложником в Литве. Князья получают жен из дома литовских князей. Эта традиция отчасти смягчает жесткость авторитаризма московского. Но только отчасти.

Второй момент — церковный. Пока митрополит Московский назначался патриархом Константинопольским, духовная власть была независима от власти светской. И власть светская побаивалась слишком давить на чужого вассала, а Московский митрополит был вассалом патриарха Константинопольского в системе феодальных представлений. Тем более, что митрополит не был «Московским», он был по титулу «митрополитом Киевским и Всея Руси», с пребыванием, как правило, в Москве, но посещал время от времени и Киев. Соответственно, он был как митрополитом Литовским, так и митрополитом Московским. Архиепископ Новгородский ему подчинялся. Он был выше, чем Московский князь и управлял на намного большей территории, чем Московский князь. Тем более управлял он не телами, а душами человеческими.

Но тут произошла схизма. Когда в 1439 году на Флорентийском соборе была провозглашена уния, объединение католической и православной церкви, собор русских епископов не признал этого унию изгнал митрополита Исидора, эту унию подписавшего. Поскольку патриарх Константинопольский склонился к унии, собор восточно-русских епископов временно избрал местоблюстителя. Но нет ничего более постоянного, чем временные вещи, и уже в 1459 году местоблюститель митрополит Иона, умирая, берет со всех русских епископов подписную клятву, что они никогда не будут обращаться к Константинополю за митрополитом, тем более, он уже завоеванный турками в 1453 году, но будут всегда выбирать митрополита сами. Так самочинно начинается русское церковное самовозглавление, которого долго не будет признавать Константинополем, ни уж тем более Рим. И Московская Русь, в отличие от Руси литовской, в которую продолжает назначаться митрополит из Константинополя, после 1459 года отделяется полностью от всего православного мира. И это порождает горделивое самооправдание: Константинополь завоеван турками за то, что пошел на унию с Римом.

В русской мысли роятся идеи, связанные с величием создающегося государства. Именно государства, не культуры, не народа: Москва — это единственное православное царство — других нет. Турки завоевали православные Балканы, завоевали Константинополь. Других православных царств нет. «Все православные царства сошлись в одно твое царство» — говорят книжники Ивану III, и уж тем более, будут говорить его сыну Василию Ивановичу. Это второй очень важный момент. «Ты как Ной в ковчеге спасся в твоем царстве от потопа нечестия». Русь видит себя осажденной крепостью, которая со всех сторон окружена неверными— или латинянами, которых еще при монголах приучили ненавидеть, или агарянами — турками мусульманами. А поскольку Бог, естественно, с правой верой, то Бог только с Русью, только с Москвой, только с Московским Великим князем, которому суждено великое будущее. Но монгольский опыт государственности заставляет его быть единодержавным правителем.

В этой ситуации вокняжается Иван III. После падения Константинополя стало очень модным среди князей московских или удельных князей средней полосы, тяготеющих к Москве, жениться на греческих принцессах. Тем более, они все оказались беженками в Италии, многие из них приняли унию, но все-таки они — отпрыски императорской Палеологовой династии. И когда умерла у Ивана III его первая жена Мария — дочь Тверского князя, и он думает о невесте, ему Рим предлагает — прекрасная партия, есть София-Зоя Палеолог, племянница последнего императора Константина XI, которая живет в Ферраре. И Иван III соблазняется. Говорят, что Софья была толстовата и не очень уж красива, да и уж не совсем юна, но зато какой ореол — Империя с Босфора перемещается в Москву. На Босфоре она пала из-за того, что пошла на унию, соединилась с католиками, а вот теперь здесь в Москве расцветает новая Империя. И Иван III вступает в этот брак.

А для Рима другая совершенно цель. Почему Рим так желает этого брака? Потому что он надеется, что вступив в брак с феррарской дукессой Софьей Палеолог, он согласится и на унию. Наивные латиняне — думали что Иван III через свою супругу станет униатом и войдет в союз с Римом. Ни супруга этого не хотела, которая тоже бредила славой империи Босфора, которую она еще помнила маленькой девочкой. И тем более, этого не хочет Иван III, который мечтает сам быть новым императором, новым владыкой православного мира. Зачем ему католический мир? Быть одним из двадцати королей Европы какой интерес? Когда император Священной Римской империи предложил ему королевскую корону, ничего, причем, не прося взамен, Иван III сказал: да не нужна мне твоя корона, я природный русский государь, от Бога получивший власть, и от тебя я не приму никакой короны. Императора Священной Римской империи даже в самой дружественной переписке иначе как братом русский Великий князь не именовал, также он именовал польского короля. Так что самомнение в Москве было. А вот кого Иван III никогда не именовал братом, а всегда именовал царем, и называл себя его данником, — это ордынского хана.

Здесь надо остановиться на двух моментах. Во-первых, автокефалия и все, что последовало за ней, отсекли Россию от европейского христианского мира и сделали ее автаркичным анклавом. Поскольку Русь — это вторичная культура, она стала очень быстро отставать. Если в XIV — первой половине XV века в эпоху Сергия Радонежского и его учеников Русь восточная отставала от старой Европы на 70 лет и шла с ней в одном темпе — так отставала, кстати сказать, и Скандинавия, крещеная одновременно с Русью. То к концу XV и в XVI столетии отставание все время усиливалось. Европа развивалась очень быстро, шел Ренессанс, одно открытие следовало за другим, во всем, от архитектуры и живописи до воинского строя и техники. А в Москве этого ничего не было, и отставание стали компенсировать самым плохим образом — стали приглашать иностранных специалистов. Для строительства Успенского собора, для воинского строя, для строительства мостов, для литья пушек. Врачей, конечно, для знати. Приезжают Аристотель Фиораванти, Алевиз Новый. Но это не есть открытие Западу. Наоборот — если страна не производит своих ученых, своих специалистов, потому что не развивается как часть культуры общеевропейской, только тогда необходимо импортировать специалистов, как носителей технологии. Такой импорт означает, что страна абсолютно закрыта и нуждается в конечных продуктах чужой технологии и их носителях. Вот эта тенденция проявилась в России при Иване III.

И второй важный момент, с момента прихода Софьи Палеолог вся старая удельная жизнь, все эти князья Тверские, бояре Новгородские, для Ивана III это уже не ровня. Он их презрительно называет своими слугами. Тех бояр, которые с его дедами правили практически вместе и проливали кровь за вотчину, за свой удел, теперь они слуги. Потому что он уже государь, он через Софью уже почти император. Он взял себе византийский герб двуглавого орла, никогда до этого не было двуглавого орла на Руси, он ввел придворный императорский устав. Это разделило общество.

Тогда глава церкви значил очень много в общественной жизни. И папа, и митрополит, и местный епископ на Западе. А Иван III уже мучается, что митрополит Геронтий смеет делать ему замечания, он хочет, чтобы тот ушел. Он начинает с ним «богословский» спор — как ходить вокруг храма с крестом — по солнцу или против солнца. Геронтий более культурный человек, он говорит, что это не так и важно, но есть традиция и надо ей следовать. Но он хочет, чтобы Геронтий ушел и настаивает на своем. Это беспрецедентно. Геронтий сам уезжает в монастырь, но не отрекается, потом возвращается и Великому князю приходится с ним примириться.

Но вот в другом происходит очень серьезный сдвиг. Когда уже после барака с Софьей Палеолог Иван III думает о себе очень высоко и ко всем боярам относится свысока, и создает государев двор очень регламентированный, очень иерархичный, как в Константинополе. Тогда он решает своего внука (потому что его сын Иван от первой жены Марии умер молодым) Дмитрия, маленького мальчика, венчать по полному византийскому чину, чтобы он уже был царем — об этом просил его сын, когда умирал. Иван III позволяет себя называть царем только ради удовлетворения тщеславия, только чтобы покрасоваться перед женой. А вот Дмитрия венчают по полному византийскому чину — он первый русский царь-кесарь Дмитрий Иоаннович.

Но Софья Палеолог беременеет и рождает своего сына — Василия. И после этого она жаждет, чтобы ее сын был русским царем. Здесь надо заметить одну деталь. Просвещенные европейские принцессы, а иногда и принцы, воспитанные на ренессансных традициях, с почтением к античной политической культуре, к римскому сенату, к главенству писаного права, попадая на Русь, естественно, остаются такими же культурными и читают те же книги на греческом и латыне, но им кружит голову абсолютное самовластье, которого в Европе нет и не может быть, а когда деспот, скажем Лоренцо Медичи Великолепный — все его осуждают. А в Москве все перед тобой склоняются, все тебя считают почти небожителем. Это странно, по варварски, но приятно. Такая же просвещенная европейская Ангальт-Цербстская принцесса, будущая Екатерина II, став узурпаторшей-императрицей, так же наслаждалась своим полным единовластием, которое и в голову ей не могло прийти в Германии. И так многие. И Софья точно также. Она настаивает, чтобы восьмилетнего Дмитрия заточили в каземат, и мальчик больше никогда не увидел в своей жизни солнца. Только за то, что он не ее сын. Екатерина II и государь Иван Антонович — это же очень похоже… И когда Иван III умирает, он говорит, что Василий будет царем. Великим князем. А кесарь Дмитрий сидит в каземате.

Иван III не любит казнить людей, казней практически нет, но заточать любит. И еще у него один прием есть — всем своим близким родственникам мужского пола, он не позволяет жениться.Соответственно, у них нет законных детей, а если нет законных детей, никто не может быть конкурентом с его детьми за престол.

С этим столкнулась и Европа. Если главным будет принцип семейственного единовластия, чтобы власть передать своему ребенку, да еще от любимой жены, тогда много очень злодеяний приходится творить. Не лучше ли выбирать государя? К этому придут очень скоро, причем в Литве в 1527 году будет принят «Литовский Cтатут», который окончательно согласится с тем, что Великого князя выбирают. В Польше еще раньше установилась эта традиция. Тогда уж какое заточение, какое безбрачие? Можно выбрать князя вообще из другой страны. Тот же Стефан Баторий — он ведь из Семиградья, венгр, видимо. На польский престол избирали принцев и из Швеции, и, даже, из Франции — главное, чтобы был католиком. Все варварства восточные отпадают. Но коль этого нет, коли здесь речь идет о преемственном единовластии, то idée fixe — передать престол своему сыну. Причем, Иван III говорит как-то митрополиту Геронтию, когда тот печалуется за его брата, который сидит в тюрьме всю свою жизнь. Геронтий просит: ну выпусти его, не опасен он, твой престол утвердился. А Иван отвечает: ты знаешь, я страдаю за него, люблю своего брата, но если я его выпущу — да, мой престол-то утвердился, он меня, конечно, не свергнет, даже и не подумает, — но когда я помру, мальчика маленького он свергнет, а они же править не умеют — посмотри на этих удельных князей, на Старицких, на Волоколамских.

Вот что делает слепая любовь к своей крови. Иван III умный человек, но он не желает понять, что его родственники — опытные мужи, которые водили в бой рати, которые управляли удельными княжествами, и маленький мальчик — это несравнимые вещи. Маленький мальчик уж точно меньше умеет править, чем эти Рюриковичи — братья Великого князя. Формируется вот идея передачи власти от отца к сыну, когда все остальные родственники становятся не просто ненужными, но опасными.

Иван III присоединяет значительную часть русских земель. То есть, он присоединяет не то, что чужое, а присоединяет другие русские земли к своему уделу, переводя князей из удельных в служилых или чаще, сажает в тюрьму, потому что боится, что они перейдут в Литву, а переход в Литву все чаще воспринимается как измена. В Литве намного свободней — и в Литву бежит последний тверской князь Борис. За имеющееся якобы желание перейти под власть Литвы Иван III завоевывает и разоряет славный и богатый Великий Новгород. Из конфедерации самобытных русских земель, подобных Германии или Италии, Русь становится централизованной империей, в которую другие земли включаются «из неволи». Напомню, что Мамая на Куликовом поле разбил именно союз князей, а не централизованное царство. Возводя на северо-востоке Европы централизованную империю Ордынского типа, Иван III унылым единообразием начал подменять цветущую сложность Руси.

Василий III продолжает линию отца, причем вносит в неё несколько новых элементов. Василий III никогда не венчался на царство. Это не случайно. Есть государь Дмитрий Иоаннович. Хотя Дмитрий Иоаннович умирает в каземате в 1509 году, но все в народе знают, кого Иван III венчал кесарским венцом. В народе говорят, что Василий III уморил голодом Дмитрия Иоанновича. Кстати, уморение голодом становится при Василии III любимой формой сведения счетов. Вроде бы и не убил, а сам помер — месяц не кормили, взял и помер.

Василий III завершает «собирание» русских земель. Южное Рязанское княжество и пограничное северо-западное Государство Псков, тем более — республика, не дают ему спокойно жить. Он покоряет свои русские православные государства, увозит в Москву их святыни, вечевой колокол.

Василий III продолжает ту же традицию хранения престола. Но для кого? — детей у него нет. Его жена Соломония, он с ней в браке 20 лет, а детей нет. Казалось бы, ну что переживать — есть братья, передай брату, разреши братьям жениться, у них будут дети, есть двоюродные братья, все же Рюриковичи, все князья московского круга, не чужому дядьке престол отдаешь. Но вот настолько испорчено сознание, что — нет, только сыну.

Мы не знаем до конца, этот ли мотив или просто слабость в известной сфере уже стареющего человека, но в 1526 году Василий III разводится со своей женой. Это неслыханное преступление на православном Востоке. Его осуждают абсолютно все. Тогдашний митрополит Московский Варлаам, не дает благословение на развод, но с ним происходит то, чего не было до этого ни с одним митрополитом Московским — его сводят с кафедры, заковывают в кандалы и ссылают на Кубенское озеро в Спасо-Каменный монастырь. Как писали в русской летописи — «на Камень отправили».

Чтобы преодолеть протест собственного митрополита Василий III обращается к патриарху Константинопольскому, который не отвечает ему, поскольку с 1459 г. московская Церковь — в схизме. Но отвечают патриархи Александрийский и Иерусалимский, отвечает совет монастырей Афона, — и все в один голос говорят: это невозможно.

Тогда Великий князь ставит своего митрополита сам — Даниила вместо Варлаама. Даниил — угодливый царедворец. Как утверждают некоторые летописи, страдавший слабостью мужеложства, любивший выпить, закусить. Он перед службами окуривался серой, чтобы выглядеть более бледным, потому что от своего жизнелюбия, он имел очень здоровый цвет лица. А тогда народ считал, что митрополит должен быть подвижником, аскетом. Наш молитвенник — так любого митрополита называл народ, а молиться за всех — нелегкий подвиг.

Новый разрешил Великому князю и развод, и новый брак, и все прочее. И князь Василий III разводится с женой, постригает ее в монастырь под именем Ефросиньи. Соломония не хотела постригаться — ее избивали, таскали за волосы, пока она не смирилась. А Василий Иванович сразу же посылает за новой невестой, которую, уже приметил. Это западнорусская княжна Елена Васильевна Глинская, племянница знаменитого афериста Михаила Глинского, маршалака Польши, который владел половиной литовских земель, был кондотьером в Италии, в Испании, у императора Священной Римской империи Максимилиана. Потом мечтал о вокняжении в Литве, после неудачи — перебежал в Москву к Василию, прося себе Смоленское княжество. Такой авантюрист высокого класса, но из-за бесконечных интриг он оказался в конце-концов на цепи в башне «за Неглинной, за Ямским двором». Скорее всего он сумел как-то, сидя на цепи, вскружить голову стареющему Великому князю своей красавицей племянницей. Ведь для маршалка Михаила это был шанс выйти на свободу и достичь почетнейшего положения при московском дворе. Шанс этот он осуществил вполне, но, увы, ненадолго.

В 1526 году Василию 46-47 лет, Елене Глинской — 17 лет. Но это европейская ренессансная аристократка, вполне аморальная девушка в духе «Декамерона», которая, как говорят злые языки, приезжает под венец со своим любовником — в свите ее сопровождает молодой воевода князь Иван Телепнев-Оболенский или, как его у нас зло его прозвали, Телепень-Овчина. Василий, потрясен ренессансным блеском двора своей молодой царицы — совершенно другой уровень культуры. Московские боярышни кажутся ему теперь пресными, неинтересными.

Но детей-то все равно нет. И злые языки начинают говорить, что может быть, вовсе и не в жене дело. Они ездят по монастырям, молятся, просят. Василий III сбривает бороду, чтобы нравиться молодой жене. Это отметили все летописи, это потрясло русских людей до основания. На Руси борода считалась знаком мужественности, самый большой штраф в старых судейских уставах предусматривался за лишение чести, если кто-то схватит тебя за бороду. А тут взял и сам сбрил, чтобы понравиться молодой жене — ну понятно, там, в Европе, все бритые, на римский манер. Николо Макиавелли, современник Василия III, красавец. Кстати, и Елена, видимо, начиталась всех этих модных итальянских трактатов — она потом правила совершенно в духе замечательного флорентинца.

В 1530 году, на четвертый год брака, в великокняжеской семье рождается долгожданный сын Иван. Но злые языки по всей Руси его называют «дважды ублюдком», причем это дошло даже до летописей. Почему дважды? Во-первых, потому что брак незаконный, и нельзя при живой жене вступать в новый брак, значит, Иван-царевич рожден в прелюбодеянии, то есть — он ублюдок. А второе, потому что говорят, что Великий князь — он бездетен. И у мальчика другой отец — Телепень-Овчина, который помог продлиться династии Рюриковичей. В 1532 году рождается брат Ивана — Юрий. Позднее он окажется слабоумным. Но теперь Великий князь Василий рад безмерно. До того рад, что даже своих братьев выпускает из тюрьмы. Он разрешает Владимиру, сыну князя Андрея Ивановича Старицкого, вступить в брак, то есть, иметь законных детей. Он счастлив, что у него два сына, теперь ему бояться нечего. А чего бояться? Почему трехлетний Иван, а он останется сиротой в 3 года, почему трехлетний мальчик должен лучше править, чем опытные мужи? Но мысль — государство это моя собственность и я передам ее только прямому моему наследнику — эта больная мысль уже вполне владеет московскими самодержцами.

В 1533 году в декабре на охоте близ нынешней Шаховской Василий оцарапал бедро каким-то сучком. Вскоре на больном месте появился с булавочную головку какой-то прыщик. Он начинает расти, потом — гноиться так, что гной выносят тазами. И через три недели в страшных страданиях государь Василий III умирает, взяв со всех придворных клятву, что они будут верно служить его трехлетнему сыну Ивану и, естественно, Елене, которую объявляют хранительницей московского престола.

Елена, хотя и литовская принцесса и привыкла к Сейму, к шляхетской демократии, правит в Москве совершенно авторитарно. Даже когда ее дядя знаменитый Михаил Глинский, а он стал первенствующим в Боярской думе, попытался возразить ее возлюбленному князю Ивану Телепневу, он тут же был отправлен в уже известную ему башню «за Яузой», где вскоре и скончался. Также точно заточила Елена в башню и извела голодом двух братьев Василия III, остался один внук Владимира, двоюродный брат Ивана.

Откровенный фаворит Елены — князь Иван Телепнев-Оболенский хороший полководец, государство становится крепче, его пределы, в том числе и на западе, в Смоленске, успешно защищены. Но никому не нравится княгиня Елена, и ее отравляют 4 апреля 1538 года — она умирает в одночасье. При исследовании ее останков в ХХ веке, в костях было обнаружено высокое содержание ртути. Через неделю сажают на цепь и умерщвляют голодом князя Телепнева-Оболенского, его сестру Агриппину постригают насильно в далекий Каргопольский монастырь. Таковы ренессансные нравы Москвы.

И начинается борьба боярских групп вокруг маленького сироты — князя Ивана Васильевича, государя Московского.Это борьба ведется в основном, Шуйскими и Бельскими. Шуйские это бывшие Суздальские удельные князья, с северо-востока Руси. А Бельск — это Юго-Запад, это в ту пору литовское порубежье. Н. М. Карамзин считает, что Бельские привносили конструктивную струю в московскую государственность, а Шуйские — разрушительную и своекорыстную, желая воцариться вместо Ивана IV. Эта борьба продолжается долго и жестоко.

Царственный отрок во многом предоставлен сам себе до тех пор, пока его не берет под свое крыло новоизбранный митрополит Макарий. Опять же, митрополитов сгоняют с престола запросто, того же Даниила согнали происками Шуйских очень быстро. Но в 1542 г. митрополитом Московским выбирают Макария. Он останется надолго, до 1563 го года, и он во многом воспитатель Ивана IV.

О ребенке-государе ходили страшные слухи, многие говорили, что от ублюдка ничего хорошего ждать нельзя, рассказывали, что он родился со сгустком крови в кулаке. И действительно, у мальчика рано проявляется крайняя жестокость. Еще будучи семи-восьми лет (восьми лет он теряет мать) он развлекается тем, что кошек и собак швыряет с высоких кровель дворца и смотрит, как они разбиваются. Когда ему лет 12-13 он со своими друзьями предается затеям аморально-сексуального плана и любит скакать верхом по ночной Москве и давить прохожих конями, естественно, без всякого потом наказания.

В 12 лет он совершает первую политическую казнь по собственной воле, — Андрея Шуйского, который прогнал Бельских. До этого все шло для Шуйских хорошо. Иван слушается князя Андрея Шуйского, а тот распоряжается в Москве, как в своей отчине. Иван там униженно просит: можно ли мне призвать того-то оттуда-то, а Шуйский ему говорит: нет, его не надо призывать, возьми вон того-то. Хорошо, возьму, хорошо, призывать не буду. Мальчик на всё соглашается, но ненависть к временщику зреет. Тайно он призывает на помощь князей Бельских.

Схватка Бельских и Шуйских происходила в его спальне. Иван был напуган и потрясен борьбой с применением оружия и кулаков во внутренних покоях дворца. Он созывает очередную боярскую дума и на боярской думе, сговорившись, естественно, с Бельскими, хлопает кулаком по столу и говорит: я самодержавный государь, хватит мной помыкать. Вижу, много, у меня врагов, но главный враг — боярин Андрей Шуйский, пусть он не дойдет до конюшни. Его хватают псари, тащат до конюшни и по дороге убивают. Шуйского было за что судить и наказывать. Но он пал жертвой не законного суда, а бессудной деспотической расправы. И подобными жестокими и бессудными расправами царствование Ивана будет преизобильно.

16 января 1547 году по совету митрополита Макария, который составляет и чин венчания, 17-летний Иван венчается на царство, а 3 февраля женится на Анастасии Романовне Захарьиной-Юрьевой (позднее этот род усвоит себе фамильное имя — Романовы). Венчает их также митрополит Макарий.

Это был счастливый брак, Иван очень любит свою жену и очень меняется под ее добрым влиянием. Вокруг него, видимо еще до венчания на царство, образуется то, что князь Курбский назвал избранной радой. Это группа близких друзей и советников.

Мы знаем очень плохо эту раду по именам. Известно, что в нее входили настоятель Благовещенского Кремлевского собора поп Сильвестр, и Алексей Адашев из среднего дворянства, даже не боярства, боярство ему дали в 1553 году. В избранную раду входил, безусловно, митрополит Макарий и сам князь Андрей Курбский.

По инициативе избранной рады начались реформы. Это созыв Земского собора в 1549 г. Земский собор созван впервые в Московской Руси. Была до этого Боярская дума — теперь Земский собор, в который входит Боярская дума, и освященный собор архиереев и архимандритов монастырей, и одновременно дворянская «нижняя палата», обычных нетитулованных дворян. Очень скоро к ним добавятся купцы и, возможно, горожане и крестьяне. Создается орган, который принимает решения, и царь уже не единовластен — наоборот, все, что принимает собор, царь проводит в жизнь, он становится, фактически, главой исполнительной власти. Царь Иван кается перед Земским собором в своем своеволии и в своеволии своих бояр и обещает, что впредь такого не будет. Потом он будет проклинать все это, говорить Курбскому: до чего вы меня довели и как унизили мое великое самовластие. Но тогда это именно было так.

В 1550 году собор принимает новый Судебник, что очень важно, потому что Судебник его деда 1497 года так и не вошел в жизнь. У нас есть только один список судебника 1497 года, значит, его не рассылали по провинциям. А Судебник 1550 года есть во множестве копий, то есть, он реально стал работать. Это очень важно, потому что люди теперь знают, что можно, что нельзя, и новый судебник достаточно эгалитарен по своим принципам.

Третий очень важный момент — это замена кормлений на правильно установленное самоуправление.Какой раньше был принцип? Боярину давали какую-то область, он собирал в ней налоги — такой ордынский принцип, — и обязан был какую-то часть отдавать в Москву, а сколько он собрал сверх этого — это было его личное дело. Это совершенно не помогало развитию, зато разоряло население. В 1551-52 гг. кормления отменяются, вводится самоуправление, то есть сами губы, области, (отсюда будущие губернии) — выбирают старост и судей, то есть суд становится мирским, а не царским, только самые сложные дела отсылают в Москву царю. Само общество выбирает и свое руководство, и собирает тот оброк, который положен на эту область. Понятно, что оброк положен вполне разумный, и поэтому начинается хозяйственный подъём областей. Впервые после монгольского разорения вводится правильная система организации местной власти. Это все делает Земский Собор.

Так называемый Стоглавый освященный собор в 1551 году подтвердил решения земских соборов, утвердил Судебник, провел канонизацию многих святых и, что примечательно, поддержал нестяжательское направление русского монашества Нила Сорского против последователей Иосифа Волоцкого, которым покровительствовали Иван III и Василий III.

В 1551 году пытаются ликвидировать систему местничества.Это одна из самых вредных язв русского общества. Система местничества состояла в том, что нельзя было назначать младшего родственника на пост более высокий, чем тот, который занимает старший родственник в этом роде. Младший родственник и моложе, и энергичнее, и, может быть, талантливее, а надо было обязательно воеводой держать самого старшего. В 1551 году эта система устраняется на время. Полностью удалось устранить её только при царе Федоре Алексеевиче в конце XVII века.

Еще и реформа вотчинного управления.На Руси различались две формы владения: поместье и вотчина. Поместье — это то, куда помещает царь дворянина и где он управляет, получает оброк с крестьян, это, фактически, его зарплата, и он должен в случае войны (это обычно области более близкие к границе) выходить в войско с определенным количеством людей «людно, конно и оружно». А вотчина — это родовое имение, которое не принадлежит Великому князю, а принадлежит вотчиннику, с ним он может делать все, что хочет — передавать по наследству, продавать, дробить. Вотчина — это земля. Люди не принадлежат вотчиннику, он их к себе приманивает, чтобы они обрабатывали его землю. Борьба за людей — это особенность в XVI века, потому что в России земли много, людей мало. Поэтому вотчинник готов давать крестьянам ссуды и помощь на выгодных условиях. Люди свободны, они могут уйти от этого вотчинника. Вотчинники заинтересованы в том, чтобы люди не уходили, и поэтому особые есть годы, они появляются позже, первый — 1581 год в конце правления Ивана Грозного — уроженные годы, когда переход запрещен. Вообще же, каждый год после Юрьева дня, расплатившись с долгами, можно переходить к другому вотчиннику, или вообще уходить с земли, или создавать свое хозяйство там, где есть свободные земли. Судебник 1550 г. подтвердил право Юрьева дня. Так земские соборы за несколько лет упорядочивают жизнь Московии.

Примечательно, что в Литве происходят такие же реформы, только раньше лет на 20. Избранная Рада пытается на Московской Руси, с рядом корректировок воспроизвести реформы польско-литовского типа. Потому что митрополит Макарий, Адашев, Сильвестр, и Курбский прямо потом будет об этом писать Ивану Грозному, видят всю пагубность русской системы единовластия, бесконтрольного расхищения национальных богатств и все большей и большей потери свободы обществом. Василий III уже именовал всех своих даже самых ближних бояр не слугами, а смердами, то есть, мужиками, от которых смердит, воняет. И если Иван III все-таки не решался бояр наказывать членовредительством, то Василий III, если кто скажет, что он государь жестокий и немилосердный, вот за это велел резать язык.

Избранная рада отлично понимала, что и в Москве, как в Литве, надо создавать систему более свободную, терпимую и, если использовать современный термин, плюралистическую. Без этого борьба клик и своеволие автократора развалят государство. Избранную Раду поддерживало большинство мелкого дворянства, но далеко не все бояре. Бояре не хотели на Руси литовского образца, когда шляхта управляет страной, а магнаты только часть шляхты. Бояре хотели, чтобы они управляли, а дворянство было у них на посылках. И поэтому идет борьба. Во многом через царицу Анастасию. Царица Анастасия, принадлежит по рождению к одному из боярских московских родов, выдвинувшемуся на самый верх благодаря свойству с государем. Захарьины-Юрьевы противятся реформам Избранной Рады и через Анастасию Романовну пытаются влиять на молодого царя. Но царь верит митрополиту Макарию и следует мнению Избранной Рады.

Царь Иван в это время приглашает через иностранных агентов огромное количество мастеров в Россию — военного дела, инженерного дела, врачей, художников, архитекторов. Он приглашает их очень много, он тратит на это большие деньги, потому что он желает модернизировать страну. Такая модернизация редко бывает успешной. Наивно думать, что позовем и у нас пушки будут такие же, у нас мосты будут такие же, и сами станем такими же. Конечно — так не бывает. То, что сделал потом Борис Годунов, было правильней — он послал юношей учиться на Запад. Но в России разрасталась смута, и возвращаться из уютной Европы никому из них не захотелось.

Но это — через полвека. А тут Избранная Рада и согласный с ней молодой царь стремятся воплотить в Москве литовскую модель. И триумфом всего этого является 1552 год — взятие Казани.Взятие Казани — это взятие царства. Царство Казанское — это наследник Орды, один уровень с Константинополем. Агаряне взяли Второй Рим, а православный государь Иван Васильевич покорил наследников Орды, агарянское царство. Казань всё больше следовала политике Османской империи. С 1521 г. в Казани царствовала Крымская династия, вассальная от Стамбула. Казань пять раз осаждали московские войска и при Иване III, и при Василии III, и при Елене Глинской. И четыре раза — неудачно. На пятый раз Воеводы Ивана IV и русские инженеры применили все новейшие достижения европейской военной науки, которыми казанцы не располагали. Царь нанял итальянских, английских, литовских инженеров и артиллеристов, набрал в Европе наемников в полки немецкого строя. И вот — осенью 1552 года полный успех. Когда взяли Казань, митрополиту Гурию — новому казанскому митрополиту — было строго сказано царем, чтоб никого силой в христианство не обращать. Это была литовская новость, потому что в Литве уже были православные, иудеи, католики и протестанты и действовал принцип веротерпимости.

Взятие Казани, присоединение в 1556 г. без сопротивления Астрахани, занятие огромной области до Урала — было триумфом новой московской политики построения правильной европейской государственности. В 1555 году даже Сибирское ханство, еще не завоеванное Ермаком, признает свою вассальную зависимость от Москвы.

И вот тут-то происходит самое важное. Ни один историк русского XVI века не проходит мимо 1553 года. Тогда тяжело заболел царь Иван, и над его телом, которое, думали, уже ничего не слышит — на самом деле он все слышал, — шел разговор о том, кому передать престол. Все бояре, митрополит Макарий и поп Сильвестр склонялись к тому, что надо передать престол после смерти Ивана Владимиру Андреевичу Старицкому, сыну князя Андрея, которого извела Елена Глинская. Князь Владимир — взрослый человек, у него семья, дети. А при малолетнем царе Иване Ивановиче опять начнется борьба боярских родов и реформам конец. Оставить молодую царицу и двухлетнего царственного ребенка на троне — всем было памятно короткое правление Елены Глинской и повторения его никто не желал. И, кроме того, князь Владимир Андреевич был, видимо, более или менее одних взглядов с Избранной Радой.

Но царь выздоровел. И он все слышал. И он говорит: ах вы предатели, вы хотели убить моего сыночка (его никто не хотел убивать, конечно). После этого начались размолвки. Еще авторитет Макария был велик, и Избранная Рада собиралась, и Адашев неплохо воевал. Были опалы, многих бояр отослали, но никого не казнили и всех вскоре вернули ко Двору.

В 1558 году произошла по-настоящему судьбоносная для России размолвка царя и Собора. В 1558 году Собор решал, с кем воевать. В это время польский король планирует войну с последним остатком Золотой Орды — Крымским ханством. Крымское ханство досаждало и Литве, её южнорусским городам Киеву, Переяславлю. Досаждало оно и Московии очень сильно — набеги были постоянно, уводили пленных, продавали их на невольничьих рынках, грабили города, жгли сёла. Прошло только 100 лет со дня завоевания Константинополя османами. И открыть южный путь из Литвы и Москвы через Черное море, через Крым в Европу — это была привлекательная идея. Москва только что, присоединив бассейн Волги, вышла к Каспию. Теперь Польша предлагала ей совместно выйти к Черному морю. Эта совместная акция соединила бы Польшу и Литву с Московией, тем более, что большая часть Литвы была православной по вероисповеданию, создала бы, возможно какую-то католическо-протестантско-православною конфедерацию, по типу Польско-литовского государства, но существенно более мощную. После покорения Казани и Астрахани, в Европе Московию стали уважать, а соборное управление делало её политически сопоставимой с государствами христианского Запада. Даже царь Иван думал о том, чтобы, когда освободится место короля польского, выдвинуть на Сейме свою кандидатуру. Это была вполне реальная перспектива, и царь Иван вел о польском престоле какие-то переговоры с Римской курией.

Надо сказать, что в одном Литва негативно отличалась от Московского царства — это в отношении крестьян. Крестьяне были в Московии лично свободны. И они всюду были нужны, земля охотно им давалась в аренду, а на Севере были и крестьяне — владельцы земель. А вот в Литве в 1557 году крестьян полностью лишили свободы перемещения, все права на крестьян закрепляют за шляхетством. Крестьяне Литвы оказались в менее выгодном положении, чем в Москве. Здесь Избранная Рада не идет за Литвой, а наоборот упрочивает идеи местного самоуправления. Не дворянство только, а весь народ, кроме холопов, выбирает губных старост и судей.

Казалось бы, Ивану IV надо послушать своих советников, Собор и Избранную Раду, и после завоевания Казани объединиться с Польшей против Порты и Крыма. Для новой политики Московии это стал бы более чем естественный ход. Но вышло иначе.

Была одна встреча, которая произвела очень сильное впечатление на царя Ивана. После болезни 1553 г. ехал на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь и по дороге остановился в Николо-Пешношском монастыре близ Дмитрова. И вот там уважаемый старец ему сказал: ты никогда не станешь таким царем как твой отец и дед, если ты будешь держать около себя советников, которые умнее, чем ты. Тебе надо прогнать этих советников и набрать людей, которые с тобой согласны. И тогда все будет хорошо. Царь потом вспоминает эту беседу в переписке с Курбским. Люди Избранной Рады были, безусловно, и старше, и опытнее, ну и умнее, по крайней мере, в делах, скажем так, чем молодой царь. В 1553 г. на одре болезни царь Иван убедился, что они больше озабочены успехом реформ, нежели судьбой его и его семьи.

И вот, на Соборе 1558 г. царь говорит: нет, мы не будем воевать с Крымским ханством, мы будем воевать за мои исконные отчины, в первую очередь, за город Дерпт, который когда-то Ярослав Мудрый основал, но которым уже 500 лет владеют немцы. Юрьев (Дерпт) должен вновь быть моим ленным владением. Ливония должна быть моим ленным владением. На уговоры Адашева, царь сказал ему: хочешь — воюй с ханством, даю тебе войска. Но войск он дал ему очень мало и Адашев от воеводства уклонился. А основное войско, мощное войско он посылает на Полоцк и в Ливонию.

Царь Иван избрал хороший момент с точки зрения политической тактики, потому что в это время в Прибалтике шла война между католицизмом и только что появившимся лютеранством. Боролись за власть Польша и Швеция. Польша — католическая, Швеция — лютеранская. Война с Ливонией была оформлена публично, как война в защиту святых икон, святых храмов и вообще святынь христианских. Потому что лютеране уничтожали иконы и католические храмы переделывали. Быть может царь надеялся опереться на православно-католическое большинство Польско-Литовского государства против протестантов-шведов и вызвать религиозный фанатизм среди своих подданных.

По началу в войне были успехи, но успехи странные. Завоевывали города, но от этого мало кому было хорошо, в завоеванных городах даже русских, таких как Полоцк. У жителей осталась в памяти невероятная жестокость русской оккупационной власти.

Наступление московских войск быстро выдохлось. Запад, действительно разделенный на лютеранство и католицизм, при угрозе с Востока тут же объединился. Причем, объединился по-умному. Католические области Прибалтики — Курляндия, Латгалия, попросили помощи у католической Польши. А протестантские области — Ливония, Эстляндия, попросили, помощи у лютеранской Швеции. Швеция и Польша заключили союз, и началась война совершенно в ином духе, — русские стали проигрывать.

А тут еще умирает царица Анастасия. Она умирает в 1560 году. А царь уже не верит ни Адашеву, ни Сильвестру. Считает, что они толкают его на то, чтобы он потерял самодержавную власть. И правильно считает, потому что они создают в Москве польско-литовский тип властных отношений. Во время войны с Польшей — это нонсенс. И он их смещает, обвиняя их в том, что они отравили Анастасию. Важно, что он отлично понимает, что это только предлог. Поэтому он их не казнит. Сильвестру позволяют уехать в Кирилло-Белозерский монастырь и там постричься в монахи под именем Спиридон, и он там живет и умирает спокойно, оставив деньги себе на помин души. А Адашева даже делают третьим воеводой в Ливонии, но потом, правда, после смерти Анастасии велят арестовать и заточить в Юрьеве, тогда занятом русскими войсками. Но он умирает, видимо, ненасильственной смертью. Макарий еще остается митрополитом и смягчает гнев царя.

Но после военных неудач начала 1560-х годов, одновременно с упразднением Избранной Рады, у Ивана Грозного появляется новый политический план, который в 1564 году сразу после смерти Макария 31 декабря 1563, начинает осуществляться в форме опричнины.

Эта идея удивительна, страшна, и, по-своему, логична. Иван Васильевич отлично сознает, что Московия изменилась за 15 лет. Теперь это уже не православная ордынская деспотия, как при отце и деде. Русь теперь полувотчинная, полусоборная страна, в которой самоуправление, в которой пользуется большими правами дворянство, духовенство, в которой быстро растет западно-образованный слой. А он хочет быть таким, как дед и отец и даже более чем они единовластным правителем. Он начитан. Он прекрасно знает античных авторов, любит историю, читал, возможно, и Макиавелли, и латинские трактаты Данте. Он выдумывает, что его власть происходит от императора Августа через Пруса и что вообще никакого отношения к христианству не имеет. Распространяется Сказание о Мономаховом венце, в котором утверждается, что шапка Мономаха — это не Византийская корона, а венец вавилонского царя Навуходоносора. И всё для того, чтобы обосновать свои права на абсолютную власть над жителями Московии. Дж.Флетчеру, вспоминая варяжское прошлое своего рода, он объясняет, что к своим подданным он никакого отношения не имеет — он природный немец, а не вороватый, грязный московит.

Через сто лет, на соборе 1666-1667 годов будет сказано тремя патриархами, что «Сказание о Мономаховом венце» написано «от ветра головы своея». Но тогда это было все настолько серьезно, что даже в официальные документы входило — Иван Васильевич — самодержавный природный государь, а весь народ — его рабы. Уже не смерды даже, а рабы. И что хочу со своими рабами, то и делаю. Хочу — казню, хочу — милую.

Иван IV мечтает стать таким самодержцем, чтобы каждое движение его пальца исполнялось беспрекословно, чтобы ни одного слова вопреки он не слышал. Он хочет весь дух страны переиначить, но боится — вообще, он довольно трусливый человек, как и все тираны. Кстати, когда он сам повел войска в Ливонию, он с треском проиграл. Это тоже наложило серьезный отпечаток на его психику. Лучше не испытывать на поле брани свою судьбу, а казнить воевод — и неудачливых, и слишком удачливых.

И Иван Васильевич принимает решение, достойное Макиавелли. Пожалуй до этого и флорентинец бы не додумался. Он решает свою страну разделить и создать внутри соборной и во многом самоуправляющейся русской державы свой абсолютистский удел, где он абсолютный владыка — православный Навуходоносор. Вот это и есть опричнина.

В конце декабря 1563 года исчезает царь Иван Васильевич, и никто не знает, где он. Подозревают, что он вообще сбежал куда-нибудь за рубеж. Все теряются в догадках, кричат и плачут, а царя нет. Потом Иван Васильевич объявляется в Александровой слободе. Народ просит, чтобы он вернулся на Москву и правил по старине. Но Иван говорит: нет, всё разделяем. Вот это мое — и тут мои порядки. А это ваше — земщина. Он делит Русь на опричнину и земщину. Земщина — это вот так, как раньше, с самоуправлением, с боярами, с Соборным уложением 1550 г. А опричнина — это то, где я делаю, что хочу. Моя вотчина. Причем себе он берет самые защищенные земли центральной и северной Руси, а земщине отдает самые волнуемые набегами земли по границам Литвы и Крымского ханства. И всё это во время им же развязанной войны с Европой.

После этого начинается террор. Причем, мы знаем это в первую очередь — конечно, есть и летописные свидетельства, есть те же письма Курбского — но, слава Богу, в XX веке нашли несколько воспоминаний опричников западных (особенно Генриха Штадена), которые участвовали в этом всем деле, которые оставили свои воспоминания на своей родине. Их нашли, перевели, сейчас они в нашем распоряжении, теперь мы знаем, что там было. Вместо боярского слоя, который управляет земщиной, набирается всякая шваль отовсюду. Лишь один боярин князь Вяземский оказывается в опричнине. Все остальные — это или мелкое дворянство, или вообще люди с совершенно сомнительным прошлым, или какие-то убежавшие до этого в казаки, или это татары, только вчера крещеные, а может и не крещеные — никто не проверяет. Или это немцы и вообще какие-то иностранцы. Потом уже, когда будет расширяться опричнина, если какие-то бояре захотят вступать в опричнину, и их пустят туда, то тогда они должны отречься от всех прав своего состояния боярского и как бы стать заодно с простым людом. Это, кстати, очень привлекало советских исследователей, особенно Покровского, говорившего… о демократизме опричнины.

Но демократии в опричнине не больше, чем в воровской шайке. Опричнина — это собрание люмпен-массы. И мы знаем, что эта люмпенская масса просто грабила, никакой идеи не было — ни Великой Руси, ни Царской власти. У них была одна идея — побольше награбить и вообще весело пожить. Когда читаешь описания Генриха Штадена, волосы на голове становятся дыбом, я не буду это повторять — это невероятно отвратительно. Причем громили всё, громили монастыри, громили церкви, громили боярские усадьбы, громили совершенно простые избы, брали все мало-мальски ценное, насиловали девиц и женщин, убивали мужчин. Штаден говорит, что он вышел из Москвы с одним конем, но набрал по дороге молодцов, сам их принял в опричнину, и эти двадцать молодцов вернулись потом с пятьюдесятью конями и сорока телегами скарба. Он просто объехал окружающие Москву села и деревни.

Вторая вещь — началось массовое переселение. Бояр, которые имели вотчины в опричной части Руси, их выгоняли, причем просто выгоняли, если не было причин казнить, просто выгоняли с женами и детьми на улицу. И говорят: вот ваше новое место, в земщине, где-нибудь, например, в Козельском уезде, вот туда идите. Но ничего нельзя взять, ни коровы, ни одежды, ни золота. Ничего. Они с клюкой шли. Когда они приходили, им давали земли, на которых жили крестьяне. А шла война. Они должны были тут же выставлять войско. А какое войско, если у них ничего нет. Соответственно, с этих крестьян они брали за один раз десятилетний оброк, крестьяне разорялись. В итоге перемещение населения привело к полному экономическому разорению Московской земли. Если к этому прибавить еще военные поражения, поборы и постоянные бандитские налеты. Станет ясно как небогатую, но полнокровную страну опричный эксперимент за десять лет превратил в запустелое пепелище с совершенно терроризированным и сильно поредевшим населением. Новгород Великий выжжен дотла. Его жители, включая монахов и священников — перебиты или угнаны на южную границу. Не многим лучше участь Торжка, Твери…

Все, кто пишут об этом времени, будь то Соловьев, будь то Платонов, будь то Георгий Федотов, они все стесняются говорить, что творили опричники, да и сам царь. Ужасные преступления на сексуальной почве, жесточайшие немотивированные убийства, казни такой изощренности, что просто человеческий язык это не может выговорить. Ограничусь словами митрополита Московского Филиппа: «Доколе хочешь ты лить неповинную кровь твоих верных людей и христиан? Доколе неправда будет царить в русском царстве? Татары и язычники, весь свет говорит, что у всех народов есть закон и правда, а на Руси их нет. Во всем свете преступники, которые ищут милосердия у властей, находят его, а на Руси нет милосердия и для невинных и праведных… Бог взыщет с рук твоих невинную кровь. Камни под ногами твоими, если не живые души, возопиют и будут обвинять тебя и судить». Естественно все знают судьбу митрополита Филиппа. По повелению царя Ивана его первого из всех митрополитов свели с кафедры и убили за это обличение. Такое впервые произошло на Руси.

У царя Ивана никакого конфессионального фанатизма не было. Был религиозный бред — истерические покаяния после умонепостигаемых жестокостей, Но фанатизма не было. Об этом свидетельствует сватовство Ивана Грозного в 1582 году. 52-х летний, по тем временам, старый человек, он при живой седьмой жене Марии Нагой, у которой только что родился сын Дмитрий, посылает послов к Елизавете Английской. Он просит, чтобы кто-нибудь из ее родственниц королевского дома стал его законной женой. При этом царь велит передать, что веру менять жене не обязательно, она может оставаться англиканкой. Поскольку еще в лучший период Ивана IV в 1553 году открывается торговля очень интенсивная между Англией и Россией через Архангельск, и англичане наживают большие деньги, ну и русские от этого немало имеют, то Елизавета совершенно не хочет рвать отношения с Россией. Но, разумеется, она ни одну свою соотечественницу за это чудовище не отдаст. Поэтому она говорит: я уже наметила, у меня есть чудная племянница Мэри Гастингс, но она пока немного больна… Религиозная идеология нужна была Ивану для внешнеполитического и внутреннего употребления. На себя самого принципы православной веры потомок Навуходоносора и Августа не распространял.

Опричнина официально заканчивается после того, как в 1572 году происходит огромный набег крымского хана Дивлет Гирея на Русь и на Москву. Москва кроме Кремля вся сожжена, и люди уведены в полон. После этого царь понял, что земская рать хотя и деморализованная, еще хоть как-то сражается, а опричная рать вообще не сражается, потому что это бандиты и разбойники, и воевать они не хотят. Они награбили, пожили всласть — зачем им еще воевать и погибать? После 1572 г. очень многих опричников казнят. И восстанавливается единое государство, правда, не до конца. Есть Дворец и Земщина. Дворец, фактически, та же опричнина, но без ее крайних эксцессов. Число казней несколько снижается.

Но положения на фронтах это не меняет. Крымский хан, с которым в далеком 1558 г. царь решил не воевать, теперь сжег Москву и продолжал набеги. С Польшей и Литвой после того, как избрали польским королем Стефана Батория, поражение следовало за поражением, и в 1582 году был подписан мирный договор, по которому ни один квадратный километр, завоеванный когда-то Иваном, ему не достался. Граница, какой была до Ливонской войны, такой и осталась. И это был еще выгодный договор. Со Швецией не обошлось так просто. Договор был подписан в следующем 1583 году, но по этому договору Москва потеряла свой последний выход к Балтийскому морю — от устья Сестры до устья Наровы. Это то, что принадлежало Новгороду Великому. Россия была полностью отсечена от Балтийского моря и, кстати, потеряла северную часть Ладожского озера, город Карелу (нынешний Приозерск) и остров Валаам.

В 1584 году Иван IV умер. К этому времени он в 1581 году убил своего старшего сына, и власть досталась слабоумному Федору — оба дети Анастасии. Царь семь раз женился, и ни одна церковь их не признала, в том числе и Московская митрополия. Он убил через два месяца после убийства митрополита Филиппа своего дядю Владимира Андреевича Старицкого, и тем самым пресеклась последняя линия, которая могла бы продолжить род Рюриковичей. Так Иван пресек варяжскую династию, принадлежностью к которой так кичился. Когда государь Иван IV венчался на царство в 1547 году в России было 200 боярских знатных родов, когда он умер в 1584 году осталось 15-20 боярских родов и то сильно поредевших. Остальные пресеклись. Московия была залита кровью, нравственно опустошена и разорена. Вот, собственно, итог царского политического эксперимента. Итог, но не конец.

После смерти Ивана, прозванного «Грозным», наступило затишье. Правление Федора Иоанновича и Бориса Годунова при том, что, конечно, не все было идеально, прошло под знаком восстановления законности, соборности и восстановления связей с Западом. Но теперь всё шло прахом, несмотря на неуемную энергию и политические способности фаворита, а потом и царя Бориса.

Беда заключалась в том, что русский народ, обольщенный идеей величия и власти над окружающими государствами, ненавистью к богатым и, часто, корыстным боярам, которых уничтожал Грозный царь, был готов ему простить все остальное и забыть годы соборного правления, когда ему, после ста лет деспотии, возвращены были Избранной Радой свобода и достоинство граждан. Как оказалось, всего на 15 лет. Народ не восстал против тиранствовавшего царя, он стерпел его, он стерпел все его бесчинства, все его людодерство, все казни. Люди не встали на защиту своего достоинства, своей свободы. Кто-то бежал за кордон, кто-то укрывался в заволжских скитах, кто-то уходил к казакам, кто-то думал затаиться в своем домике, а кто-то, тряхнув головой, сам шел в опричники. И это пассивное, а то и активное согласие на зло было самым страшным.

Поэтому правление Ивана с его невероятными амбициями, с его невероятной жестокостью, с его невероятным авантюризмом и с полным презрением к человеку как ценности и полной зацикленности на себе (единственная ценность — это моя власть, мой сын, моя страна, что хочу в ней то и делаю, я природный государь), — все это привело к смутному времени и фактически к гибели России в Смуте. И только невероятным и чудесным образом самоорганизовавшись на добро, земские люди, нижегородская рать Минина и Пожарского, до этого рязанское войско Прокопия Ляпунова смогли вытащить Россию из полной и окончательной гибели.

Развратившая и унизившая народ абсолютистская затея Ивана Грозного вполне могла обернуться концом России.