В середине 90-х в издательстве «Царское дело» в Санкт-Петербурге вышла книга под авторством известного в церковной фундаменталистской среде митрополита Иоанна (Снычева) «Самодержавие духа» (настоящим автором книги считается референт Снычева — Константин Душенов), где проводилась необычная для церковного читателя апология Ивана IV. В книге дан образ исключительно благочестивого царя, сделавшего для Русской церкви и России одно только благо, без деления на светлый и черный периоды его правления. «Черные страницы» из истории правления Грозного просто опровергаются — будь то убийство сына, зверства или многоженство.

Логика «опровержения» построена на том, что материалы, на которые опирается историческая наука, исходили из-под пера иностранцев, очернявших правление русского царя, и поэтому непомерно завышали число людей, убитых в Новгороде по милости «благочестивого царя». Из факта гиперболизации цифр, приводимых средневековыми историками (например, указанных Джеромом Горсеем 700 тысяч казненных в Новгороде — заведомо нереалистичное число), делается вывод, что и все остальные представления о зверствах Грозного основаны на недостоверной информации. В частности, мифом, навязанным врагами России, объявляется факт умерщвления митрополита Филиппа (сюжет лег в основу фильма «Царь», режиссер которого Павел Лунгин также высказался на тему открытия памятника Грозному — Ред.). В целом основная мысль апологии сводится к тому, что все нелицеприятные факты из жизни Ивана IV — продукт клеветы и русофобской со стороны недругов России.

В постсоветском православии была, однако, предложена и другая линия апологии Ивана Грозного, где его карательный облик не отрицаются, а наоборот, оправдывается. Правда, в отличие от подобных попыток сталинского времени, апология жестокостей Грозного с религиозной точки зрения предлагает видеть особую ценность самих по себе пыток и мучений людей, смотреть на истязания как на некое сакраментальное действо, «таинство», очищающее душу человека от скверны и избавляющее от загробной пенитенциарной системы. Ряд симпатизантов тирана предложили рассматривать проводимые им казни во вспомогательном «духовно-аскетическом» ключе, в качестве орудия избавления изменников от вечных мук, утверждая, например, что, казнив игумена Корнилия Псковского, грозный царь на самом деле «уберег» его от впадения в ересь, и тем самым сохранил его для жизни вечной.

Подобным образом оправдывался опричный террор, а опричнина превращалась в процессе околоцерковной апологии в своеобразный «бренд», сказочный лейбл, которым часть фундаменталистов стала маркировать свое социальное пространство. К началу нулевых можно было услышать о деятельности разного рода «опричных братств», издающих «опричные издания», листки, журналы, где публиковались труды «опричных историков». Появилось своеобразное «опричное богословие» и «опричная иконография», обрамляющая жестокость в иконописную стилистику и образы. Высказывалась точка зрения, что опричнина — это вообще было что-то такое вроде «монастыря в миру», и что не плохо бы такой монастырь возродить, или организовать жизнь России по некоему опрично-монастырскому уставу с жесткой дисциплиной и осознанием своей осажденности в кольце врагов. Суть «опричной иконографии» (иконы Ивана Грозного стали в начале нулевых расти в геометрической прогрессии) выражает, например, вот такое описание образа Грозного одной из «икон», написанных его апологетами, которое дает руководитель Союза православных хоругвеносцев Леонид Симонович-Никшич: «он как бы обращался к своим врагам: "Придите к нам и покайтесь — и мы упокоим вас!.. Мы вас, конечно, казним, и смерть ваша будет лютой, ибо страдания при жизни, страдания, принятые от карающей Царской десницы, есть очищение и искупление. Перед смертью вас исповедует священник и вы, прощенные, с отпущенными грехами, пойдете прямо на Небеса"» (Симонович-Никшич Л.Д. Страсти по Иоанну // Портал-Credo.Ru. 2003 26 сентября).

Почитаешь сочинения некоторых новоявленных религиозных опричников, так складывается впечатление, что ими движет архаическая тяга к человеческим жертвоприношениям, истязаниям в духе ацтеков.

Патриарх Алексий в ответ на попытки проталкивания канонизации Ивана Грозного в начале нулевых дал новым опричникам однозначный отпор, сказав, что невозможно одновременно прославлять в лике святых мучеников и их жестоких гонителей. Кроме того, ведущие церковные историки, публицисты, а в особенности, члены церковной комиссии по канонизации выставили множество аргументов, опровергающих доводы царебожников. Более того, специальное постановление против прославления и какой бы то ни было реабилитации царя было оглашено на Архиерейском соборе в октябре 2004 года в докладе председателя комиссии по канонизации святых митрополита Ювеналия Крутицкого и Коломенского.

Что же происходит сегодня? Губернатор Орловской области Вадим Потомский в ходе открытия памятника почти дословно воспроизводит тезисы царебожников из церковной среды, в особенности, снычевско-душеновского «Самодержавия духа», говоря о том, что «Грозный — великий первый русский царь, который очень сильно оболган под диктовку наших европейских ‘партнеров’», «история, касающаяся Ивана Грозного, умышленно переписывалась», а убийство царем своего сына — художественный вымысел.

Напомню, что по версии почитателей Грозного, представление о том, что он убил своего сына, утвердилось в силу «клеветнических» воспоминаний монаха-иезуита Антония Поссевина, из-за нежелания Грозного принять католическую веру, а также в силу известной картины Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Достоверных исторических источников, которые бы доказывали это событие, якобы нет. Видимо наполненная мифами «опричная теология» позволила также губернатору сшить Ивана Грозного и Санкт-Петербург в одном временном периоде.

В то же время в словах других общественников-политиков (Александра Проханова, прот. Всеволода Чаплина, министра Владимира Мединского и др.) можно обнаружить две линии в апологии Грозного — как мифически-примирительную, смягчающую образ царя, так и ту, которая держит курс на оправдание террора. Если Мединский в пандан «Самодержавию духа» Снычева-Душенова отмечает, что число жертв Ивана IV сильно завышено, то Проханов уже предлагает не столь вегетарианскую версию апологии, отмечая свое одобрение жестокостям Грозного. И пресловутый священник Всеволод Чаплин вообще отмечает, что ценна сама по себе идея «массовых христианских репрессий против бунтовщиков и заговорщиков», и установка памятника поможет эту идею в обществе реализовать.

Можно было бы снова попытаться списать этот случай рецепции опричных идей в политическом пространстве на маргиналов. Сказать, что не нужно придавать разным экзотическим фантазиям значения. Однако отмахнуться уже не так легко. Среди членов возглавляемого Прохановым Изборского клуба люди отнюдь не из политического андеграунда, но в том числе и представляющие церковь. Например, туда входит епископ Тихон (Шевкунов) и епископ Августин (Анисимов), возглавляющий Городеско-Ветлужскую епархию. Последний откровенно высказывался в пользу заслуг Сталина, то есть защита тирана имеет своих сторонников среди высших чинов церковной иерархии.

Интересная получилась ситуация. Ведь в церковной среде 90-х был достаточно большой спектр мнений. Были как милленаристские конспирологические настроения, мистически оформлявшие образы России как осажденной крепости, но ведь было немало гуманистических настроений, ориентированных на развитие гуманитарного образование, на культурный обмен и гуманизацию общества в целом. Получается, что в политическое и медийное поле прорвались именно крайние формы фундаментализма.

А христианский гуманизм, который также широко присутствовал в церковном дискурсе 20 лет назад (по крайней мере, на уровне высшей иерархии и образованного духовенства), стал сегодня мало приемлемым понятием. Слово «гуманизм» стало вообще чуть ли не ругательным в церковном лексиконе. Проблема еще и в том, что сегодня поборники гуманизма в России, видя, что религиозное пространство все более приватизируется церковными фундаменталистами, сами начинают дистанцироваться от религии, «выкорчевывают» религию из арсенала своей аргументации, хотя еще не так давно апеллировали при утверждении гуманистических идей к христианскому персонализму и христианскому обоснования ценности личности.

Получается парадокс. Если вся классическая историческая точка зрения на Грозного, сложившаяся до революции, — «искажена», «лжива» и «переписана» под «диктовку европейских партнеров», то тогда период российской истории во время династии Романовых, и вплоть до конца 30-х годов XX века (когда при Сталине начали реабилитировать Грозного), оказывается периодом порабощения России «западными партнерами». Нужно признать тогда этот период одной «большой смутой», продолжавшейся 350 лет, а восстановление «исторической правды» исчислять от сталинского времени.

Россия в таком случае более трех веков подряд была не совсем Россией, православие, в традиции которого было называть Грозного «новым Иродом», — не совсем православием, самодержавие — не совсем самодержавием, история — не историей и т.п…

В итоге мы приходим к феномену, называемому в науке counter-history, когда под воздействием конспирологических идей создается некая оппозиционная принятой в науке история, некое параллельное или альтернативное видение мира. Об этом в частности, пишет исследователь русской культуры — Пер-Арне Бодин в свое монографии Language, Canonization and Holy Foolishness.

Появление такой counter-history возможно именно благодаря религиозному обоснованию — именно религиозная ревизия очень помогает смещать авторитетность одно традиции в пользу другой, делигитимировать одно и легитимировать — другое. Поэтому даже если полагать, что в основе сегодняшнего почитания Грозного лежат политические причины, нельзя списывать со счетов то, что предпосылки для этого почитания заложили религиозные поклонники черносотенных идей.

Итогом становится фактически неразрешимая ситуация, где гуманизм опирается исключительно на пространство светского, а сторонники тоталитарной архаизации получают в свои руки весь арсенал религиозной аргументации. В этой связи объяснимо, почему последние побеждают.

Борис Кнорре, специально для «Новой газеты»