Фото: Зинаида Бурская / «Новая газета»
Выезжаем из Донецка на восток, в сторону сросшейся с областным центром Макеевки. Война заканчивается с последним блокпостом. Асфальт не разбит гусеницами тяжелой техники. Нет взорванных мостов, разрушенных домов и сгоревших полей. Чем дальше от Донецка, тем больше людей и машин. Будто попал в другой мир.
Проезжаем город Зугрес. Здесь живут родители и бабушка моей знакомой. Она долго уговаривала их уехать, но они отказались. Три аргумента: «бабушка старенькая», «здесь более или менее спокойно» и «жалко бросать».
Поля — бесконечное лоскутное одеяло. Зерновые, кукуруза, подсолнухи. Терриконы — черные и поросшие лесом. Брошенные шахты. Опять поля.
В Торезе дорога заканчивается — начинаются ямы. Серая угольная пыль по обочинам. Аварийные пятиэтажки. Закрытые детские сады. Ровно в этот момент ты понимаешь, что здесь двадцать лет велась своя, не имеющая никакого отношения к геополитике война, — война за выживание.
Большинство шахт закрыто. Смертность вдвое превышает рождаемость. Все, кто мог отсюда уехать, уже уехали.
Шахтерский поселок Рассыпное. Улица на окраине. У аккуратного выкрашенного голубой краской забора переминаются с ноги на ногу люди с камерами и микрофонами — ждут своей очереди. Во дворе небольшого частного дома, под виноградной лозой и зелеными кистями еще не созревших ягод работает очередная съемочная группа. 17 июля, проломив крышу, на летнюю кухню этого дома упало тело женщины — пассажира «Боинга 777», выполнявшего рейс Амстердам — Куала-Лумпур.
— Вот здесь, на полу она лежала, на боку… Тут голова была — видите темные пятна крови? Да, здесь… Лежала лицом вниз, руки поломаны в суставах, кости торчали… Оторванная ступня застряла на чердаке. Ее потом доставали…
Пожилая хозяйка дома говорит об этом почти без эмоций. За последние дни она пересказывала эту историю десятки раз. Вначале на тело и дыру в потолке приходили посмотреть соседи, потом подтянулись журналисты.
— Испугалась, конечно. Такой грохот… Я сначала вообще не поняла, что это. Подумала, что просто мусор — она вся мусором была засыпана…
Соседи рассказывают, что опознать труп можно было только по кистям рук и кольцам. Вначале все подумали, что тело мужское — из-за короткой стрижки. Усталая хозяйка монотонно перечисляет признаки женского, на которые обратила внимание позже: широкие бедра, черные стринги, сорванную одежду — то ли платье, то ли футболку, лежавшую рядом с телом.
— Она пролежала у меня сутки. Потом за ней приехали — то ли милиционеры, то ли спасатели. Загрузили в мешок, вынесли на дорогу, через какое-то время увезли. Она 26-й была.
— Услышал грохот, гул, видел, как падает, — но не понял, что это. Потом как будто бы два взрыва. Ну я жену с ребенком немедленно в подвал, подумал — бомбят. Сам вышел посмотреть. Кто-то начал говорить — самолет упал. Вышли в поле и увидели все это…
Я не увижу то, что видели они. Ополченцы, спасатели, шахтеры и местные жители несколько суток занимались сбором тел и фрагментов. Черные мешки загружали в машины и везли на железнодорожную станцию в Торез. Во вторник утром пять вагонов-рефрижераторов (282 тела и 87 фрагментов, которые могут принадлежать 16 людям) прибыли в Харьков. Оттуда два самолета с останками сорока пассажиров «Боинга» уже вылетели в Голландию.
Но я вижу осколки мирной человеческой жизни, жизни людей, не имевших никакого отношения к российско-украинскому безумию. И чувствую запах — навязчивый, приторный, обволакивающий. Заблудившийся в ярких, как с картинки, подсолнухах, запах насильственной человеческой смерти.
Кабина, передняя стойка и какие-то части переднего салона упали в подсолнечное поле на окраине Рассыпного. Среди перекореженного железа, пучков проводов, проволоки — куски приборной панели, микросхемы, кресла пилотов, аэронавигационные сборники, спасательные жилеты, широкие кресла бизнес-класса, синие почтовые мешки, письма, упаковки журналов, виниловые пластинки, сумки, чемоданы, одежда, обувь, предметы личной гигиены. Здесь же, в подсолнухах — фрагменты обшивки с надписью «Malaysia airlines». Запах.
В нескольких километрах от кабины, на дороге из Рассыпного в деревню Грабово, упал хвост и часть салона. Обгоревшее железо, обгоревшие вещи, кресла, одежда и обувь, чемоданы, мертвые птицы с разноцветными перьями, которых везли в самолете. Запах.
Еще один крупный фрагмент фюзеляжа рухнул в пятидесяти метрах от жилых домов на окраине Грабова. Два цвета. Выжженное поле, обугленные, спекшиеся куски металла, узлы, сочленения, что-то похожее на турбину двигателя — черное. Разорванная обшивка — белое. Запах.
К каждому из этих мест, отгороженных от остального мира бело-красным волчатником, местные жители несут цветы и детские игрушки.
— Нам говорят, что нет войны… А это что? Мирный самолет летел… Людей сколько погибло, детей, младенцев сколько… Люди находили, думали, что это куклы, а это грудные дети!
Местные рассказывают, что крест на въезде в Грабово освятили буквально за два дня до трагедии. Считают, что только это и спасло поселок от самолета — упал в поля, а мог бы и на дома.
Только что у креста закончился молебен. Мужчины, женщины с детьми, старики расходятся по домам.
— Дочка, ты не верь тому, что говорят. Рассказывают, что мы тут мертвых обирали, деньги, вещи, кольца снимали… Разве ж можно это! Когда горе такое…
Среди обломков не осталось никаких ценных вещей — банковских карт, документов, украшений, мобильных телефонов, планшетов, компьютеров. Видела несколько пустых кошельков. Хочется надеяться, что все это было собрано для передачи родственникам.
— Благочинные приехали вот из Тореза и Шахтерска, еще батюшки… Молятся за упокой всех… И тех, кто в самолете разбился, и тех, кто гибнет в этой войне.
В 10 метрах от нас снимает облачение один из священнослужителей. К нему подбегает молодой парень с иконой.
— Опять журналюги понаехали. Говорят между собой, что дээнэровцы опять показуху устроили…
— Ничего страшного. Не обращай внимания.
— Не страшно вам здесь?
— Ох, о чем спросила… — у моей собеседницы, женщины лет шестидесяти, в глазах появляются слезы. — Сегодня рано утром опять самолет летал…
Никто из местных жителей, с которыми мне удалось пообщаться, не сомневается в том, что самолет сбили «хохлы». Старшее поколение Грабова и Рассыпного со страхом в глазах говорит, что если украинцы доберутся до их деревень, то обязательно всех убьют. Почему так думают — объяснить не могут. Мужики помоложе рассуждают о том, что «Боинг» сбила украинская армия, причем не случайно, а специально, чтобы на ополченцев подумали. В чем смысл такой провокации, тоже объяснить не могут, но многозначительно спрашивают: «Ты что, сама не понимаешь?»
Высокий дээнэровец с автоматом, следящий за порядком на месте крушения, убеждает иностранных фотографов в том, что самолет могли сбить только «укры», потому что у «ополченцев такого оружия нет».
Вмешиваюсь в разговор.
— Но у вас же есть «Буки»!
— Ну да. Они на такую высоту не добивают. Пассажирские самолеты на 10 километрах летают.
— Из «Бука» можно поражать цели и на большей высоте.
— Ну, может быть, из каких-то и можно. А наши — старые, немодифицированные.
После окончания поисков останков погибших и черных ящиков в местах локализации обломков малайзийского «Боинга» сняли оцепление. «Железо», оставшееся на месте крушения, охраняют всего несколько человек.
В ночь с понедельника на вторник премьер-министр самопровозглашенной Донецкой республики Александр Бородай передал самописцы авиационным специалистам из Малайзии. Во вторник малайзийцы участвовали в осмотре фрагментов самолета. Однако дальнейшая судьба обломков «Боинга» до сих пор неизвестна.
В настоящий момент в Харькове находятся 90 международных экспертов и 30 представителей дипломатических ведомств. Правительство Украины уже заявило о том, что готово передать расследование катастрофы Нидерландам, но вице-премьер Украины Владимир Гройсман, который возглавляет правительственную комиссию по расследованию катастрофы, говорит о том, что экспертам до сих пор не предоставили возможность посетить место крушения.
Донецк — Торез
{{subtitle}}
{{/subtitle}}