Государственных преступников возмездие настигает не всегда быстро. Зато это проклятие неотвратимо и вечно, в отличие от той преступной власти, про которую они думают, что она «навсегда»
«Десталинизация» России, о которой при прошлом президенте упомянул было его Совет по правам человека, оказалась невозможна потому, что в ней не было, как в Германии, своего Фрица Бауэра. Но только сегодня, когда денацификация Германии, занявшая гораздо больше лет, чем принято считать в России, все-таки произошла, его имя возвращается к немцам и ко всему человечеству.
undefined
Вилла, выкупленная СС в конце тридцатых и приспособленная под элитную гостиницу, расположена в пригороде Берлина: один ряд окон выходит в парк, другой – на живописное Ванзейское озеро. В январе 1942-го сюда приехали главы представительств СС оккупированных территорий Восточной Европы. Совещание заняло два часа: предложения по «окончательному решению еврейского вопроса» заранее подготовил и раздал 15-ти участникам оберштурмбанфюрер СС Адольф Эйхман, «референт по евреям» - так называлась его должность в МВД при Гитлере. Спор возник лишь о том, обязательно ли уничтожать экономичным «Циклоном Б» четвертинки и восьмушки евреев, и этот вопрос был отложен до лучших времен. В остальном участники согласились, что на каждой из оккупированных территорий подлежало истреблению столько-то евреев согласно табличке: от 5 млн. в СССР до двухсот человек, дотошно подсчитанных в Албании.
Один из 15-ти комплектов документов сохранился случайно. В музее на вилле «Марлир» (он был создан отнюдь не после войны, а лишь в 90-е годы) выставлены также комментарии к Нюрнбергским законам юриста Ганса Йозефа Марии Глобке и любовно вычерченные схемы для определения четвертушек и восьмушек евреев по мужской и женской линиям. Тут начинаешь понимать, что, в отличие от учения немецкого еврея Маркса о классовой борьбе, в котором, если не доводить его до абсурда, есть здравая основа, эта охота за восьмушками евреев - чистая паранойя, но охватившая за малыми исключениями целую нацию.
«Референт по евреям» Эйхман был выкраден из Буэнос-Айреса делегацией Израиля, прилетевшей в 1961-м на празднование 150-летия Аргентины. После суда он был повешен в ночь на 1 июня 1962 года. Ключевую роль в поимке Эйхмана (он жил под чужой фамилией и разводил кроликов) сыграл Фриц Бауэр - Генеральный прокурор земли Гессен (Франкфурт). Именно на него вышел один слепой еврей из Аргентины, переживший концлагерь, чья дочка случайно услышала хвастливые речи сына Эйхмана. Бауэр понимал, что, пойди он официальным путем, Эйхману дадут уйти бывшие однопартийцы, занявшие важные посты в судебной системе ФРГ. Он слил информацию Моссад, хотя к идее Израиля, сам будучи евреем, Бауэр относится неоднозначно.Об участии Бауэра в деле Эйхмана стало известно лишь спустя сорок лет после его смерти, а при жизни он говорил об этом только близким друзьям, да и тем подвирал, «поселив» слепого еврея для конспирации в Бразилии.
Бауэр пытался привлечь к суду и автора «Нюрнбергских законов» Глобке, но тот оказался ему не по зубам: канцлер ФРГ Конрад Аденауэр назначил ученого юриста на пост генерального секретаря ФРГ и сделал его своей правой рукой.
Очарованный живописным уютом виллы в Ванзее, я не был в Бухенвальде, но переводившая мне в музее казашка Алма рассказала, что там у ворот лагеря стоит дуб, под которым любил сидеть еще Гёте. Сиживали в его тени и гестаповцы из лагеря, отдыхая от трудов и размышляя о чем-нибудь отвлеченном. Немцы ведь всегда любили природу и поэзию. Это все никак не укладывается в голове. А то, что не укладывается в голове, проще из нее выкинуть, и так всегда и поступает большинство. Но всегда находятся и люди, противящиеся забвению преступлений, их немного, и они вызывают крайнее раздражение.
undefined
В начале 2000-х режиссер документального кино Илона Циок (Ziok) из Берлина снимала фильм о переплетении судеб двух людей, один из которых был граф, а другой коммунист. Граф угодил в лагерь за участие в одном из заговоров против Гитлера, коммунист уже сидел там с конца тридцатых, и они подружились. После войны коммунист возглавил в ГДР обком и национализировал имение графа, но, продолжая лагерные споры, они вели дружескую переписку, пока в 60-х партия не запретила коммунисту эти вредные рефлексии.
Дочка графа (сам он к тому времени уже умер), давая Илоне интервью, как-то ей сказала: «На самом деле, мы всем обязаны Фрицу Бауэру». Илона спросила: «А кто это?». Через сорок лет после загадочной смерти Бауэра, которого нашли мертвым в ванне в 1968-м, мало кто помнил об этом человеке, чей вклад в преображение ФРГ, на самом деле, трудно переоценить. И сейчас, уже после выхода на экраны фильма Илоны, о нем знает, может быть, каждый третий образованный немец, пока вряд ли больше. Очень уж его не любили при жизни.
Еще до войны Бауэр (родился в небедной еврейской семье в Штутгарте) был судьей по делам несовершеннолетних (самым молодым в истории Германии) и дружил с социал-демократами. Незадолго до эмиграции в 1939-м он работал юрисконсультом управления железнодорожных вокзалов в Штутгарте. Будущий глава социал-демократической партии ФРГ Курт Шумахер как раз планировал захватить вокзал в Штутгарте, чтобы остановить все движение поездов на Юге. Кто-то их сдал, Шумахер отправился в концлагерь, но в 1945-м вышел оттуда без ноги, возглавил СДПГ, которая сумела выиграть выборы в некоторых немецких землях, в частности, в городах Брауншвейг и Франкфурт.
Вернувшись из Швеции, где он пересиживал нацизм (и издал в 1944 году по-шведски книгу о наказании военных преступников), юрист Фриц Бауэр благодаря этим связям был назначен председателем судебной коллегии в Нижней Саксонии (Брауншвейг), затем – генеральным прокурором в Брауншвейг, затем земли Гессен (Франкфурт), где на стене прокуратуры велел высечь фразу из Конституции ФРГ (стена ее сохранила): «Человеческое достоинство неприкосновенно».
В Брауншвейге он начал с организации в 1952-м процесса против Отто Эрнста Ремера, руководившего подавлением путча против Гитлера 20 июля 1944 года. Иск о защите чести подал сын одного из казненных заговорщиков: Ремер называл их предателями. Усилиями Бауэра Ремер получил аж 3 месяца административного ареста, но сбежал в Испанию и в Германию никогда больше не возвращался. Это не главное: главной целью Бауэра была реабилитация заговорщиков.
Бауэр хитро выстроил линию процесса, ссылаясь на древнее германское право (к нему апеллировали и нацисты), на вытекавшее из него право тираницида: любой свободный гражданин мог убить герцога, если тот обижал свой народ. Прокурор доказывал, что фашистское государство не было государством в законном смысле слова. После процесса в Брауншвейге эти идеи слегка закрепились и в судебном прецеденте, и в общественном сознании, а беглая аристократия стала возвращаться в Германию и учить немецкому детей: те еще скажут свое слово в 1968-м и позже.
Однако подавляющее большинство немцев не считало фашистское государство чудовищем. Один из персонажей в фильме Илоны, друг Бауэра, говорит (после кадров трупов, которые вывозили из Аушвица грузовиками, как дрова, и при этом снимали для истории) важную вещь: у каждого из них была не только живая душа, но и имущество. Были дома, которые законопослушные немцы смогли купить за копейки, были сервизы, из которых их потомки до сих пор пьют кофе, игрушки, в которые стали играть их дети. То есть в более широком смысле слова виновны мы все. Потому что имущество было не только у задушенных Гитлером евреев, но и у «кулаков» или дворян, или работяг, расстрелянных Сталиным, и никто из нас не может быть полностью уверен, что это не их картина висит у него в гостиной.
Значит ли это, что нация может быть виновной? Ответ Фрица Бауэра был: нет! Вина не бывает коллективной и тем более не передается по наследству. Долг детей виновных – переосмыслить историю отцов. Но и раскаянье тоже – подвиг единиц, которые взваливают на себя по доброй воле весь груз грехов нации.
Одним из персонажей фильма Илоны стал писатель и драматург Томас Харлан, друг Бауэра, сын режиссера Файта Харлана, который в 30-х снял один из наиболее отвратительных пропагандистских фильмов третьего рейха «Жид Зюс» (игра слов: фамилия Зюс переводится как «сладкий»). Томас говорил, что простил бы отцу, если бы он снял дрянную заказуху, но тот снял именно мастерский антисемитский фильм, который мог оправдать скотство миллионов.
Томас Харлан в пятидесятых поставил в Германии спектакль о преступлениях нацизма, и те, кого он назвал по имени, будучи при должностях, возбудили против него дело. Харлан уехал в Польшу из соображений безопасности, но также с целью найти новые доказательства к своей пьесе. В Польше он подружился с выжившими узниками Аушвица, которые объединились в комитет жертв во главе с Германом Лангбайном. Рассказывали, что Харлан и Лангбайн наняли каких-то домушников из членов все того же комитета, чтобы те взломали в Австрии дом брата Эйхмана (см. выше), давшего интервью нацистскому журналисту из Голландии, которое и сегодня есть в интернете, а впервые оно появилось в польской газете «Политика», куда его отдал Харлан. Это интервью было очень хвастливое, но в том, что вышло в газете, прямых доказательств было все же маловато. Их оказалось довольно в той расшифровке, которую домушники нашли в доме австрийского брата Эйхмана.
Уже наслышанный про прокурора Фрица Бауэра, Харлан сумел как-то связаться с ним и передал расшифровку на конспиративной встрече где-то между Германией и Польшей. Бауэр как бы по забывчивости оставил этот материал на столе у себя в кабинете, там его сфотографировал некто, кто доставил фотопленку в Израиль. Это доказательство и легло в основу обвинения Эйхмана, а иначе без толку было бы и сажать в самолет вместо делегации на празднование 150-летия Аргентины Моссад и красть оттуда «референта по евреям» в 1961 году.
Подружившись с Бауэром, Харлан конспиративными путями продолжал слать ему доказательства для процесса по Аушвицу из Польши, а потом организовывал приезд свидетелей на суд. Сам он позже уехал от социализма во Францию, а затем в Италию,и его дети не знают немецкого – настолько он стал их отцу ненавистен. Со своим отцом Томас примирился перед самой его смертью.
В 1961-м Бауэр вычитал в газете, что один бывший узник Аушвица подал иск против бывшего сотрудника лагеря, который теперь работал мирным бухгалтером в захолустье, а он его узнал. В лагере тот с помощью пыток разоблачал замыслы побегов (хотя таковых там и не было). В городе, где был подан иск, шансов не было (суды там возглавляли бывшие нацистские юристы), но Бауэр, объединив в деле еще и других персонажей и собрав доказательства, сумел (пользуясь тем, что Аушвиц находится не в Германии, а в Польше) добиться решения Верховного суда о юрисдикции по этому делу исключительно во Франкфурте.
Тот факт, что дело имело огромное политическое значение, вовсе не делало его «политическим» в том смысле, какой придавался нацисткам процессам в Германии или «троцкистским» в СССР, или «делу Ходорковского» в новой России. То есть, не было никаких скидок в смысле допустимости и убедительности доказательств, соблюдения сроков и других строгих формальностей. В этих рамках и при наличии яростного сопротивления Бауэр подготовил концепцию обвинения и обвинителей, которые при поддержке Комитета жертв Аушвица нашли (не считая документов) 220 свидетелей (из них четверо из СССР), давших показания в суде с присяжными.
Обвинение было предъявлено заочно почти тысяче работников лагеря, но лишь 24 (к концу процесса – 20) оказались на скамье подсудимых. Они говорили, что и не знали вовсе, что происходило в Аушвице, что считали все лишь подготовкой к депортации, затем, когда свидетели уличали их, они ссылались на то, что только хранили верность присяге и выполняли приказы. Это все были рядовые палачи: один пытал, другой залезал на крышу самого страшного барака, открывал люк и бросал вниз баллон с «Циклоном – Б», третий помогал отбирать кандидатов в этот барак, четвертый грузил трупы: за это давили дополнительный шнапс. Они к тому времени добросовестно все забыли и тихо занимались себе мирным трудом.
Интересней других был школьный учитель, успевший написать диссертацию по Гёте и «ставший таким утонченным человеком» (фраза из фильма Илоны). У него и в Аушвице работа была утонченная, он возглавлял отряд психологической помощи тем, кто повреждался в уме, разгружая трупы, перепачканные фекалиями. Это не без сарказма называлось «Отряд Иисуса».
Один из персонажей фильма говорит: «Теперь мы знаем имена теоретиков и многих палачей, но мы так и не знаем имени человека, который первым придумал утилизировать зубы, кожу и волосы жертв Аушвица».
Процесс по Аушвицу, шедший в 1963 - 65 годах (приговоры были вынесены в 64-м, но и далее продолжался розыск подсудимых), широко освещался в немецкой прессе, газета Frankfurter Allgemeine Zeitung давала отчет с каждого дня заседаний. Это тоже требовало мужества от коллег: большая часть читателей еще и в то время воспринимало эти разоблачение как предательство Германии. Зачем? Война давно кончилась, люди мирно живут и воспитывают детей, зачем ковырять старые раны? Приговоры для большинства подсудимых не были чрезмерно строги. Но если до этого в Германии были попытки отрицать само существование лагерей смерти, то после вердикта присяжных это могло прийти в голову уже только ненормальным.
Лично Фриц Бауэр в процессе не участвовал по той простой причине, что на нем висели и другие, рядовые уголовные дела и обязанности по организации работы всей прокуратуры земли Гессен с ее девятью подразделениями в разных городах.
Но все двадцать месяцев (183 дня заседаний), пока шел процесс, он ждал, чтобы хоть один из двадцати четырех попросил прощения у детей тех, кто был отравлен экономичным «Циклоном Б». Ни один не произнес ни слова покаяния.
Отчаявшись ждать раскаянья от нацистов, Бауэр считал, что надо делать ставку на молодежь. Друг Бауэра с телевидения во Франкфурте незадолго до его смерти организовал единственное ток-шоу, где, беседуя с молодыми людьми в студии, Бауэр говорит: «Ничто не принадлежит только прошлому. Все по сей день часть настоящего и может стать частью будущего». Запись ток-шоу длится 45 минут, из них Илона сумела без денег (бюджет фильма был урезан более чем вдвое) взять 17, и это те редкие кадры, где говорит сам Бауэр, а не его друзья о нем. А целиком ток-шоу больше никогда не было показано.
Мысли Бауэра передает в фильме также один из слушателей публичной лекции в политехническом институте Карлсруэ. Там прокурор объяснял нацизм привычкой немцев к законопослушанию и призывал студентов быть послушными не всегда и не всякому начальству. Что ж удивляться, что его захотели послушать технари, но ни профессура, ни студенты юридического факультета (а в Карлсруэ находится Конституционный суд ФРГ и здесь цитадель их правовой науки) вовсе не почтили эту лекцию присутствием? Даже юристы, которые втайне симпатизировали Бауэру в это время, вряд ли стали бы говорить об этом громко в своем кругу.
Фриц Бауэр много писал не только о праве, но и о философии гуманизма и об искусстве, его книги и газетные заметки до сих пор актуальны (по мере того, как он становится все более популярной фигурой в Германии, готовится и переиздание его трудов. Он был социал-демократом и оставался до какой-то степени в плену социалистических доктрин в области наказания: объяснял причины преступлений условиями среды и создал в городе Дармштадт недалеко от Франкфурта «тюрьму открытого типа».
Он читал, чаще по своей инициативе, по студенческим аудиториям лекцию под названием: «Корни фашистских и национал-социалистических поступков». Текст этой лекции стал популярен, но Министерство образования одной из земель ФРГ запретило распространять его в университетах. Возникла полемика, в которой государственную точку зрения был уполномочен представлять чиновник Гельмут Коль. Точка зрения эта в 60-х состояла в том, что для переосмысления нацистского прошлого прошло еще слишком мало времени. Впоследствии Илона посылала бывшему канцлеру Колю несколько просьб об интервью, но он так и не ответил.
И, как ни умен был прокурор, он не предугадал той новой вспышки ненависти к евреям, которую породил в Германии 60-х процесс по Аушвицу. Бауэру ежедневно кто-то звонил и слал письма с издевательствами и угрозами.
Его труп был найден в ванной 1 июля 1968 года без признаков насильственной смерти. Через два дня он был кремирован, что не было согласовано ни с его женой (пусть он с ней давно не жил), ни с сестрой, ни с распорядителем по завещанию, ни с друзьями. Вскрытия не было, хотя в таких случаях оно является обязательным: у него хватало врагов: он продолжал затевать процессы против бывших нацистов, не оставлял надежды добраться и до весьма высокопоставленных лиц (как Глобке – см. выше). Угрозы могли быть вовсе и не пустыми.
В отсутствие вскрытия и исходя из обстоятельств этой смерти, вслед за ростом в Германии популярности Бауэра здесь обсуждаются и версия самоубийства (но он в тот вечер пил чай с соседкой, угощая ее только что купленным печеньем) и даже удушения газом, для чего не надо было тащить «Циклон – Б», а достаточно было испортить колонку в ванной. Но и в том наиболее вероятном случае, что у Бауэра просто не выдержало сердце, он стал последней жертвой Аушвица.
Нынешние люди Германии — совершенно новые, в отличие от «новых русских», которые более чем архаичны. Для этого пришлось пройти через долгое и болезненное переосмысление прошлого, чего в России так и не было сделано
В Берлине мне устроили встречу с профессором Инго Мюллером, который издал в 1987 году в Германии книгу под названием «Ужасные юристы». В ней профессор доказывает на примерах судеб конкретных правоведов и доктрин, прослеживаемых им с 20-х до 80-х годов ХХ века, что перерывов в этой линии не было: все это одна и та же история, одни и те же люди и слегка модифицирующиеся идеи.
В фильме Илоны тоже постоянно повторяется фраза: «Это судьи из Лейпцига» (там располагался верховный суд Третьего рейха).
После Нюрнбергского процесса оккупационные власти США (союзников на это уже не хватило, они рассорились на первом) провели еще 12 подобных процессов над наиболее кровавыми нацистскими преступниками в Германии. Соглашение о капитуляции включало в себя проведение денацификации Германии, но ничего из этого не выходило. Есть рассекреченные донесения того времени, дипломаты США докладывают: поддержки со стороны немцев нет. В одной из депеш есть рассказ о том, что, пока представители США искали работу для 12-ти юристов, выехавших из Германии в период нацизма, а официальные инстанции отвечали, что работы для них нет, они же втихаря устроили на работу 160 юристов, чье прошлое было так или иначе связано с нацизмом. С 1949 года (окончательно с 52-го) Германия вернула статус независимого государства, и начался процесс «ренацификации».
Конрад Аденауэр, который никогда не был нацистом, тем не менее назначил практически своим заместителем Ганса Глобке в 1953 году. Хотя его нацистское прошлое по возможности замалчивалось, Глобке был свидетелем на процессе по Аушвицу во Франкфурте, он был вынужден объясняться, что благодаря его схемам и комментариям к «расовым законам» скольким-то восьмушкам евреев якобы даже удалось спастись. Аденауэр неизменно их отклонял его прошения об отставке. Ему и немецкому государству нужны были эти юристы, их квалификация. Судьи были законопослушны, они перестали и вспоминать о евреях, а свои умения обратили против коммунистов и гомосексуалистов: поменяли образ врага.
Профессор Мюллер считает, что Глобке не был так уж незаменим, скорее он был нужен Аденауэру именно как символ того, что с нацистским прошлым можно жить и работать на благо Германии. Но и Фриц Бауэр говорил то же самое, и у него тоже был заместитель с нацистским прошлым. Он лишь настаивал, чтобы они попросили прощения, раскаялись и отреклись. Никто из них публично не отрекся.
В 1987-м и в последующие годы книжка Инго Мюллера про «ужасных юристов» разошлась тиражом 160 тыс. экземпляров, суммарный гонорар профессора достиг четверти миллиона евро. В 1995-м было принято решение Верховного суда ФРГ, где нацистская юстиция впервые была названа «кровавой». Но к тому времени это была уже совершенно другая страна.
Отец Илоны Ziok, как и граф из ее предыдущего фильма «Граф и товарищ», был немецким аристократом, служил, участвовал в одном из заговоров, сидел в лагере в Польше, был вызволен Армией Крайовой и помогал ей в войне и против Германии, и против СССР. В конце 60-х он отправил семью в Англию, впервые в Германию Илона попала в 16 лет. Молодость ее в начале 80-х, видимо, была бурной, судя по тому, что ее муж Манюэль Гётчинг, сейчас известный композитор – записал в 72-м психоделическую пластинку дляТимоти Лири, который исследовал воздействие ЛСД на психику человека, а его музыку предпочел даже Пинк Флойду. Сейчас Илона затевает снять кино про тех, кто в начале 70-х был частью этого проекта и остался жив. Некоторые из выживших стали весьма известными людьми.
Еще один фильм «Звуки тишины», который Илона выпустила перед тем, как взяться за Бауэра, был про последнего тапера немого кино (он умер в Берлине в возрасте 104 лет и успел побывать на премьере). Фильм имел огромный успех и был переведен на многие языки, но там было весело, и спорить было не о чем. А с новой заявкой она оббила все пороги: денег никто не давал. В институте Фрица Бауэра (о нем ниже) ей вообще сказали: «А зачем нужен фильм о Бауэре?».
В давно успокоившийся мир памяти Бауэра Илона врезалась, как метеорит в болото, сразу подняв тучу брызг и переругавшись со всеми. По ее совету я съездил в недружественный ей Институт Бауэра во Франкфурте (куда Илону не позвали на просмотр ее же фильма, который был жестко раскритикован и не рекомендован для показа, хотя затем он получил массу призов, в том числе Берлинского фестиваля, и новые немцы валят на него валом. В Институте Бауэра мне стала понятна глубокая причина их расхождений: она в самом Фрице Бауэре.
Институт во Франкфурте возник в 1995-м как ответвление темы Холокоста. В США в 78-м вышел фильм с таким названием, а до 1979-го, когда его с большим успехом показали в Германии, этот термин здесь вообще не был известен. На гребне чувства вины перед евреями, которое в это время и в новом поколении возникло не только на уровне официальном, но и в массах, в Германии был создан Институт Холокоста, затем от него отпочковалось отделение, которое тщательно занималось только Аушвицем и собрало самый большой из всех имеющихся архив о процессе во Франкфурте 1963 – 65 годов.
«Холокост» переводится как «всесожжение» (жертва): тем русским, которые иногда ходят в церковь, это слово знакомо по 50-му (покаянному) псалму Давида, он читается всякий раз перед началом литургии, при исповеди: «…всесожжению не блоговолиши».
А в 1995-м они просто сидели и думали, как назвать этот новый институт. В это время уже совсем другой генеральный прокурор земли Гессен сделал доклад о Бауэре, и те, которые думали над названием, сказали: вот! На самом же деле, этот институт изначально был не «Бауэра», а скорее «имени Бауэра».
Проблема в том, что самому Фрицу Бауэру (и в этом я согласен с Илоной) это могло бы и не очень понравиться. Это тонкий и щепетильный вопрос, но Бауэр, когда его спросили, еврей ли он, ответил, что он таков по Нюрнбергским законам Глобке, в университете изучал лютеранскую теологию, сам атеист. Многим евреям он не нравился тоже, потому чтоне считал, что правильнее всего ехать в Израиль, при этом полагал себя (и был им) не только немцем, но и патриотом Германии. Он рассматривал холокост не как преступление немцев против евреев, но скорее как преступление человечества в целом против человечества в целом.
Опережая европейскую мысль своего времени, Бауэр считал, что уж во всяком случае не кровь определяет национальную принадлежность. Мне кажется, он пришел к пониманию того, что мир глобален не только в географическом, но и в историческом смысле. Есть человечество в целом и есть человеческие личности, которые определяют его судьбу и тянут его, если уж глобально, к добру или ко злу. А то, что до сих пор называлось нациями или историческими государствами – это, в общем, отдельные главы общей книги, не имеющие самостоятельного значения вне общечеловеческого контекста. То есть преступления нацистов – это и наши преступления, также как и преступления сталинистов - это не преступления НКВД перед мнимыми троцкистами и др., а общечеловеческие преступления и проблема.
Такая постановка проблемы раздражает не только немцев. Она бесит и евреев, и русских фундаменталистов. И вот с этой темой в институте «имени Бауэра», а на самом деле Холокоста, появилась неистова Илона. Доводя до бешенства абсолютно всех, она в этом смысле является реинкарнацией Бауэра. Исчерпав тему холокоста (хотя философски она неисчерпаема), институт в последнее время начал изучать и тексты Бауэра на более общие темы, наш соотечественник из Харькова Дмитрий Белкин, давно живущий в Германии, готовит сейчас очень интересную выставку про Бауэра, которую мы с ним договорились показать и в России.
Факт, однако, состоит в том, что именно Илона Ziok(которая, конечно, не сахар) своим фильмом вернула Бауэра из исторической тени немцам и человечеству.
Временное выпадение Фрица Бауэра из исторической памяти немцев, видимо, объясняется не только тем, что еще в 80-е он был крайне неудобен для многих, но и тем, что сразу после его смерти в 68-м в Берлине вспыхнули крупные студенческие волнения. И бунтарям, и тем судьям, которые занимались их усмирением, стало не до Бауэра, хотя именно такие, как он, создали и почву для бунта молодежи, и весь фундамент для его последующего преодоления взрослением.
После первоначального хаоса беспорядков в Западном Берлине (он был полон анархистски настроенных студентов, так как отсюда не призывали в Армию) на первый план вскоре выступила конфронтация отцов и детей по линии отношения к нацизму и коммунизму. В авангарде шли крайне левые, считавшие себя маоистами или троцкистами, поэтому сегодня отношение к бунту двойственное и среди самих его бывших участников. Важно, однако, что был задан (публично и очень серьезно) вопрос: «Кем вы были, отцы, в наши годы?». Мало кто решался задать этот вопрос отцу в глаза (как Харлан), но он стал важным дискурсом общественного сознания.
Это был сильнейший импульс, и, когда крайне левые (с которыми управились «ужасные юристы») отошли в сторону, следовавший за ними более умеренный и вдумчивый эшелон этого поколения принялся переосмыслять период нацизма не единицами, а массами умов. Многие признали, что называли себя коммунистами скорее из чувства протеста, другие нашли для себя выход «вбок», сказав, что они и не коммунисты, и не нацисты, а вообще другие. Так появился и экологический дискурс, оформившийся затем в политическую партию «Зеленых», которая играет важную роль в развитии парламентаризма и общественной мысли в Германии.
Встречаясь в Берлине с экспертами, главным образом, юридического круга и с судьями, я задавал вопрос: а куда же делись «ужасные юристы»? Где то событие, которое можно пометить в качестве рубежа?
Все мои собеседники неизменно вспоминали 68 год, но уточняли, что главное произошло не в 68-м, проросло где-то в семидесятых и даже позже. Так человек, когда взрослеет (особенно, когда этот процесс происходит в зрелом возрасте), не может указать день, когда это все же случилось: это случалось долго, «все время».
Факт в том, что судьи в Германии (по контрасту с нашими) сегодня абсолютно внутренне свободы, интересуются политикой, могут вступать в партии, а также не вступать в собственные общественные организации, если это им неинтересно (но им это интересно, потому что там это не симулякры). Мой вопрос о том, позволено ли немецким судьям критиковать решения коллег между собой, с журналистами или с представителями общественных кругов, вызывал недоумение, приходилось долго объяснять, что их коллеги в России за это вылетают с работы. Когда до них доходило, они просто снимали с полок свои юридические журналы, демонстрируя, что их содержание – это и есть ожесточенные споры по поводу судебных решений.
В Германии нет судьи, который бы политически не определился по отношению к «ужасным» предшественникам, хотя большинство теперь просто идет проторенной дорогой, не требующей самоотверженности Фрица Бауэра. - А как сложилась бы судьба Германии, если бы Бауэр их всех пересажал? Собеседники задумывались над этим вопросом, давно уже потерявшим для них практический смысл. Но Фриц Бауэр, в общем, и не был мстителем. Он хотел лишь покаяния. Оно и произошло, пусть не совсем так, как он ожидал: не в том поколении, а в следующем. Сам он до этого не дожил, но рожденного им импульса хватило, чтобы всё преобразилось.
В России не было фигуры, подобной Фрицу Бауэру. Точнее, такие фигуры были, начиная с Солженицына и Сахарова (и сегодня еще в таком качестве жива юрист Тамара Морщакова), но государство никогда их не поддерживало. Бауэра, с одной стороны, травили, с другой, он все-таки был Генеральным прокурором целой земли Гессен. Таких полномочий ни Хрущев, ни Горбачев, ни ранний Ельцин не давали никому. Конраду Аденауэру, кроме Глобке, нужен был и Бауэр, а в России властью в юридическом мире (в его истеблишменте) всегда обладали только «глобке».
Если мы не теряем надежды на то, что Россия все же не закроется, как страница учебника истории, что сегодняшние «белые бунты» (можно и без кавычек) все же произведут (не могут не произвести) в общественном сознании сдвиги, сходные с последствиями 68-го года в Германии, мы тоже столкнемся с проблемой «ужасных юристов», потому что без юристов и суда цивилизационный рывок невозможен.
Наши «ужасны» не только сталинизмом, духом которого пропитаны до сих пор юридические факультеты и учебники (например, считать полицию или паче того ФСБ «юристами» - это и есть сталинизм). Но почти вековое низведение судей на роль мелких чиновников и пригибание их книзу сделало весь наш юридический мир нелюбопытным, малообразованным, судьи и прокуроры утратили всякую квалификацию, потому что в судах нет настоящей борьбы, они умственно отстали. Когда (и если) начнется модернизация, Россия столкнется с тем, что не только ее юридические институты, но еще более их «личный состав» ни на что не пригоден. Тут дело уже не в прошлом, а в настоящем, про которое Бауэр объяснял студентам, что в нем прошлое вновь становится частью будущего: «Мы думали, что найдем нацию, стремящуюся к просвещению, а что мы находим? Нацию, к просвещению не способную и не желающую его».
В Германии я также интересовался судьбой судей ГДР после 1989 года, но на эту тему никто ничего даже не мог вспомнить. Судебная система ФРГ переварила их так, что никто ничего и не заметил, они были заменены юристами ФРГ, лишь очень немногие остались судьями, остальные нашли себе выгодное применение в таких конструкциях, которые у нас называются «ЧОП». Но в России-то других судей неоткуда взять. Тем более здесь актуален рецепт Фрица Бауэра: за «ужасными юристами», конечно, по отдельности надо охотиться, долбить их, но, чтобы они изменились, менять надо не судей, а общество, причем в следующем поколении.
undefined
Что ее хорошего лично для меня сделала Илона – поселила меня в таком месте в Берлине, которое называется «Уфа-фабрик». Когда-то здесь была кинофабрика, где родилось немецкое немое кино (там играл и тапер из фильма Илоны), потом здесь доводились и тиражировались фильмы геббельсовской пропаганды (возможно, что и «Жид Зюс» Хайта Харлана в том числе). В 70-х эту землю с бараками, со стороны сегодня больше напоминающими пионерлагерь, купила почта, но без проекта, а так, на всякий случай. Помещения сдавались в аренду художникам и музыкантам, в их числе был и муж Илоны, который записал здесь свою первую пластинку.
9 июня 1979 года Уфа-фабрику захватила компания педагогов авангардистского толка, экологов и всякой хипни. Захват по берлинскому телевиденью показали их друзья, симпатии граждан мигом сместились на их сторону, потому что там были клоуны, дети, музыканты и вообще все было здорово. Полиция вмешиваться не хотела, а почта мечтала все это продать городу. Город оставил веселую компанию на «фабрике» на год, надеясь, что зиму те не переживут, потом еще на год, на семь, а сейчас «фабрика» в аренде на 50 лет у коммуны. Из сорока учредителей осталось двенадцать: эколог Рудольф, старый клоун Юппи и барабанщик Манни, но все же это единственная сохранившаяся коммуна из всех, которых после 68-го в Берлине были десятки.
Каждое утро мимо моего окна на «Уфа-фабрике» проходили сотни школяров: их водят смотреть на экологическую систему сбора дождевой воды (она подается затем в унитазы), знакомиться с клоуном и его собачкой, а барабанщик тут же учит их и своему полезному ремеслу. Кроме нескольких залов, где ставятся спектакли и даются концерты (в дни моего пребывания прошел психоделический концерт мужа Манюэля и его старой группы), на «фабрике» есть пекарня, экологический магазин, кафе и очаровательная гостиница, где человек моего склада даже и без немецкого языка чувствует себя, как дома.
В Берлине вообще витает дух свободы и добросердечия, мало понтов, но полно людей из разных стран и чудаков любого рода. Но «Уфа-фабрика» стала для меня как бы символом и цитаделью этого ощущения. Невозможно представить, что это тот же самый народ, который родил идею набивать матрасы волосами задушенных евреев. А это и есть уже совсем другой народ. Русские люди после ХХ съезда тоже стали иными, но лишь в достаточно узком слое интеллигенции, постперестроечные и нынешние «новые русские» архаичны, как валенки со стразами, но немцы стали совершенно другим народом, то есть остались тем же самым, но поднявшимся на другую ступень, наверное, цивилизации.
Вопрос о том, как народ, давший миру Гете и Канта, мог заболеть фашизмом (или: народ, давший миру Толстого и Чехова – большевизмом), много раз ставился и в философии, и в литературе, но ответ на него если и существует, то не является «инструментальным»: не дает рецептов и не гарантирует от повторения подобных сценариев в истории. Нам же интересно не то, как Германия заболела безумием, а то, как она сумела выздороветь, став не только одной из самых процветающих, но и одной из самых демократичных и толерантных стран мира. Это произошло не быстро и не легко (как почему-то до сих пор считается в России), на это ушло лет сорок, пока не вымерло поколение «ужасных», но на их могилах выросли цветы.
Раз уж я взялся писать про такого человека, как Фриц Бауэр, то не побоюсь и сказать, что мне очень понравились нынешние немцы и совершенно не нравятся русские в том виде, в каком они деградируют сегодня. Я же не молчу, когда мне не нравятся чванливость, трусость, жадность, невежество и лень в отдельных людях, в том числе, когда они случаются во мне самом? А если таких людей очень много, у них власть и они образуют то, что сами называют нацией, - почему мне молчать, из какого такого патриотизма? Само понятие (чувство) «патриотизма» имеет смысл только с общечеловеческой точки зрения, с позиций глобального исторического процесса. Немецким патриотом был Фриц Бауэр, лишившийся жизни в борьбе за здоровье своей нации, а вовсе не Глобке с его «расовым стыдом».
Я думаю, что проклятьем России больше, чем нефть, является старательно ей внушаемый сверху комплекс победителей, он исключает не только покаяние, но и вообще всякую рефлексию. Зачем? Мы же все равно «победили»! Кого, немцев? Ну, можно еще вспомнить Куликовскую битву, что многие, утешая себя из лени, и делают. Зато немцы потом долго, болезненно и упорно побеждали и победили сами себя, а мы этого в школе не проходили. И пока это не будет сделано, никакие еще победы русского духа невозможны даже в футболе.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}