Король эпохи Москвошвея

Режиссер Константин Богомолов показал Москве свой спектакль «Лир. Трагикомедия», поставленный в петербургском театре «Приют комедиантов».

Есть мнение, что каждый, кто ставит Лира, ставит его про себя. Но, отбыв три с лишним часа театрального действа, я пришла к выводу, что постановщик скорее отождествляется с другим шекспировским героем — Отелло: он невероятно, детски доверчив.

Ему кажется, если действие пьесы присадить на почву мрачной истории КПСС, добавить к советским реалиям толику ницшеанской идеи, использовать мотивы государственного антисемитизма, всех женщин пьесы сделать мужчинами, а мужчин женщинами, превратить Лира в ракового больного и психа (бутафорам пришлось изготовить много-много раковых клешней), дать ему запеть «не для меня придет весна, не для меня Дон разольется», соединить мавзолей с сумасшедшим домом, квартиру на Грановского — с Германией позапрошлого века, Заратустру — с Маршаком, поставить на стол оливье, винегрет и водку, — то все это небывалым образом расширит и обогатит шекспировский космос…

Доверчивый, он, похоже, представляет постановку чем-то вроде детской езды с горки «паровозиком»: если прицепить к изуродованному сокращением телу пьесы слова Ницше, Иоанна Богослова, Пауля Целана и пр. и пр., это остранит и углубит. Приблизит старика Шекспира к современности и выстроит глобальное режиссерское высказывание о сбывшемся конце света.

А еще он по старинке (а вот это уж чистый обоз мировых процессов) верит: чем больше якобы шокирующего внести в классику, тем лучше автор запомнится продюсерам и критикам.

…Лир Розы Хайруллиной похож на совхозного счетовода: маленький, хрупкий, с худой головой, вроде как тиран эпохи Москвошвея, но мы видим только, как на нем топорщится пиджак. На раздаче государства он тонким женским голосом матерится; карта страны тут — надувная женщина, деля территории, Лир ее недвусмысленным образом пропарывает, воздух выходит, карта опадает. Корделия Лировна Лир (Павел Чинарев) — здоровенный молодец в белом атласе с косой, то ли первый парень на деревне, то ли чистопородный ариец, ее партнер — посол Европы в нашей стране г-н Заратустра (Татьяна Бондарева) — белокурая хладнокровная бестия в пиджачной паре. Гонерилья Лировна Альбани (обозначено в программке) и Регана Лировна Корнуэлл — Геннадий Алимпиев и Антон Мошечков — типологически чистые фашисты, одетые в женские костюмы по моде тридцатых—пятидесятых. Самуилу Яковлевичу Глостеру выкручивают глаза штопором, и из них струями бьют бутафорские слезы, раковая клешня хватает Гонерилью за нежные места, генерал армии Семен Михайлович Корнуэлл (Дарья Мороз) делает харакири и далее присутствует на сцене с грудой кишок-сосисок, вывернутых наружу.

Один персонаж долго сосет дуло пистолета, другой ритмично трахает резиновую куклу, третий переживает оргазм под выстрелами, часть зала в эти моменты навязчивой непристойности внутренне привстает; по мне именно они — самые скучные. Хотя, вопреки отталкивающим предлагаемым обстоятельствам, все артисты работают хорошо.

Беда в том, что, как человек образованный, Богомолов ставит умозрительные и на словах интересные задачи (см. текст программки). Он искренне хочет добыть некую новую истину, выстроить на сцене свой мир, где все чудовищно и комично одновременно, все взыскует к спасению и все тянет в бездну. Но — не выходит. Чем глубже используемые тексты, тем площе действие. Между объявленными намерениями режиссера и их воплощением — бездна сцены, которую не перейти умозрением, в которой предполагается театр. А в нем, как ни используй открытия кино, приемы русской постлитературы, и ходы предшественников и среднеевропейские штампы, по определению должно быть что-то открытое только автором спектакля. Этот же театр, объявленный авторским (а какой еще бывает?), обитает на перекрестке филологического знания и постановочной слабости, вторичности метафор и вымученности образов, скрытой высокопарности и агрессивного смущения от своих комплексов, но главное — в отсутствие той самой новости, которая всегда нова.

Одно режиссеру удалось несомненно: ощущение отвратительного. Оно в первую очередь и передается залу. Хотя, сидя в нем, испытываешь порой и благодарность постановщику: тексты, отдельно звучащие со сцены, — изумительные тексты, на них можно отдохнуть душой от постановочного прорыва.