Любовь бывает разная. Очень

Когда погружаешься в христианское понимание любви и секса, сталкиваешься с лингвистической проблемой. Русский глагол «любить» передает сразу пять греческих слов — с очень разными значениями. А именно греческий, на котором написан почти весь Новый Завет и который был родным для большинства древних отцов церкви, — ключ к пониманию их учения. Итак, разные виды любви по-гречески обозначаются терминами ἐρᾶν, φιλεῖν, στέργεῖν, ἀγαπᾶν. Есть еще μανία, означающая навязчивую одержимость и активно используемая в психиатрической терминологии.

Если «Ἐρᾶν» (однокоренной с «эросом») указывает на чувственно-романтическое влечение к объекту любви, то «Φιλεῖν», употребляемый в Евангелии, — глубокую симпатию, единодушие с человеком, не подразумевающее плотского соединения. Этот глагол описывает отношения близких друзей.

«Στέργεῖν» — понятие больше из официального протокола, из сферы долга — им описывают патриотические чувства, родовые отношения, органические социальные связи, которых человек, как правило, не выбирает.

Термин «Ἀγαπᾶν», пожалуй, наиболее близок христианскому идеалу любви — это сознательный выбор, свободный от влияния страстей и аффектов, это эмпатия, желание добра, готовность помочь и проявить участие, независимо от того, насколько объект агапической любви симпатичен лично или вызывает нежные чувства.

Как подсчитал профессор протоиерей Максим Козлов, «Ἀγαπᾶν» и производные от него употребляются в Новом Завете 310 раз (больше всего в книгах «апостола любви» Иоанна), а «Φιλέω» с производными — 56. Производных от «Ἐρᾶν» в Новом Завете нет вообще (есть только в Ветхом), хотя в средневековой и новой христианской литературе этот термин довольно популярен.

Люди лунного света и демографический императив

Для разных категорий жителей РФ права человека работают по-разному, и это тоже «традиционная ценность»: Quod licet Iovi non licet bovi. В 2015 году вступил в силу закон, исключающий священные писания четырех «традиционных» религий из-под действия закона о противодействии экстремизму.

Если гражданин РФ, например, призовет убивать мусульман, то поедет в лагеря лет на пятнадцать, а если в храме прочитают призыв уничтожать инаковерующих (из книги Второзаконие, 13:6–10 и др.) или в мечети — «неверных убивать везде, где б вы их ни нашли» (сура 9, аят 5), — то батюшка или имам разъяснят, что понимать их нужно иносказательно.

Что-то подобное Госдума проделала с запретом «чайлдфри»: закон, принятый в ноябре прошлого года , запрещает распространять «контент, пропагандирующий осознанный отказ от рождения детей». «Чайлдфри», в общем, приравняли к педофилии, ЛГБТ* и смене пола — за ее пропаганду теперь полагается штраф от 400 тысяч до 5 млн и выдворение из страны (для иностранцев). Но по настоянию Московской патриархии при втором чтении в закон внесли оговорочку: правонарушением не является распространение информации «о монашестве и монашеском образе жизни» и «соблюдении обета безбрачия.

А чтобы не перепутать — еще одна оговорочка: подвиг допускается в рамках сертифицированных Минюстом религиозных организаций. Всякое самочинное или «катакомбное» монашество все-таки приравнивается к «чайлдфри».

Несмотря на глубокое погружение в «традиционные ценности», депутаты Госдумы, видно, мало читают Новый Завет, тем более — не знакомы с его экзегезой, традицией богословского толкования. Еще русский философ Василий Розанов, назвавший монахов и склонных к безбрачию христиан «людьми лунного света», подметил контраст между ветхозаветным культом плодовитости и новозаветной «бесплотностью», аскезой и подавлением плотских устремлений, привязывающих к земле. Его рассуждения не всегда корректны и часто утрированы, но текстуальная основа у них есть. Вот апостол Павел, который не был женат, пишет христианам Коринфа: «Незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святой и телом, и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу… Выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше» (1 Кор., 7:34, 38).

Для христианского учения о поле и сексе принципиально важен образ самого Христа, которого эта традиция воспринимает не только как Бога, но и как образцового человека.

С одной стороны, Христос не камуфлировал Свой гендер: Он пришел в мир как мужчина, славянское богослужение называет это «богомужное естество». С другой стороны, церковь подчеркивает (Евр., 4:15), что Он во всем «подобен нам, кроме греха». Он не был женат и не проявлял свою сексуальность. Тот же Павел призывает христиан: «Подражайте мне, как я Христу!» (1 Кор., 4:16). А Христос, хоть и не отрицал и даже благословлял брак, но все же недвусмысленно превозносил безбрачие — то самое «чуждое нам» чайлдфри: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Матф., 19:12).

Да, здесь, конечно, стоит сделать большую сноску на исторические периоды развития человека и эволюцию этических, социальных и моральных представлений от времен Платона до наших дней. На разницу в укладе жизни, на появление секулярного права… Но современная российская религиозная мысль, теплящаяся под эгидой РПЦ, не спешит делать эти сноски, не пытается объяснить многие тексты с точки зрения современных представлений, не адаптирует их к изменившейся реальности. Вместо этого просто выкидывают те фрагменты, которые не позволяют РПЦ в должной мере слиться в симфонии с властью, перевирают их, переписывают историю. И то, о чем будет говориться в следующей главе, — самое прямое тому подтверждение.

«Как брат с сестрой»

Христианские писатели допатристической эпохи, то есть первых трех веков христианства, всячески превозносили безбрачие. Дошло до того, что выдающийся философ и богослов начала III века Ориген оскопил сам себя, буквально поняв слова Иисуса о скопцах. Впрочем, говорят, в те времена это не было редкостью, хотя и не поощрялось церковью. Реакцией на превращение христианства в госрелигию Римской империи в IV–V веках стало массовое бегство радикально настроенных христиан в пустыни и горы, где зародилось монашеское движение, не приемлющее компромиссов между религиозной жизнью и земным государством, «во зле лежащим». Прообраз монахов — иудейская секта ессеев, которой принадлежат знаменитые Кумранские рукописи, — многие ее адепты стали христианами.

О преемственности традиции на протяжении веков и тысячелетий свидетельствует схожесть выражений, в которых воспевали такой образ жизни св. Иоанн Златоуст (IV в.) и преподобный Серафим Саровский (XIX в.): «Девство… лучше брака»; «Брак — добро, а монашество — добро, добра добрейшее».

Скажем еще больше: монашество, половое воздержание провозглашались церковной традицией как идеал жизни даже внутри христианской семьи.

Благочестивая чета Медведевых инициировала в 2008 году всероссийское празднование Дня семьи, любви и верности, приуроченное ко дню церковной памяти (8 июля) святых благоверных Петра и Февронии Муромских, представленных в качестве «покровителей семьи и брака».

Биоэтическая какофония

Христос предупреждал: «Никто не может служить двум господам» (Матф., 6:24). Но госцеркви, особенно в обществе тоталитарном или авторитарном, доводится этот принцип нарушать, чтобы оставаться в фаворе и пользоваться привилегиями. Патриарх Кирилл и его аппарат исполняют виртуозную инженерную работу по «обезвреживанию» очевидных библейских заповедей, некомфортных для правящего режима.

Подобную практику начал, конечно, не Кирилл — она имеет свою многовековую традицию, которую можно рассмотреть на примере заповеди «Не убий», получившей в казуистическом богословии прямо противоположное толкование. И на этом фоне не должны удивлять заклинания из уст монахов (а монахами официально являются все архиереи РПЦ, включая патриарха): «Рожайте как можно больше и быстрее». Но все-таки удивляют.

Четверть века назад по инициативе тогда еще митрополита Кирилла (Гундяева) Архиерейский собор РПЦ принял социальную концепцию, во многом списанную с католических образцов. Довольно большой раздел этого документа посвящен вопросам биоэтики.

По словам крупного американского специалиста по биоэтике, автора книги «Мораль, традиция и благодать» Хьюго Тристрама Энгельгардта, современная медицина «обещает то, чего не смогла дать религиозная биоэтика: моральное понимание, способное обеспечить общность нравственных принципов и устремлений, основанное на аналитических методах и доводах рассудка». Метод достижения такого понимания — технологии, нацеленные на преодоление страданий и самой смерти. Христианский же взгляд на эти технологии звучит в секулярном мире как «сектантский», и это ощущение усиливают противоречия между католиками и протестантами по вопросам однополых браков, ювенальной юстиции, контрацепции и современных репродуктивных технологий.

Свои ноты в эту этическую какофонию вносит исламская традиция — не менее важная для российской пропаганды, чем православная.

В отличие от христианства, ислам не одобряет безбрачия, но при этом признает полигамию, которая постепенно становится нормой в ряде исламских регионов России, разрушая единое правовое поле РФ, законы которой полигамию запрещают. Но Коран прямо заповедует (4:3): «Женитесь на… женщинах, которые нравятся вам: на двух, трех, четырех». И мы прекрасно помним, что безнаказанно делают в России с теми, кто почтительного отношения к этой книге не разделяет .

Может быть, то, что российская пропаганда и чиновники называют «традиционными ценностями» в сфере демографии, отражает мусульманский, а не христианский взгляд? Именно полигамная модель семьи позволяет нарастить объемы деторождения до необходимых власти величин.

Немного о запретном

Незадолго до запрета «чайлдфри» российские власти запретили ЛГБТ. Казалось бы, хоть в этом вопросе у них нет расхождений с православной традицией: содомия, мужеложство, педерастия всегда признавались смертными грехами, а в Византии за них казнили (на средневековой Руси, правда, было «все не так однозначно», но это отдельная тема). Но историческая и философская реальности, как водится, сложнее.

О связях христианской догматики/этики с античным платонизмом и неоплатонизмом написано и сказано немало. Выдающийся философ и культуролог Алексей Лосев (в Катакомбной церкви он был монахом Андроником, но не особо это афишировал) утверждал: «Христианский платонизм есть монашество». Христиане почитали Платона как «стихийного» пророка — его изображения часто встречаются на фресках в притворах византийских храмов. В диалоге «Федон» он противопоставляет философский и семейный образы жизни, а в «Пире» делает следующий шаг, органичный для античности, но взрывающий мозг блюстителям морали от Роскомнадзора.

Оказывается, философский образ жизни, по мысли философов того времени, в частности Платона, подразумевает любовь (но помните о многозначности этого слова в древнегреческом) и к юношам как способ передачи мудрости из поколения в поколение, любовь же к женщинам имеет преимущественно эротическую, страстную природу. «Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, — читаем в «Пире», — обращаются больше к женщинам и служат Эросу именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье и оставить о себе память на вечные времена». Лосев-Андроник интерпретирует эти идеи в христианском контексте, заключая, что истинная любовь не сводится только к «цели деторождения». Впрочем, в поздних работах («Государство», «Законы») Платон предстает прагматиком и сторонником обычной семьи, но под именем «платонизма» (в том числе, христианского) в историю вошел тот одухотворенный небесный эротизм, который оторван от «решения демографических задач».

В средней Византийской империи возник любопытный богослужебный чин. В греческих богослужебных книгах он именуется «ἀδελφοποίησις», что в славянских требниках переведено как «братотворение» или «побратимство». По общей структуре чин напоминает венчание. В молитвах чина братотворения священник испрашивает для побратимов любви и единомыслия, после чего они соединяют руки на Евангелии, опоясываются одним поясом и вместе причащаются. В заключение поются стихи из Псалтири: «Блажен муж, бояйся Господа, в заповедех Его восхощет зело. Сильно на земли будет семя eго, род правых благословится» (111:1); «Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе» (132:1).

Во время церковной реформы XVII века чин братотворения был запрещен, еще раньше он вышел из употребления в греческой церкви, но о нем напомнили философы русского религиозного возрождения начала ХХ века. «Адельфопизис» упоминает о. Павел Флоренский в своей главной книге — «Столп и утверждение истины». По утверждению «Православной энциклопедии», этот чин встречается на Балканах, где, разумеется, он не вызывает сексуально-эротических ассоциаций.

Зато такие ассоциации вызывает пресловутое «голубое лобби» — своего рода закрытый клуб в среде высшей иерархии и чиновничества РПЦ, разоблачению которого посвятил немало усилий ныне опальный, вытесненный из РПЦ и РФ и признанный «иноагентом» диакон Андрей Кураев.

В упоминавшейся социальной концепции РПЦ тема ЛГБТ трактуется сравнительно мягко по нынешним временам: «Не отказывая никому в основных правах, …Церковь, однако, полагает, что лица, пропагандирующие гомосексуальный образ жизни, не должны допускаться к преподавательской, воспитательной и иной работе среди детей и молодежи, а также занимать начальственное положение в армии и исправительных учреждениях».

Как писала «Новая газета»,

— в ее нынешней системе, складывается такое впечатление, все ко всему привыкли и со всем смирились.

Христианский эротизм

Все это подводит к последней «традиционной ценности», о которой стоит упомянуть. К ханжеству. Чтобы падкие на соблазны россияне ненароком не прельщались всякой квир-культурой, из издаваемых в стране книг вырезаются фрагменты текстов , а из дублируемых на русский фильмов — любые «однополые» и даже просто «сексуальные» намеки,чтобы все было благочестивенько.

Однако Библия и христианское искусство не стыдятся этой стороны жизни в целом и обнаженной натуры в частности. Классика жанра — ветхозаветная Песнь песней Соломона, где есть, например, такие описания: «Стан твой похож на пальму, и груди твои — на виноградные кисти. Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков; уста твои — как отличное вино» (Песн., 7:8). Да и в Новом Завете благочестивая женщина восхваляет Деву Марию, называя «блаженными» соски, которыми Она кормила Христа (Лук., 11:27). Православное богослужение часто напоминает об этих образах, «не стесняясь» сосредотачиваться на том, что при чудесном рождении Богочеловека не была повреждена девственная плева («Ключи Девы не вредивый в рождестве Твоем» — поется в каноне Пасхи). Изображения обнаженного Спасителя, едва прикрытого набедренной повязкой, украшают каждый храм, а на иконе Крещения в Иордане Его и вовсе часто изображают обнаженным.

Из житий святых узнаем, что многие преподобные на Востоке и юродивые на Руси, канонизированные церковью, не носили одежду после того, как отреклись от мира. Этим они уподоблялись человеку до грехопадения: как говорится в книге Бытия, «были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт., 2:25).

Тому, что христианское восприятие тела продолжает традицию поздней античности, посвятил свое исследование «Тело и общество: мужчины, женщины и сексуальные ограничения в раннем христианстве» (1988) профессор Принстонского университета Питер Браун. Христианство открыло, что любовь — это Божественное состояние («Бог есть любовь»), возвысив это чувство до абсолютных величин. К абсолютной любви не должно примешиваться «что-либо нечистое», она не знает границ и запретов, обращена в первую очередь к Богу и братьям и сестрам во Христе, а не к родным по плоти.

По данным Брауна, примерно к 150 году безбрачие установилось в церкви как желаемый идеал на пути духовного роста каждого человека (это напоминает практику «перехода на чистое житие», то есть прекращение сексуальных контактов между супругами, в некоторых беспоповских согласиях русского старообрядчества). Противопоставление любви и секса достигло апогея в таких гностических сектах, как маркиониты или энкратиты, которые «гнушались браком». Отголоском стремления ко всеобщему девству, получившего особую популярность среди ранних христиан Запада, стал сохраняющийся поныне целибат католического духовенства.

Стоит ли удивляться, что на фоне такой строгости в аскетическую литературу исподволь проникают гомоэротические мотивы: монастырские уставы вводят ограничения на общение с безбородыми юношами, а авва Дорофей или Симеон Новый Богослов рекомендуют аскетические методы подавления тяги к ним. Этот феномен Зигмунд Фрейд комментировал так: «Психологическая значимость эротических потребностей снижается, как только упрощается возможность их удовлетворения… Аскетическое течение в христианстве придало <эротической> любви такую психическую значимость, какой она никогда не обладала для древних язычников».

Во всей полноте ощутить эту значимость позволяет христианское искусство Ренессанса, где открытый эротизм сливается с библейским откровением (Рафаэль, Микеланджело, Донателло, Тициан и др.).

По замечанию профессора философии Массачусетского технологического университета Ирвинга Сингера, «сегодняшнее представление о романтической любви … принадлежит к интеллектуальному образованию, которое развивается в Новое время» и не связано напрямую с христианским учением о любви.

…Очевидно, вульгарно-репрессивные идеология и практика современных российских «традиционных ценностей» и «духовных скреп» имеет самое отдаленное отношение к утонченной и диалектичной христианской мысли и традиции, имя которой эксплуатирует власть. И в этом — большая опасность для репутации христианства в России, чем в топорном и прямолинейном госатеизме советских времен.

* «Международное движение ЛГБТ» признано в РФ экстремистским, его деятельность запрещена.