Когда началась [частичная] мобилизация, я думал, что меня призовут. Но этого не происходило. Уходили одноклассники, друзья, соседи… И я решил, что без повестки пойду.

Близкие отговаривали. И мать, и девушка, и бывшая жена — бесполезно. Только дочку решили не травмировать — сказали ей, что еду чинить железную дорогу.

Я и сам не понимал, куда иду. Только по фильмам знал о ***. Много военных фильмов смотрел. Но когда попал на переднюю линию, все оказалось иначе…

***

Мы были штурмовиками. Нас готовили только на штурм. Учили, как стрелять в лесопосадках, в многоэтажках, в жилых комнатах. Дисциплина была строжайшая. Перед тем, как контракт подписать, десять раз спрашивали, согласен или нет. Было четыре золотых правила: мародерство — «200», алкоголь или наркотики — «200», дезертирство — «200», изнасилование — «200». Я считаю, это справедливо.

***

Первый штурм… Надо было взять лесополку. У меня были сомнения — думал, что страшно будет ликвидировать кого-то. Боялся растеряться. Мысли такие были: «Может, это и последний штурм. Первый и последний». Но на удивление все легко прошло.

Первых ликвидированных прекрасно помню… Сначала как-то руки затрусились, переживание было, а потом — как за радость: чем больше ликвидируешь, тем меньше наших пацанов умрет. У всех реакция на это разная: кому-то плохо становилось, кого-то даже рвало. У меня таких ощущений не было. Если назад все вернуть, повторил бы то же самое.

— Почему вы говорите «ликвидировать»?

— Привык я так. Там нет таких, кто не… Но это же не на улицу выйти и человека… Это совсем другое.

Я знаю, скольких ликвидировал. Не буду называть. Многие парни на фронте считают — на перекурах об этом порой говорят. Не щеголяют друг перед другом: «Ты 10, а я 20» — наоборот: все радуются за тебя, если ты хорошо поработал. Я не считаю, что это грех.

Так вот, первый штурм… Он у нас очень удачный был. Ни одного «200», даже ни одного «300». Это очень придало уверенности.

Как бы они не укрепили позицию, какое бы оружие у них ни было. Да, у нас будут и «200», и «300» — это «как здрасьте». Но если одна группа не справится, подойдет другая. Мы все равно своего добьемся. Если нам сказали взять лесополку или многоэтажку, мы костьми ляжем. У нас просто нет такого правила — отступать.

***

— Пытались ли они сдаваться в плен? Ну как пытались… Может, и пытались. (…)

***

После первого штурма, когда мы с точки отошли, нас отправили отдыхать. Какое-то село там было и в нем заброшенный дом — вот туда. И когда мы уже все вместе собрались — радовались безумно, что живые. Я не мог поверить. Ни одного «трехсотого» не было. Это большая редкость.

Ощущение ни с чем не сравнимое. Адреналин зашкаливает. Здесь, на гражданке, я никогда не испытывал ничего подобного. Я никогда в жизни не думал — и не поверил бы никому, если бы мне кто сказал — что буду воевать. А тут первый бой, победа и все выжили. Невероятно.

Потом уже, конечно, я очень много ребят потерял. Прям очень много.

***

Самая главная награда для меня — это «Черный крест» Вагнера. Он вручается за особые заслуги: за смелость, за храбрость. Поэтому он для меня очень дорог. Когда сказали, что мне будут вручать, я даже поверить не мог. Мне сказали: «Почему нет? Ты же доказал свою храбрость». Это как орден «За заслуги перед Отечеством» II степени. Как государственная награда, но только вручается в «Вагнере».

А еще одна медаль — «За взятие Бахмута». Вообще говоря, когда его взяли — 20 мая — я уже был дома. Но мне чуть-чуть не хватило дослужить, и руководство решило наградить меня тоже.

Все эти награды для меня очень ценные. Я их храню. Надеваю очень редко. Разве что, в школе когда попросят выступить… А так у меня для них свое место.

***

Мой последний бой… Мы пошли на штурм, но их силы превосходили наши. Прямо по нам начала работать артиллерия. Анапик — был у нас такой боец — по рации мне говорит: «Я все — вытекаю… Я тяжелый «300». Подбегаю к нему, но уже поздно. То есть нас было 12 человек, потом осталось 8, потом 3. Размолотили нас. Мы оборонялись, как могли, но было бесполезно. Одному ногу оторвало, я контуженный — не слышу ничего, кровь из ушей льется. Последнее, что помню — прилет.

В трех госпиталях был. А когда выписался… Ну у меня была не просто контузия. Я *** помнил, а все остальное — нет. Не помнил, куда ехать. Память будто стерлась. Три телефона у меня было записано: матери, девушки и бывшей жены. Мне помогли купить билет до Краснодара. В Краснодаре парень помог купить билет до Россоши. От Россоши таксист до моего города довез. И он меня высаживает, а куда дальше идти, я не знаю. Я в этом городе родился, знаю здесь каждую улицу, а куда идти — понять не могу. Ощущение, что ни разу здесь и не был.

Умом понимал, что это мой ребенок, старался ее не расстраивать, но она умная девочка и все понимала…

Никакой у меня радости не было — ни к кому. Все говорят: «Рома, привет!» А для меня… я старался отойти от людей.

Для меня дико было, что там — на Донбассе — люди больше двух-трех не собираются, а здесь — толпами ходят. Я не знал, что сюда не прилетает, что здесь далеко от фронта и люди живут другой жизнью. Я не мог к этому долго привыкнуть.

*** при этом помнил. Как ехал, как артиллерия стреляла. Как мы в кольцо попали.

Плохо мне было. Я не знал, куда идти, с кем общаться. Врач сказал: «Ты можешь никогда ничего не вспомнить, а можешь вспомнить завтра или через месяц — никто тебе точно не скажет». И вдруг, месяца через три, начало что-то сниться из старой жизни. И я начал вспоминать — так обрадовался. Первые два дня, когда вспомнил, ничего никому не говорил. А потом матери позвонил — мать очень обрадовалась. К дочке поехал — она тоже очень рада была, столько счастья…

Сегодня уже все помню.

***

Новости я стараюсь не смотреть по телевизору. Они же говорят то, что нужно. А если бы говорили все, как на самом деле… может, все было бы по-другому.

Но тут тоже палка о двух концах. Как мне один более опытный сказал: «Даже когда была Великая Отечественная война, когда советские войска несли потери, в «Красной звезде» писали, что наша армия наступает… Чтобы когда советский человек читал, у него дух какой-то был». А если бы писали всю правду, может, и Победы бы не было. Может, так и надо…

Но для меня — да. Я сразу переключаю. Я знаю, что это бред, что это неправда. Может, нельзя правду говорить.

Я военные фильмы больше не смотрю. Хотя раньше смотрел — каждый фильм военный смотрел. А сейчас не могу. Пробовал: первые пять минут выдерживаю, и переключаю.

Все не так на ***…

***

Мир сейчас объявить? Я считаю, что нет. Я бы так не захотел. Зачем это делать? Чтоб они снова окопы построили и подтянули оружие? Чтоб снова *** началась? Я считаю, что если там пробыли ребята — особенно мобилизованные, контрактники, которые с первого дня… В общем, давайте идти до конца. Чтобы буферная зона была, прилетов не было.

А с кем договариваться? С Америкой? С ними бесполезно разговаривать. Европа вся против нас. Они готовы последнее свое оружие переправить украинцам. Не знаю, почему они нас так боятся. Зачем нам эта Европа нужна?

— Но справедливости ради, СВО началась после обращения Владимира Путина.

— Но мы же за наш народ, получается, стоим. Войну-то они первыми начали. Они первыми начали стрелять. 22 февраля прилет по Белгороду, получается, был. А потом мы ответили. Я считаю, такое прощать нельзя.