Первое, что неверно поняли услышавшие о законопроекте книжники, — это его название. Дело в том, что в самом законопроекте ни слова об ограничении доступа к книгам нет. Текст законопроекта очень короткий (всего две страницы), и требует он не создания спецхранов или разведения костров из книг на площадях, а ровно двух вещей:

1. Передать полномочия определять порядок доступа к фондам библиотек, находящихся на «присоединенных территориях», «федеральному органу исполнительной власти в сфере культуры» (скорее всего, речь идет о Минкультуре РФ, которое отвечает за госполитику в сфере библиотечного дела);
2. Передать ему же полномочия решать, как предоставлять и размещать в общедоступных библиотеках материалы, созданные «иноагентами».

Это все. Все слова об «ограничении доступа», которые так задели читателей и журналистов, произнесены не в законопроекте, а в пояснительной записке к нему — что, как говорится, две большие разницы. Записка действительно прямым текстом отвечает на вопрос о том, что на самом деле хотели сказать авторы.

Необходимость у авторов-депутатов, может быть, и возникла, но есть одно «но»: их законопроект — по крайней мере, в том виде, в котором все мы его видим после первого чтения, — не может ограничить доступ к каким бы то ни было книгам. Просто потому, что это будет незаконно.

Сейчас законопроект противоречит другому закону — Федеральному закону № 255-ФЗ «О контроле за деятельностью лиц, находящихся под иностранным влиянием». Дело в том, что этот закон не предполагает никаких ограничений доступа к книгам «иноагентов» — и это подтверждает заключение Госдумы на проект Ямпольской, Драпеко, Певцова и других. Заключение гласит:

«Таким образом, федеральный орган исполнительной власти в сфере культуры не вправе установить в своем правовом акте какие-либо ограничения на доступ к документам, связанным с лицами, включенными в реестр иностранных агентов, без прямого указания в Федеральном законе № 255-ФЗ и корреспондирующих изменений в статью 7 Федерального закона № 78-ФЗ, регулирующую порядок доступа к фондам библиотек, перечень основных услуг и условия их предоставления библиотеками».

То есть

Но было бы наивно полагать, что правительство, имеющее уже достаточно обширный опыт в сфере цензуры, вдруг не сможет чего-то запретить. Вероятнее всего, ко второму чтению мы увидим поправки, каким-то образом увязывающие все юридические недоразумения и при этом помогающие убрать книги с библиотечных полок.

И вот здесь становится актуален вопрос: что с этими книгами будет дальше? На этот вопрос существует два ответа.

Сразу скажу, что оба ответа касаются только крупнейших научных библиотек страны — то есть тех, в которых система специального хранения была, есть или возможна. Речь, в первую очередь, про РГБ и РНБ, библиотеки Академии наук (БАН в СПб и ИНИОН) и, возможно, еще нескольких крупных библиотек в Москве и в Новосибирске. А вот в массовых городских библиотеках, где системы спецхранов не предполагается и не было, книги проще всего будет списать, как это регулярно происходит с устаревшими фондами. Что делать со списанными книгами — утилизировать как макулатуру, продавать на «Авито» или разносить по домам — будут решать уже сами библиотекари.

Вероятность того, что книги будут просто сжигать, тоже есть — потому что и у этого есть прецеденты: вспомним, например, 2016 год, когда в Воркуте сожгли несколько десятков книг, изданных при поддержке Фонда Сороса (признан нежелательной организацией). Книги, кстати, тоже были библиотечные — из университетской библиотеки Воркутинского горно-экономического колледжа.

Если все-таки говорить про крупные научные библиотеки, первый вариант развития событий после того, как депутаты придумают и примут закон, способный убрать «иноагентов» с полок, — это полная изоляция «нежелательных» книг. И этот вариант абсолютно реален, потому что реализуется уже давно — с 2015 года — по отношению к тем книгам, которые включены в федеральный список экстремистских материалов.

Все началось в конце октября 2015 года: после того, как 28 октября в здании ГБУК «Библиотека украинской литературы» в Москве прошел обыск. Одновременно с этим стало известно о задержании директора «Библиотеки украинской литературы» Натальи Шариной.

За этим, правда, последовал еще ряд приказов, согласно которым материалы могли выдаваться «на основании решения генерального директора по запросам надзорных, контролирующих и правоохранительных органов при наличии письменного запроса за подписью руководителя» — и только в читальном зале с грифом ДСП («для служебного пользования»). Но в конце концов уже другой директор Публички издал собственный приказ от 21 апреля 2017 года, в котором требовал исключить любое использование находящихся в фондах РНБ экстремистских материалов и все-таки не выдавать их вообще никому, даже органам. Если перечислять по пунктам, он приказывал:

• Не копировать,
• Не экспонировать на выставках,
• Не выдавать по МБА, ММБА,
• Не передавать электронно (ЭДД),
• Не предоставлять пользователям книги из списка экстремистских материалов.

Сложность здесь была в том, чтобы привязать к приказу Федеральный закон о противодействии экстремизму, в котором действительно запрещено массовое распространение экстремистских материалов — но если научный работник работает над книгами в одиночку, сидя при этом в залах РНБ или РГБ, сложно назвать это массовым распространением. Тем не менее все было закрыто.

РГБ поступила с книгами из списка экстремистских материалов чуть иначе. Она стала руководствоваться «Рекомендациями по работе с документами, включенными в ФСЭМ» (Федеральный список экстремистских материалов), которые составило Министерство культуры. В этих рекомендациях сказано, что

При этом можно представить, как отреагируют сотрудники библиотеки, если посетитель попытается их убедить, что книги ему нужны для антиэкстремисткой акции. То есть на практике пункт с формулировкой «исключительные случаи» подразумевает, что книги в РГБ выдаются только сотрудникам следственных органов. При этом нужно учесть и то, что и в РГБ, и в РНБ книги заказываются электронно — то есть заказать книгу тому, кому это не позволено, невозможно даже чисто технически.

Таким образом, в двух крупнейших библиотеках доступ к экстремистским материалам запрещен. И повторю, что случилось это только в 2015 году, хотя сам по себе закон о противодействии экстремизму был принят еще в 2002 году.

Полная изоляция «нежелательных» книг в библиотеках — это первый и самый простой вариант. Второй вариант — восстановление спецхранов, о котором все заговорили после выступления Драпеко. Но дело в том, что в реальности вернуть систему спецхранов не так просто, как кажется (о том, что такое спецхраны и как эта система работала в СССР, подробно рассказывал в материале «Новой» Павел Гутионтов). Важная особенность спецхранов была в том, что их контролировал цензурный центр — Главлит и Горлит. То есть цензоры, работавшие в тесном контакте с библиотеками, определяли список книг, которые там оказывались. Сейчас конкретного аппарата цензоров нет (по крайней мере, официально), и кто будет определять, какая книга попадает в спецхран, а какая не попадает, непонятно.

Здесь, правда, вспоминается уже затихшая история с экспертным советом РКС (Российский книжный союз), которому, как выяснилось после массового снятия с полок книг, можно отправить произведение на экспертизу. Но поскольку официального открытия этого органа по-прежнему не произошло, имена экспертов неизвестны, система цензурирования тоже, то считать это аналогом Главлита все же пока рано: для таких аналогий нужна самостоятельная государственная институция. И поскольку института, позволявшего бы системно цензурировать книги, нет — повторяю, официально нет, — легче всего признать подлежащими спецхранению вообще все книги «иноагентов» и тех, кто причислен к экстремистам и террористам. И самое интересное, что такая практика тоже уже существует.

В 2023 году, после того как Бориса Акунина признали экстремистом, а потом и «иноагентом», все в той же РНБ внезапно пропали из электронного алфавитного каталога все книги писателя — 867 изданий. Один из читателей РНБ написал жалобу в Минкульт:

• во-первых, тексты Акунина не прошли никакой экспертизы, которая доказала бы их экстремистскость,
• а во-вторых, опять же согласно ФЗ, книги из каталога изымать не имели права и ограничивать к ним доступ тоже.

После этого обращения библиографические записи в генеральный алфавитный каталог вернулись — но почему-то все под плашкой «недоступно».

Формировать спецхраны по такой системе проще всего — и все же этот метод тоже не вполне рабочий. В свое время отслеживанием «нежелательной» для библиотек литературы занимался Главлит: его сотрудники по команде КГБ или идеологического отдела ЦК занимались тем, что отслеживали все упоминания «вредных» авторов в текстах (такие тексты тоже нельзя было выставлять). Ясное дело, что сейчас заниматься этим просто некому.

Для создания полноценного Главлита сейчас нужна масштабная организационная деятельность: выделение рабочих мест, обеспечение техникой, формирование документооборота — и пока вполне очевидно, что

И все-таки, если власти попытаются реализовать этот второй вариант исполнения будущего закона, есть вероятность, что местами он во многом будет напоминать первый (с полным закрытием доступа к книгам), потому что все будет зависеть от характера, настроения и душевного состояния каждого отдельно взятого сотрудника спецхрана, отвечающего за выдачу книг. А сотрудники спецхранов, как показал упомянутый Драпеко советский опыт, местами очень ревностно относятся к своей работе.

Все вышесказанное — анализ фактологический: попытка с максимальной объективностью предсказать, к чему может и к чему не может привести законопроект. Если же пытаться его анализировать с точки зрения здравого смысла — то есть субъективно, — выводы будут примерно следующими. И этот законопроект, и остальные действия сегодняшней власти, усиленно пытающейся вернуться к советским цензурным практикам, выглядят со стороны как откровенное натягивание совы на глобус. Сегодня мы живем в абсолютно других информационных условиях, чем при СССР, и попытки ограничить информацию при помощи методов той эпохи — все равно что пытаться остановить поток воды ситом. К тому же методы эти странным образом применяются совсем не там, где должны бы: ну кому, скажем, всерьез придет в голову за книгами Акунина идти в РНБ или РГБ? Понятно, что среди «иноагентов» есть и много ученых, чьи книги в научных библиотеках искать целесообразнее, но и в их случае книги легче найти в интернете.

Не знаю, сильно ли ошибусь, если скажу, что все эти мероприятия в реальности и не стремятся, наверное, достичь каких-то практических целей. Все подобные цензурные запреты могут быть полезны своим авторам только в двух качествах:

• во-первых, как демонстрация силы,
• а во-вторых, как демонстрация бурной деятельности.

С точки зрения пропаганды это действительно довольно эффективно — но опять же не в сегодняшних условиях. Если в Советском Союзе, где «достать» какие-то материалы было действительно сложно, такое поведение властей по-настоящему демонстрировало их силу, то сегодня, когда до любого текста можно добраться в два клика, это выглядит скорее демонстрацией беспомощности прошлого перед лицом настоящего.

И только вторую роль — имитации бурной деятельности и работоспособности — этот законопроект исполняет безотказно, по крайней мере, в глазах самих авторов. Как-никак играть роли неусыпно заботящихся о народе героев труда этим людям не привыкать.