• Ведущие: Зоя Светова, Вера Челищева
• Звук: Василий Александров
• Обложка: Татьяна Плотникова

Расшифровка

Вера Челищева. Всем привет! Это подкаст «Совещательная комната». И это мы его ведущие: я, журналист Вера Челищева…

Зоя Светова. …и я, журналист Зоя Светова.

Вера Челищева. Сегодня наш выпуск как никогда соответствует названию нашего подкаста. Мы говорим о правосудии, которое мы потеряли. Вопрос только, когда именно мы начали его терять, с какого дела, благодаря чему и кому. На примере нескольких самых парадоксальных сегодняшних уголовных кейсов мы с Зоей Световой и нашим гостем попытаемся проанализировать, как мы все пришли к тому, что суда в истинном его понимании в стране нет.

Наш гость — адвокат Алексей Прянишников*, защищающий гражданских активистов, журналистов, политиков, подвергающихся преследованию исключительно за свои убеждения.

Алексей, здравствуйте!

Алексей Прянишников. Здравствуйте!

Вера Челищева. Первый кейс, который хотелось бы с вами обсудить с точки зрения дикости и абсурда, — это дело шамана Габышева. Коротко напомню нашим слушателям: весной 2019 года Александр Габышев начал свой пеший поход из Якутии в Москву, чтобы «восстановить народовластие». Разумеется, ничего не получилось. Осенью того же года в отношении шамана возбудили уголовное дело о публичных призывах к экстремистской деятельности, он был объявлен в розыск и вскоре задержан на пути в Москву. С тех пор шаман не вылезает из психиатрических больниц. В 2020-м госэкспертиза признала его невменяемым, и он был помещен в психоневрологический диспансер в Якутске, затем его перевели в психиатрическую больницу в Уссурийске. Недавно Уссурийский райсуд отказался удовлетворить обращение руководства местной психиатрической больницы специализированного типа о переводе Габышева в психбольницу общего типа. Решение суда было мотивировано «общественной опасностью», которую якобы представляет шаман.

Алексей, как вообще сам Александр Габышев все это воспринимает? Как он себя чувствует, что говорит, что вообще хочет? Почти пять лет его не слышно и не видно… Есть ли свет в конце тоннеля? То есть когда-нибудь шаман вообще может выйти из психиатрической больницы?

Алексей Прянишников. Ну, относительно того, как он себя чувствует, — он, конечно же, довольно сильный человек и адаптировался к этой ситуации, в которой находится. Потому что сейчас, на данный момент, его пребывание в разных психиатрических больницах составило три с половиной года. Вот этот период он не выходит из них. За это время поменялось три больницы. И еще он успел на этапе побывать в трех СИЗО. Хотя это странная штука:

Ну, соответственно, адаптироваться-то получилось. На последнем судебном процессе, который был 16 мая 2024 года, уже было видно, что Габышев очень сильно осунулся. Если раньше он был, наверное, отчасти готов на какие-то компромиссы с больницей и вообще с судебной системой — например, не обжаловать до упора очередное постановление о продлении лечения так называемого, готов был смягчить позицию, то сейчас при том, что он устал, он пытается себя держать и даже нас подбадривает, когда у нас что-то в очередной раз не получается в суде. Я почувствовал, что у него определенная… ну, не злость, а какой-то такой азарт судебный появился. Он попросил сейчас судиться по этому последнему постановлению суда до конца.

А что касается света в конце тоннеля… ну, свет — он где-то всегда маячит. Неприятная штука происходит на протяжении уже практически двух последних лет в Уссурийске за время нахождения Габышева в этой местной больнице. Врачи (собственно, как и предыдущие врачи больниц спецтипа с интенсивным наблюдением в Новосибирске, где он находился) — они все не находят в нем своего пациента. Это все подтверждается не просто моими словами, а тем, что врачи практически сразу после поступления, через пару месяцев, что в больнице в Новосибирске, что в Уссурийске, выдавали акт освидетельствования, в котором указывали, что он не должен находиться в больнице данного типа, что его нужно переводить в больницу более мягкого типа.

Вообще нонсенс этой всей ситуации заключается в том, что у врачей уже два года позиция, что Габышев подлежит переводу в больницу мягкого типа, что у него стабильное состояние, что у него нет никакой агрессии ни к себе, ни к окружающим, что он соблюдает правила внутреннего распорядка и что он перестал представлять общественную опасность. По сути дела, я назвал несколько критериев, чтобы в отношении человека прекратить принудительное лечение и перевести его на амбулаторное лечение.

Но основная критика общества и адвокатов по отношению к этим делам — это то, что все основано на субъективном мнении врачей. Здесь же все наоборот: врачей никто не слушает. Врачи на протяжении уже двух лет говорят: нет, его надо переводить на мягкий тип, он не общественно опасен и так далее. Что говорят прокуроры и судьи в ответ? Например, прокурор города Уссурийска и всевозможные его помощники. Они вторгаются в компетенцию врачей, буквально рассуждают за них, что Габышев «недостаточно долго лечился», что в случае перевода из специальной больницы в больницу общего типа у него «может ухудшиться состояние» и что он «не утратил свою общественную опасность». То есть эти все выводы, которые должны делать врачи, делают суд и прокуроры. Врачам они не доверяют. То есть, по сути дела, вторгаются в компетенцию врачей, не имея на это медицинского образования и так далее. Я вот на двух последних апелляциях уже не выдержал и прямо написал, что если суд и прокурор Уссурийска считают, что они сами способны рассуждать в каких-то медицинских категориях и понятиях о том, кто болен, а кто не болен, — так я им предложил бы в следующий раз, когда кому-то из них станет плохо, чтобы они обращались соответственно друг к другу за медицинской помощью. Если прокурор — то в суд пусть обращается, а если суд заболеет — то ему в прокуратуру, а не в какую-то поликлинику или больницу.

Вера Челищева. Риторический вопрос: а почему они так боятся Габышева? Он же не дойдет до Москвы. В чем, как вы думаете, причина, почему они так вцепились в этого бедного мужчину?

Алексей Прянишников. Поначалу, когда я только вошел в это дело, в сентябре 2019 года, я предполагал, что, ну, может быть, они опасаются вот этих публичных мероприятий, которые происходили у него во время похода, когда собирались довольно многочисленные для тех регионов митинги. Но потом у меня округлялись глаза от тех методов, от того повышенного внимания силовиков к персоне Александра, и я понял, что, конечно, дело не в этом.

Ведь для российской власти подавление различных проявлений уличной активности вообще не проблема.

Такую версию мне даже озвучивали люди, которые близки, так скажем, к этим сферам. Есть такое понимание, что если шамана держать вдали от своей земли (а его заперли в психушке вдалеке от родного края), то он теряет свою силу. Я окажусь, наверное, тоже каким-нибудь кандидатом в пациенты психбольницы. Но, к сожалению, похоже, основная причина, почему от него не отстают, — это иррациональный страх перед некими обрядами, ритуалами, которых власти боятся, по всей видимости.

Зоя Светова. Пять лет назад, когда произошел такой яркий случай карательной психиатрии в современной России, происходили и другие яркие события. Подбросили наркотики журналисту Голунову, но журналистский цех смог его отбить. Потом случилось московское дело — когда граждан стали арестовывать за якобы массовые беспорядки после участия в митингах в столице за честные выборы. Кого-то удалось отбить, большинство было осуждено, но не на столь большие сроки, как дают за критику СВО сейчас. Тогда никто из нас, пожалуй, не мог предположить, что начнется спустя три года — в 2022 году. И как быстро и оперативно российский суд окончательно превратится в машину, успешно репрессирующую сотни рядовых россиян на сроки свыше семи лет только за их антивоенную позицию, то есть только за убеждения и слова. Алексей, на ваш взгляд, судебная система была готова к СВО с ее этими новыми законами про фейки и «дискредитацию армии» и полным игнорированием даже перекроенной Конституции, где формально еще остались такие нарративы, как свобода слова? Как вам кажется, когда именно начала деградировать судебная система?

Алексей Прянишников. Ну, к 2022 году судебная система подошла довольно нормально, уже натренированная и готовая к этой военной цензуре. Кстати говоря, последняя тренировка перед практикой наказаний за фейки происходила, когда был период вирусных ограничений. Там уже тренировались на соседней со статьей 207.5 (фейки об армии) статье 207.1 УК (фейки о коронавирусе). Довольно плотно применяли к гражданам эту статью.

Все это проявлялось на примере всевозможных дел об экстремизме там не знаю, с 10-х годов. Потом подкатили всякие дела о нежелательных организациях. Там тоже довольно много было произвола и беспредела.

Я скажу примерно свое субъективное мнение, с какого времени это началось. Я все-таки абсолютно убежден, что в 2003 году, когда случилось дело ЮКОСа так называемое. Это было никакое не дело, связанное с налогами, хотя формально это было с этим связано, с «хищением нефти» и так далее. Это было в чистом виде политическое преследование плюс желание, замешанное на деньгах, — хотелось покушать чужого пирога, отобрать довольно лакомый кусок у его собственников и перераспределить между своими людьми. Вот именно тогда ломали через колено судебную систему. Начинали ломать с избрания меры пресечения в отношении Ходорковского*, Лебедева и других фигурантов, потом продолжили ломать, выйдя уже на приговоры. И я был непосредственно, можно сказать, участником тех событий. Я был свидетелем по второму делу Ходорковского, в 2010 году давал показания на стороне защиты. Видел, как ломали судью Данилкина. Сначала видел, как он реагировал на подсудимых, на свидетелей защиты — одобрительно и так далее. А потом мы все помним (информация просачивалась), что приговор [ему] привозили на флешке. То ли секретарь судьи, то ли помощница судьи не смогла молчать и рассказала об этой всей внутренней кухне, как обрабатывали судью и так далее. Тогда еще просто, можно сказать, на «деле ЮКОСа» система тренировалась.

И, кстати говоря, я никогда не забуду слова Михаила Борисовича Ходорковского, который говорил, что если за мной пришли генералы, кому-то другому хватит майора, капитана и так далее по званию. До «дела ЮКОСа» было «дело НТВ», когда человек (Владимир Гусинский. — Ред.) посидел три дня, подписал бумажки, какие требовалось, и вышел. Я изначально стоял на такой позиции, что это не просто разборка, что это не будет штучным делом, что это все репетируют, обкатывают эти технологии воздействия на судей, технологии фальсификации доказательств и технологии просто придумывания доказательств. Когда у тебя перед глазами лежит ежедневник, в котором вообще ничего криминального не написано, но это все кладут в материалы уголовного дела… А с 2012 года, когда пошли эти дела об экстремизме (например, «болотное дело») с совершенно надуманными обвинениями, когда все эти верующие начали массово оскорбляться и Следственный комитет возбуждал уголовные дела, высасывая состав преступления из пальца…

И что я хочу еще отметить? У нас принято ругать все эти репрессивные нормы Уголовного кодекса или Кодекса об административных правонарушениях — что они за уши притянуты, что нельзя людей наказывать уголовно за слова и так далее. Это все понятно, да. Но вот в данный момент, особенно когда появились вот эти так называемые статьи о военной цензуре, деградация судебной системы дошла до нового уровня. Они сейчас даже свои же репрессивные нормы не соблюдают. Они их неправильно квалифицируют. Ну, просто если отвлечься, отбросить все наши правозащитные представления и просто прочитать нормы права (допустим, статью о дискредитации армии, о фейках об армии России) и сравнить, за что людей привлекают конкретно — за какие действия, за какие слова, то по этим двум статьям понятно, что правоприменители, как говорится, просто натягивают сову на глобус.

Яркий пример — ситуация с врачом Буяновой, которая во время приема чего-то там то ли сказала, то ли не сказала мальчику, у которого погиб отец в Украине. Не знаю, было это или не было, потому что там одни слова [вдовы погибшего], никаких объективных доказательств нет. Но что мне бросилось в глаза? Тут же вылез Бастрыкин. Он всегда реагирует на такие вещи. И тут он сразу же среагировал — приказал возбудить уголовное дело о дискредитации армии. Но не разобрался в сути, потому что он, может быть, сам не читал статью. Для того чтобы возбудить дело по дискредитации, нужно, чтобы у этой женщины перед этим была административная статья тоже по дискредитации. Естественно, в это никто не вдавался. И когда Бастрыкин сказал возбудить уголовное дело, следователи взяли в руки Уголовный кодекс, посмотрели на фактуру и поняли, что не могут возбудить уголовное дело по дискредитации, потому что не было административки, то есть формального повода для того, чтобы дальше двигаться. То есть максимум, что можно, — это как раз возбудить административную ответственность за дискредитацию армии и оштрафовать этого несчастного педиатра.

То есть они даже уже не заморачиваются над тем, чтобы как-то под эти свои репрессивные и без того плохие законы подтянуть реальность, фактическую сторону. То есть просто стоит задача возбуждать уголовные дела, возбуждают не глядя, и все. А дальше это все попадает в суды, но о судах мы уже отдельно поговорим, что там дальше с этим всем происходит.

Поэтому, в общем, система абсолютно была готова к СВО. У нее было почти 20 лет практики деградации перед этим. И сейчас я ничего нового уже не вижу из того, что происходит. Жанр, в котором мы, адвокаты, сейчас работаем, — это трагикомедия. То есть, с одной стороны, очень смешно, что силовики, прокуроры и судьи творят, потому что выглядят они действительно глупо и жалко именно с точки зрения юристов. Испытываешь испанский стыд, когда смотришь на работу вроде бы коллег, имеющих юридическое образование.

Вера Челищева. Не могу вас не спросить про абсурдное дело последнего месяца — требование прокуратуры Санкт-Петербурга признать супругов Александра* и Лидию Невзоровых «экстремистским объединением». Александр Невзоров, я вынуждена это сказать, является «иностранным агентом». Такого, как в современной отечественной юриспруденции, так кажется, и в советской еще не было. Решение суд в Питере должен вынести в июле. Объясните, пожалуйста, нашим слушателям, что это за ноу-хау — «экстремистское объединение», почему прокуратура обратилась с таким иском, что она и власти еще хотят от Невзорова. Он уже осужден за фейки, проживает не в России. Какие перспективы у такого кейса и в чем его опасность для остальных уехавших? И что немаловажно, суд от глаз публики и журналистов закрыли.

Алексей Прянишников. Процесс закрыт — это смешно — на основании защиты банковской тайны Александра Невзорова. Мол, защищают интересы его и его супруги. Ну, а по факту, конечно, закрыли от публики, чтобы, ну, извиняюсь за такую грубость, чтобы люди не ржали в зале суда над происходящим.

Что касается в целом дела, то у этой всей истории есть предыстория. Уже год длятся безуспешные попытки отнять в гражданских процессах недвижимость Невзоровых. Три участка и дом, который, кстати говоря, не принадлежит ни Лидии, ни Александру, а принадлежит матери Лидии.

потому что если они удовлетворят смешные иски питерской прокуратуры, это значит, что суды подставят под удар этим прецедентом всех остальных граждан. Наверное, 80% тех, кто у нас в стране обладает недвижимостью — участками, дачными домами и так далее, которые покупались и наследовались двумя поколениями. Прокуроры плевали на сроки исковой давности, на то, что прошло 20 с лишним лет, когда Невзоров купил эти участки. И когда власти поняли, что не могут отобрать это все через гражданские процессы, то начали готовиться к этой странной схеме с признанием супругов Невзоровых экстремистским объединением. Цель — сделать финансовый укол, в смысле, укол не в плане лечения, а в плане уколоть, ущипнуть, не знаю, порезать. Ну, в общем, доставить дискомфорт, связанный с тем, что человек лишится имущества. Невзоров сам говорил в одном эфире, что власти, по всей видимости, ложно были сориентированы относительно его отношения к собственности и думали, что для него это будет какой-то серьезный удар. А он очень индифферентно к этому относится, с пофигизмом.

Вера Челищева. Извините, я вас перебью, Алексей. Я просто поясню нашим слушателям, не юристам, что без суда и следствия можно изъять имущество у граждан, если обвинить их как раз в экстремизме.

Алексей Прянишников. Точнее, так: изымается имущество все-таки через суд, но для этого не надо возбуждать уголовное дело. Просто можно обратиться с иском в суд, и тот будет выносить решение, обратить или не обратить в доход Российской Федерации эти объекты недвижимости. Абсурд заключается в том, что они бросаются из стороны в сторону. То есть один и тот же прокурор города Санкт-Петербурга год назад и в течение года поддерживает эти иски в гражданском процессе и просит обратить в доход города Санкт-Петербурга земельные участки Невзоровых. И этот же прокурор города Санкт-Петербурга просит обратить имущество Невзоровых уже в доход не города, а Российской Федерации. То есть они уже сами внутри не могут разобраться, кто же все-таки претендует на имущество — Питер или Российская Федерация.

Если читать этот закон о противодействии экстремистской деятельности, то мы видим, что признавать экстремистскими объединениями могут общественные, религиозные объединения. Открываем закон об общественных объединениях, смотрим, какие виды общественных объединений бывают. Ищем признаки, признаки у них всегда такие: наличие устава, наличие органов управления, наличие обособленного имущества. Ну нет устава у семьи Невзоровых! Нет органов управления у семьи Невзоровых!

А дальше еще смешнее. Правда, уже из области черного юмора. Вот это имущество, которое они хотят обратить в доход Российской Федерации по закону (это уже статья закона о противодействии экстремистской деятельности), изымается в случае ликвидации экстремистского объединения и после расчетов с его кредиторами. Ну то есть эта процедура — она предусмотрена. К примеру, очень четко все ложится в ситуацию, в дело со «Свидетелями Иеговы»**. У них достаточно много было собственности, у этих всех церквей в регионах были здания и так далее. Вот это сюда ложится, когда есть какие юридические объединения ликвидировать, у которых есть свое имущество обособленно. И вот после ликвидации расчетов с кредиторами (надо заплатить за свет, за газ, за отопление) — после этого уже обращают оставшееся имущество в доход РФ. Здесь же вообще рядом этого нет. Есть семья. Семья не отвечает ни одному признаку организационно-правовых форм общественных объединений. Я уже говорил: в семье нет этих признаков, нет устава, нет органов управления. Имущество семьи — это общая совместная собственность супругов. Это все регулируется Семейным кодексом. Как они хотят это все отнимать?

Ликвидация — что такое в данном случае семьи? Это что, их пойдут разводить насильно против их воли или как? Я уж боюсь предположить. Настоящий черный юмор. Ликвидация в каком плане имеется в виду? Это намек какой-то? Не знаю. Ну, то есть что хотят отнять у тех, кто не ликвидирован? В этом весь маразм. Но все это делается, естественно, под эгидой того, что защищают права, предусмотренные статьей 29 Конституции, неопределенного круга лиц, граждан России.

Прокурор, по сути дела, злоупотребляя своим правом на то, чтобы защищать конституционные права граждан, по факту имея мотив в виде отжима, извиняюсь за грубость, собственности, у того, кто неудобен стал властям, идет, значит, прикрываясь красивой идеей защиты конституционных прав, и выполняет довольно грязную работу по отъему собственности. Раз не смогли там, в гражданском споре, сделаем без уголовного дела, признав семью экстремистским объединением. Удобно. Ведь уголовное дело — это как минимум надо полтора года сидеть, наполнять папки материалом, работать скоросшивателем. Делать это неохота. Очень много рутины. И вот тут они решили пойти по этому пути. Но ошибочка вышла прямо стопроцентно. Я, честно говоря, не знаю, как суд из этого будет выкручиваться. Опять же питерский суд. Ситуация очень неоднозначная.

Говорю еще раз: можно много ругать репрессивные законы российские, но даже эти законы на эту ситуацию вообще никак не натягиваются. То есть власти просто берут и высасывают из пальца. Кстати говоря, представитель прокуратуры не очень уверен в своей позиции.

Вера Челищева. Ну еще бы. И я замечу, что один из объектов недвижимости (дом, на который нацелилась прокуратура), действительно принадлежит пожилой женщине, более того, блокаднице — матери Лидии Невзоровой. То есть что — у блокадницы будут отнимать?..

Алексей Прянишников. В годовщину снятия блокады к тому же. Можно упрекнуть меня в том, что я высокопарные какие-то вещи говорю, тем не менее ситуация вот в чем. Мама Лидии, а перед этим еще и бабушка Лидии с самого начала, с самой покупки и после того, как там сделали какую-то отделку, заехали в этот дом и живут там больше 20 лет. Бабушка Лидии даже умерла в этом доме.

Нет, мама Лидии тут реально живет. И это еще юридическими документами, доказательствами подкреплено, ее паспортом, домовой книгой. И это единственное место, где вся эта семья может жить. И это собственность ее.

И здесь проблема-то в чем заключается? Прокуратура год пыталась судиться с нами по гражданскому делу, хотя должна была понимать (это любой уже практикант-юрист знает), что права собственности подтверждаются элементарно — выпиской из Единого госреестра недвижимости. Там все написано, что этот дом не принадлежит ни Александру, ни Лидии Невзровым. Ну то есть просто берут и плюют на закон. Бабулю-блокадницу начинают пихать во всю эту историю.

Зоя Светова. Алексей, вы сегодня привели очень много примеров, когда, по сути, суды и обвинение, гособвинение пытаются натянуть сову на глобус. В своем телеграм-канале «ПряникХаус» вы тоже иногда приводите такие примеры и достаточно понятным языком объясняете сложные юридические проблемы. Вы сами сейчас находитесь в России, вы продолжаете адвокатскую работу?

Алексей Прянишников. Я езжу в Россию для того, чтобы работать в судах.

Зоя Светова. Вы можете объяснить для меня, для Веры и для наших слушателей, есть ли какой-то смысл сегодня в профессии адвоката, в профессии юриста? Мы видим: что бы адвокаты ни говорили, каких бы свидетелей защиты ни приводили, все равно на выходе суды выносят обвинительные приговоры и очень часто — довольно строгие, очень серьезные длительные сроки. Играет ли вообще сегодня какую-то роль адвокат в судебном процессе?

Алексей Прянишников. Смысл есть, я абсолютно в этом уверен. Я не говорю про победу, что только ради победы мы работаем. Это очень демотивирует многих: как работать, если все равно посадят…

Но в чем я вижу смысл? Во-первых, если говорить о какой-то моральной стороне, это поддержка человека. Не все люди, которые попадают под этот пресс, хладнокровно могут к этому относиться. Помимо всех лишений физических и моральных, связанных с пребыванием в неволе, многих еще очень беспокоит такая вещь: как это так — меня обвиняют? Я хочу защищаться, я не такой, я не виноват, я не преступник и так далее. То есть желание доказать свою невиновность. И единомышленники в виде защитников, в виде правозащитных организаций, которые говорят «да, этот человек невиновен», — это и есть поддержка для человека. Когда люди попадают в эту ситуацию, у многих срабатывает мнительность: что обо мне подумают соседи, друзья? Что я уголовник? Как будут мои дети, жена и родители себя чувствовать, когда на них будут смотреть косо? Здесь, конечно же, очень важно именно поддерживать человека в том, что да, ты невиновен, и мы это будем доказывать вместе с тобой.

Или, например, можно такую позицию занимать: просто осмеивать все, что делает гособвинение или следствие. И всерьез тоже не подходить к этому. Я считаю, что ко всему надо подходить всерьез. Да, для противной стороны, может быть, там это все хи-хи-хи и ха-ха-ха. Потому что у них все в жизни просто: все недоработки они могут исправить звонком в суд или, там, я не знаю, антенна какая-то у судьи вылезет, и он примет сигнал. Но мы, адвокаты, должны подходить ко всему всерьез. Да, мы понимаем, что, может быть, перед нами какие-то идиоты. Да, они расслаблены абсолютно. Им не надо ничего делать. Они абсолютно уверены в том, что у них все получится. Это понятно. Но, к сожалению, формально то, что они предъявляют, называется доказательствами. Мы должны с этими «доказательствами» бороться и либо бить их своими доказательствами, либо дискредитировать эти доказательства, показывая на их изъяны, недостатки, на то, что они не являются допустимыми, относительными и так далее.

И еще все-таки немаловажный такой момент… Это такой, может быть, не очень здоровый оптимизм на сегодня, но тем не менее. Вот смотрите, большая часть доказательств, которые защита пытается предъявить и представить суду, хочет или не хочет того обвинение, попадают в дело. И это все в делах остается. И рано или поздно к этим делам вернутся, их будут пересматривать и увидят работу защиты. И тогдашняя работа адвоката поможет в пересмотре дела, когда не нужно будет сидеть, ковыряться в архивах, искать в интернете, как же там было на самом деле, еще что-то. При серьезном подходе защиты к работе в деле всегда будет лежать стопочка документов, которые разбивают версию обвинения. Вот и все. И это должно помочь рано или поздно. Я просто уверен в этом.

Не бывает такого мрака бесконечного. Нужно много рассуждать про Россию, про ее этот крест… И еще такой момент: когда ты активно не защищаешь, то, по сути дела, ты соглашаешься с тем, что выдвигает обвинение. И это ему играет на руку. И в паблике это тоже отразится: смотрите, они же не против были, они не сопротивлялись там, никаких доказательств не представляли, приговор не обжаловали. Значит, виноват, значит, все, успокойтесь вокруг, не надо его жалеть, он виноват, он сам это признал. И таких же защитников приволок, которые это признали. Вот еще момент, из-за которого важно подходить к защите человека серьезно.

Цензура в России все более и более ужесточается. Власти, тем не менее, очень важно, что они о ней говорят и пишут. И независимые СМИ, которые сейчас закрывают, клеймят всевозможными ярлыками, все равно сигнализируют разным образом, что происходит в судах. И те, кто принимает решения, — они все это анализируют, они все это видят. И им очень неприятно, когда в каком-то важном для них уголовном деле появляются доказательства невиновности за счет того, что защита активно работает.

Вера Челищева. Спасибо большое, Алексей. Очень важно то, что вы сказали, что надо бороться, надо выполнять свою работу — вам, юристам, добросовестным независимым журналистам, правозащитникам. Чтобы все было не зря. Вы очень точно нам показали и объяснили смысл того, что мы все пытаемся продолжать делать. Мы вынуждены заканчивать.

Вы слушали очередной эпизод подкаста «Совещательная комната», мы говорили с юристом и адвокатом Алексеем Прянишниковым.

Говорили о том, как наше правосудие превратилось в одну из самых репрессивных машин в стране, которая калечит судьбы людей и хоронит само право, точнее то, что от него осталось. Смысл борьбы есть, смысл работы юристов и журналистов есть.

А вы слушайте наш подкаст на YouTube, в Apple Podcasts и на других платформах. Всем пока!

* Внесен Минюстом в реестр «иноагентов».

** Организация признана экстремистской и запрещена в РФ.