«Где экспертизы рая и чертей?»

Из писем Афанасьева Николаю Щербакову и мне.

— Суд, скорее, похож на суд индейцев над географом Паганелем, когда они заподозрили его в покушении на их святыню и решили снять с бедного ученого скальп. Он им говорит, мол, мою вину надо еще доказать. Они ему в ответ: сейчас придет слепой Одинокий Олень, и он по голосу поймет, виновен ты или нет.

Паганеля, впрочем, тот оправдал. В моем же случае только и остается, что разводить в бессилии руками.

Изгой, негодный элемент, ненужный человек. Это как пытаться доказать, что ты не одержим дьяволом, на тебе нет порчи. Если уж все решено, то уж просто хочется верить для себя, что все было не напрасно. […] Честно говоря,

Ребятишки (детей у Михаила пятеро, но жена с двоими младшими уехала к тому моменту из России — не хотела, но вынудили, поливая грязью, отняв квартиру и «подвесив» на работе в банке. — А. Т.) ходят на суд ко мне, каждый индивидуален, одет по своему вкусу. Я смотрю на них и, знаешь, понял главное: сила отнюдь не в правде. Сила в мире, а правды — вот они, аж три передо мной сидят, и все от моей плоти и крови. И мой долг, чтобы все они жили в безопасности, под мирным небом и могли каждый нести миру свою правду. Только тогда я, как отец, могу быть спокоен. И никак иначе. Обнимаю.

— Иногда надо выстоять, несмотря ни на что, просто выстоять. Одна из моих любимых фраз. У нее есть продолжение, которого я никогда не говорил: и тогда жизнь покажется раем. Жизнь и есть борьба за будущий рай. Рай для своих детей, а у них будет борьба за рай для своих малышей. Быть может, главной их битвой будет борьба за увеличение численности фламинго в Африке или борьба за повышение интереса к русской литературе XIX века. Наше дело — чтобы у них был шанс на свои победы и поражения.

Я нормально, удручает ненормальность происходящего, но она удручает всех, кто способен думать самостоятельно. Политическая необходимость затопчет и законы, и здравый смысл.

— …вспомнил из Нагорной проповеди: «Счастливы те, кого преследуют за праведность, потому что им принадлежит Небесное Царство» («Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное», Мф.5:10. — А. Т.). Представь, что от Иисуса или всех тех десятков тысяч священников, ежедневно цитирующих заповедь, требуют предоставить юридические доказательства, что слова в заповеди соответствуют действительности… Где допросы в протоколах чертей, что есть рай — и их туда не пускают? Где протоколы очных ставок святых с чертями, где они подтверждают свои слова? Где экспертизы, определившие, что есть рай — и он не для чертей? И где решения суда, постановившего, что рай для праведников, но не для грешников? Ведь если тех доказательств нет, то выходит, все это выдумка. Так все что угодно, любую информацию, любое мнение можно объявить преступлением. Теперь я понимаю, что все так и было задумано изначально в этом законе (о «фейках» об армии. — А. Т.), и вижу наивность своей версии, что если событие было, то его не могут признать «заведомо ложным», и что Росгвардия — это не армия. Дело же было совсем не в этом.

«Бедная Фемида. Помотало ее»

Лето 2022-го, СВО идет уже пять месяцев, мои товарищи и коллеги за исполнение профессиональных обязанностей, как они их понимали, уже сидят, обезвреженные, в тюрьмах. А в Красноярске, самом его центре, на стрелке — у слияния Качи и Енисея, а также улиц Конституции и Ленина, — открывают замысловатый арт-объект в духе дизельпанка «Правда и справедливость». Эта надпись нанесена, собственно, вокруг хитросплетенной металлоконструкции. На ней, помимо того, закреплена табличка с еще одним именем: «Фемида». Потом сооружение снова закрывают, доделывают или уже ремонтируют, открывают вновь… Лучшее описание этого витиеватого творения дал, на мой взгляд, Франц Кафка в рассказе «В исправительной колонии» — что с того, что рассказ написан немного раньше, в 1914-м, в самом начале Первой мировой.

Итак: «Это было большое сооружение. Лежак и разметчик имели одинаковую площадь и походили на два темных ящика. Разметчик был укреплен метра на два выше лежака и соединялся с ним по углам четырьмя латунными штангами, которые прямо-таки лучились на солнце. Между ящиками на стальном тросе висела борона».

Агрегат этот запускался офицером, исполнявшим в колонии обязанности и судьи, и палача, и механика, обслуживающего судебный церемониал. Вынося приговор, он придерживался правила: «Виновность всегда несомненна». И вот он вводит в курс дела праздного путешественника, проводит показ, влюбленный в свою машину, поясняет принцип ее действия. Борона записывает на протяжении 12 часов на теле осужденного «нарушенную им заповедь». Например, на теле солдата, ожидающего суда, приговора и казни (тут, в этом аппарате, солдат получит все разом и все сразу, три в одном, без волокиты), напишут: «Чти начальника своего!». Вот и весь диалог власти с человеком, все общение — в одну сторону и через телесное, через кровь. Так понятней.

Кульминация ритуала сопровождается катарсисом. У всех: у осужденного, читающего своими ранами, у зрителей, читающих по глазам осужденного. «Но как затихает преступник на шестом часу! Просветление мысли наступает и у самых тупых. Это начинается вокруг глаз. И отсюда распространяется. Это зрелище так соблазнительно, что ты готов сам лечь рядом под борону. Вообще-то ничего нового больше не происходит, просто осужденный начинает разбирать надпись, он сосредоточивается, как бы прислушиваясь».

Еще в одном переводе Кафки добавлена деталь: «человек начинает разбирать надпись, он складывает губы трубочкой, словно во что-то вслушивается».

Вот и вся цель, в этом все и дело — в этом сиянии от глаз и губах трубочкой. Публика ждет этого озарения, дети на руках у офицера ловят этот момент;

Вокруг чудесной конструкции судопроизводства («большая загрязняемость — единственный ее недостаток»; «крепление зубьев вызвало некоторые технические трудности, но после многих опытов зубья все же удалось укрепить; трудов мы не жалели») и завязывается действие рассказа.

На открытии красноярского сооружения, своей замысловатой конструкцией напоминающей кафкианскую: «Работ, аналогичных открытой сегодня композиции, в городском пространстве еще не было, и она символизирует не только законность, но и творческий подход судей к своей работе», — это уже наш современник, председатель заксобрания края Алексей Додатко (цитирую по сайту ЗС). Он также скажет судьям, что находит много общего «в нашей с вами деятельности с точки зрения базовых ценностей… (мы) ориентируемся на интересы человека и на защиту его прав».

Высказались и непосредственно красноярцы, на чье обозрение говорящее (пусть не совсем внятно) произведение искусства выставили. Некоторые отзывы с сайтов городских новостей и из соцсетей:

Время идет, но разглядеть реально лишь герб Красноярска: льва с лопатой и серпом (и не спрашивайте, откуда здесь львы, а уж тем более с серпами и лопатами, и какие отношения у них с Фемидой), но вот где тут собственно Фемида, а где правда и где справедливость, до сих пор не понять. Видимо, прямое указание на относительность всех этих громких понятий, их расплывание и расползание (если не распад), релятивизм, отлитый в металле. Еще можно различить попираемого змея — это уже от московской геральдики.

Если и видят Фемиду некоторые, то в размноженном варианте.

Из таблички на сооружении следует: «Арт-объект посвящен Х Всероссийскому съезду судей РФ. 15 июля 2022 года. Автор идеи — судейское сообщество Красноярского края». Цитирую, исправив орфографию и пунктуацию, чтоб судей не позорить и никого не вводить в заблуждение, дополнительно поясняю: съезд состоялся не в июле, а в ноябре-декабре 2022-го, и не в Красноярске, а в Москве, в Кремлевском дворце. Но Фемида вот такая — не там, а здесь. Что, видимо, не просто так. Наверное, подчеркивает единство судопроизводства в это трудное время.

Видимо, повторяемость, цикличность и экзистенциальную бессмысленность. Тщета, бег по кругу. Ну, если снова вспомнить Кафку, тот рассказ он написал на четвертом месяце после начала Первой мировой. Эту скульптуру поставили на пятом месяце СВО. Покоцанная пластинка на 33 оборота, подходящая к моменту, когда ее заест. Петля, что вот-вот затянется.

Меньше чем в двух кварталах от этой конструкции, у краевого суда, установлена более традиционная богиня с весами, мечом и пусть кисейной, но повязкой на глазах. К этому изваянию тоже в свое время высказывались претензии.

В 2013-м мы с физиком Валентином Даниловым, освободившимся из лагеря, идем мимо крайсуда, отправившего его в заключение. «Обратите внимание, — говорит мне Данилов. — Богиня у нас не опирается на закон, а попирает его ногой. Ну а фонтан, из которого она легкомысленно вырастает, символизирует, вероятно, море слез. Раньше юристы в Красноярске принимали присягу у бюста Дзержинского, сейчас — у этой бронзовой статуи. Неплохо было бы сажать их на полгода в тюрьму, на практику, чтобы были ближе к реальности».

Полет творческой мысли. С повязкой, как у римской богини, и без, как у греческой, кто с мечом, кто с щитом, а кто вооружен и защищен тем и другим, весы практически у всех. У некоторых вместо меча свиток папируса. Но как читать, если завязаны глаза? Кто-то, с повязкой на глазах, мечом нащупывает дорогу — ну, такое ощущение у публики.

И вот — контурно-проволочная Фемида периода СВО и борьбы с внутренними врагами.

Автор ее, скульптор из Санкт-Петербурга Игорь Андрюхин, — мастер. Очень интересный художник и кузнец. И явно не тот человек — слепить абы что. Это продуманное высказывание, не ЖЭК-арт. И причину, почему современная Фемида выглядит и как дизельпанковские скульптуры у шиномонтажек (как в том же Красноярске, на Брянской, у развязки со Второй Брянской — робот Вася), и как иллюстрация к Кафке (немецкий художник Мартин Сенн создал из проволоки такую — именно к рассказу «В исправительной колонии»), нужно искать лишь в сегодняшних судебных хрониках. В приговорах. Нигде более.

Монументалисты и конструктивисты отражают этапы совершенствования судебной системы. Сравнительный анализ Фемид рассказывает о последних десятилетиях «правового государства». И ведь не может такого быть, чтобы с тем самым судейским сообществом, которое само себя обозначает «автором идеи», не согласовывали окончательный проект изваяния. Это к вопросу об осознании происходящего в российских судах.

Так что это? Самоуничижение? Самокритика?

Вероятно, часть сообщества вполне отдает себе отчет. Например, та синхроничность, с которой взяли под стражу Афанасьева и Михайлова, более походила на зачистку независимой журналистики в сибирских республиках, и суды, хоть и без вопросов отправив фигурантов за решетку, все же по существу рассматривать их дела поначалу отказывались. И Абаканский горсуд, и затем Горно-Алтайский горсуд вернули, соответственно, дела Афанасьева и Михайлова обратно прокурорам. Со всей очевидностью и судья Татьяна Коробка (Абакан), и судья Алексей Кривяков (Горно-Алтайск) постарались просто избавиться от этих дел: когда их вернут из прокуратуры снова, тем же судьям на рассмотрение больше не отпишут. Таков закон. Будут другие судьи. Так и случилось.

Дело Афанасьева в прошлом году все же рассмотрел судья Евгений Глущаков. И дал Михаилу «всего лишь» 5,5 года. Хотя ждали, чего уж, 8 (времена, когда казалось, что вообще сажать в тюрьму, хоть на день, за какие бы то ни было слова — это атавизм, нонсенс, полный абсурд, уже кажутся посетившей нас коллективной галлюцинацией).

А дело Михайлова уже скоро год как находится у судьи Олеси Имансакиповой: из прокуратуры повторно поступило 24 мая прошлого года. Судебные заседания 42 раза откладывались. Причины: неявка защитника — 1 раз, неявка свидетелей — 9 раз, болезнь судьи — 3 раза. 28 раз — «другие основания». Ах да, один раз (2 февраля) — из-за «неявки подсудимого». Видимо, забыли привезти из СИЗО. Судя по официальной информации Горно-Алтайского горсуда, перерыв объявлялся всего один раз. То есть всего одно — почти за год — заседание прошло плодотворно и с видимой перспективой на продолжение. Почему так, думаю, всем ясно без лишних слов.

Можно продолжить примеры адекватного восприятия действительности в судах еще более внятными высказываниями (решениями) судей, однако есть риск тем самым им навредить, поэтому воздержусь. Важно другое.

Деколонизация по Кафке

«Мы, его друзья, знали уже в час его (старого коменданта. — А. Т.) смерти, что структура этой колонии настолько целостна, что его преемник, будь у него в голове хоть тысяча новых планов, никак не сможет изменить старый порядок, по крайней мере, в течение многих лет, — говорит поначалу у Кафки офицер-судья, он же палач. — И наше предвидение сбылось». Тем не менее дальше выясняется: никакой предопределенности! В круговом движении намечается некое разнообразие: новый комендант хочет отказаться от данной процедуры суда и экзекуции.

Понятно, это, скорее всего, лишь самоутверждение за счет отрицания прежних порядков. Понятно, ничего не изменится — ведь рассказ называется «В исправительной колонии», но речь-то не об ИК, не о пенитенциарном учреждении, а о том, что весь этот остров, вся колония (по-видимому, французская, хотя это не имеет значения), весь, по существу, «божий мир» («наш старозаветный порядок», говорит офицер-судья) является исправительной колонией, и аппарат с бороной — его главная скрепа… Стоп, трактовки Кафки всегда зависят от темперамента и пессимизма толкователя. И совсем уж мрачный взгляд на человечество отринем; что если старый комендант — не наш ветхозаветный бог, а всего лишь глава тоталитарной секты? И что если этот фанатизм судьи — последнего адепта, идущего на самоубийство без сомнений, и его трепетное отношение к манускриптам старого коменданта, и называние «заповедями» его изречений, и вера в грядущее воскресение старого коменданта, и уж тем более отказ священника похоронить коменданта на кладбище, — что если это все не о боге, а лишь об ересиархе или диктаторе? А значит, все не столь непоправимо? И действительно — вылетают же шестерни из машины правосудия. И уже появился новый комендант с прогрессистскими и гуманными веяниями.

Даже Кафка — при нашем желании — дает свет. Где можно увидеть и деколонизацию (выход из кафкианских кошмаров). И весь трагизм (или наоборот) бородатой, но точной шутки — «мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» — зависит целиком от нашего настроя.

Во всяком случае, чтоб без передышки — еще не бывало. Поэтому, надо полагать, и поставили в Красноярске такую Фемиду — чтобы ничего не забыть про текущие времена.

Суровое предложение физика Данилова о приеме присяги юристов я бы поменял на чтение вслух Кафки.

Офицер сам ложится в агрегат — он для него абсолютная ценность, смысл бытия. На том их жизни и заканчиваются: и карательного аппарата, пытающегося начертать на судейском теле «Будь справедлив!», и судьи. Смена ролей происходит вполне ожидаемо, поскольку сам ритуал наказания страшнее преступления.

Но шестерни вылетают и выкатываются. И вместо 12 часов работы аппарат управится вполне стремительно, убив офицера-палача без проволочек, без пауз на просветление.

И вся ирония, и вся, если угодно, справедливость по Кафке в том, что умирает судья без искомого, обожествляемого им катарсиса. Без озарения, в коем он и видел смысл этой правовой системы. И это ли не главное — что не получилось у судьи сложить губы трубочкой?