Хорошая новость в том, что слово еще что-то значит, слово острей заточки, если за него дают столько — больше, чем за нож, что самая сильная мышца человека (особенно некоторых) — по-прежнему язык, а когда слово ложится на бумагу, та становится прочней алмаза.

И как наши недостатки — часто продолжение наших достоинств, так и тут скверная новость (впрочем, какая уж это новость) — продолжение хорошей: наручники, тюрьма, баланда, шконка за какие бы то ни было слова — это явная асимметрия, непропорциональность. Тем более если слова — это профессия.

Избыточная жестокость явлена за последние российские годы не впервые и едва ли в последний раз, и если репрессивные наклонности вот так, со всей очевидностью и уже столь буднично, рутинно выходят из-под контроля разума, что может ждать журналистику в российских регионах? Она ведь еще жива, как бы кто ее ни хоронил. Пусть в единичных экземплярах, пусть массами она не востребована, но — жива.

А самое паршивое в конкретном приговоре Афанасьеву (хотя, конечно, могли дать и 8, и 9, и 9,5 лет, он это понимает) — субъективное стечение обстоятельств, выбор момента: для него мучителен сейчас контраст, антитеза с тем, что происходило с ним до тюрьмы. На этом перепаде 5 лет — как 50, потому что лишь незадолго до ареста в жизни Михаила все началось налаживаться — сейчас не о профессиональной стороне, а о бытовой, сугубо человеческой, материальной, не идейной. Своя квартира, машина, которую хотел, избавление от прежних привязанностей, выход из кругового бега, внятные перспективы, замыслы находят воплощение.

Но это не главное, это приложение к тому, что Михаил встретил Елену, и у них случилась любовь. Системообразующее событие произошло, жизнь структурировалась и пошла заново…

Эти случайно снятые со стороны кадры: суд в очередной раз продляет Михаилу содержание под стражей, и Елена отпрашивается на пять минут с работы, бешено гонит на машине и успевает увидеть, как конвой ведет Мишу из полуподвала на второй этаж. А он видит ее. И она бросается наперерез, на мужа, и успевает его поцеловать, нет, скорее чмокнуть — конвоир, к которому подследственный пристегнут наручниками, даже не замедляет ход, буркнув, что сейчас отсюда «всех удалят». Это не вошедшая в фильм Мотыля «Звезда пленительного счастья» сцена. Но там-то офицеры, элита, там пошли на дворцовый переворот, бросили вызов императорской власти, вывели на площадь войска, а здесь что?

Если б Михаила посадили раньше — до этой любви, до рождения их общего с Еленой сына, до жизни, наконец вошедшей в красивые, самые лучшие берега, это было бы переносимей, было бы легче. Мишу словно специально поднимали все выше, чтобы полет вниз по-настоящему удался. Хотя, конечно, для нас-то, со стороны, это не вниз, это продолжение Мишиного полета. Героическая и несчастная жизнь.

Предопределенность? Он говорил об этом в последнем слове, обращаясь к детям: есть такое слово — «надо». Да. И есть еще слово «судьба».

«Нервная система журналиста движется против течения» — это Маркес про природу, против которой не попрешь, причем именно про таких самоучек, как Афанасьев, влюбленных в эту «самую лучшую в мире профессию», нашедших в ней почти все, что оправдывает эту жизнь, человеческую юдоль.

Месяц назад Михаилу впервые позволили сделать несколько звонков. И он позвонил мне. Фоном лязгающие двери, лающие голоса; я по-дурацки пытался его ободрить, говоря, что там, где он сейчас, для него самое безопасное место, что он все равно бы сел месяцем или двумя позже, и, как ни странно, Михаил согласился, рассказав про абаканского музыканта — своего товарища, мобилизованного и вернувшегося раненым. «Не ему б в солдатчину… Что, стал бы я молчать?» Разговор закончился, а потом пришло письмо с подробностями.

Потом, на последнем слове Михаила, его мать подтвердила мне в коридоре суда эту историю. Ивана мобилизовали прошлой осенью. Рана на левой руке затягивается, на правой — все сложно, очевидно, задеты нервы; Иван лечится амбулаторно, ходит на перевязки, в выходные она ему помогает. В августе должен был вернуться в Крым, чтобы продолжить службу, но какой он теперь солдат? Пока неизвестно, чем грозит ему неявка. Из последних вестей от Елены Михайловны: «Очень переживаем, но держимся. Я переживаю за Мишу очень и за детей. Ваня (средний сын Михаила. — А. Т.) очень чувствительный, часто плачет, скучает по Мише, но всегда прячет слезы. Приехал старший сын Миши, придут все на приговор».

Это для них — выдержки только из двух писем. Первое отправлено их отцу в тюрьму из постоянного представительства Франции в ОБСЕ:

• «Я пишу вам, чтобы вы знали, что о вас не забывают, о вас помнят. Люди во всем мире смотрят на Россию, внимательно следят за событиями и переживают за всех вас».

Второе отправлено Владимиру Путину, президенту России, оно от Эйдана Уайта, президента и основателя Сети этической журналистики, бывшего генсека Международной федерации журналистов:

• «[…] Всемирно известный журналист Михаил Афанасьев (лауреат премии Союза журналистов России за высший профессионализм, дважды лауреат премии Андрея Сахарова за журналистский труд и лауреат премии Шведского клуба публицистов) в настоящее время находится под судом в России. […] Господин президент, я прошу Вас лично изучить ситуацию с Михаилом Афанасьевым, поскольку мы считаем, что наш коллега подвергается судебному преследованию просто за выполнение своих профессиональных обязанностей. […] Господин президент, я умоляю Вас принять надлежащие меры, чтобы защитить свободу слова в России. В прошлом году я выступал против вето европейских чиновников на вещание RT и Sputnik на территориях ЕС. Сегодня я могу только повторить то, что сказал тогда: «Борьба с пропагандой может осуществляться только путем развития качественных средств массовой информации и просветительской работы, а не путем принятия репрессивных мер и законов против фейков. Предоставление контраргументов и убеждение общественности остаются лучшим оружием».

По мне, так не прав — и дело даже не в том, что это омоновцы. Что они из того прежде великого формирования, что прославилось в 90-е в боях с бандгруппировками, а потом перешло на сражения с безоружными девушками, стариками, детьми. Дело в том, что взрослые дееспособные мужчины, боящиеся с открытым лицом выступать против несправедливости, не достойны не то что защиты, а и доброго слова в свой адрес. Сопереживать я им, может, и буду (хотя вряд ли, но это от разума не зависит), рисковать же, защищая, — а для чего? Кому от этого будет прок? Однако это я так думаю (и говорил это Михаилу), Афанасьев думает иначе, ему все — братья и сестры.

Адвокат Васин однажды оказался в коридорах суда в одно время с этими уволенными омоновцами, добивавшимися восстановления на службе. И подошел к ним, представился. Не все смогли смотреть ему в глаза. И ничего ему бывшие омоновцы не сказали. Нечего было сказать. Миша подтвердил, что в веренице вызванных в суд свидетелей обвинения, отрицавших контакты с ним, были и те, кто тогда с ним встречался. Один сел в его машину на перекрестке, двое ждали там, где они и прежде разговаривали, — одно из их трех мест, где ни камер, ни уличного освещения, ни случайных прохожих.

Я оказался прав тогда, в те дни начала СВО, когда в который уже раз проговаривал Мише все, что думаю о его намерении вновь встрять за росгвардейцев, но какая разница, что я чувствую и насколько тяжело мне. Дело в Афанасьеве. А он понимал, на что шел.

Понимает ли другая сторона — государство, конкретные российские госслужащие, что они неотвратимо запускают страну по прежнему кругу? Конечно. Им, как заведено, кажется, что они блокируют ответное движение, что все под контролем. А оно, кстати, уже пошло, если кто не заметил.

«Облака плывут, облака,
Не спеша плывут, как в кино…»

Хакасия, по сибирским меркам, — регион небольшой, Абакан еще меньше, все всех знают, кто чего стоит. Приговор вынесен накануне выборов губернатора: республика готовится второй раз подряд выбрать местного молодого коммуниста, опрокидывая вновь кремлевского ставленника, на сей раз еще и участника СВО, — правда, он оказался в больнице и снялся с выборов сам (сказав при этом, что «мы обязательно сделаем Хакасию лучшим местом для жизни»), но его, судя по всему, и не выбрали бы.

Разумеется, это никак не связано с процессом над журналистом Афанасьевым, с судьбой омоновцев, отказавшихся от участия в СВО и уволенных. Разумеется. Никто тут о судьбе Афанасьева, кроме родни и товарищей, кроме тех, о ком он писал и пытался спасти, слез лить не будет, но люди — уже многие — понимают: слезы пора лить по себе. Самое время.

Изъятые при обыске технику и деньги суд постановил вернуть Афанасьеву или иным лицам по доверенности. Адвокат Владимир Васин сказал «Новой», что приговор будет обжалован:

Журналисту Михаилу Афанасьеву в сентябре 2023-го дали на полгода больше, чем «особо опасному террористу» — 16-летнему подростку Никите Уварову в феврале 2022-го.