«…Суд считает, что подсудимые несут ответственность за свои действия. Те, кто носил мантию и выносил приговоры другим. Те, кто участвовал в подписании указов и отдаче распоряжений, целью которых было убийство других. Те, кто благодаря своему положению активно проводил в жизнь те законы, которые были противозаконны даже в рамках германского правосудия. Главный принцип уголовного права в любом цивилизованном обществе заключается в следующем: тот, кто склоняет к убийству другого, тот, кто дает другому оружие убийства, тот, кто потворствует убийству, — виновен».

Эти слова американский кинопродюсер и сценарист Эбби Манн вложил в уста судьи Хейвуда, главного героя драмы «Нюрнбергский процесс». В знаменитом фильме 1961 года, снятом великим Стенли Крамером и названном впоследствии Американским институтом киноискусства «одной из величайших юридических картин в истории» (11 номинаций на «Оскара», два получены). Это фильм об ответственности человека за то, что он делает, искренне полагая, что действует во благо своего народа, и о том, чем иногда оборачивается это «благо».

Фильм о конформизме в современном мире, когда даже самые страшные вещи превращаются в обыденные, о мере ответственности каждого за свою судьбу и — в конечном счете — за судьбу своей страны.

Возможно ли оправдать чудовищные поступки общим благом? Можно ли судить человека за то, что он подчинился приказу или закону?

В 2014 году Российский академический молодежный театр (РАМТ) поставил свою версию великого фильма.

Но ведь народ поддерживал?

На реальном процессе против нацистских юристов, который лег в основу сценария, предстало четырнадцать человек. Эбби Манн сократил количество подсудимых до четырех, создав некие собирательные образы: судья, обвинитель, адвокат, прокурор-подпевала и юрист-ученый, вокруг которого и крутится основная интрига фильма. Доктор Эрнст Яннинг не просто юрист, это ученый, на книгах которого выросло не одно поколение германских юристов. Старший судья Дэн Хейвуд, чтобы доподлинно понять, кого судит, даже принимается за штудирование его трудов, находя в них очень много правильных слов и утверждений, с которыми сложно не согласиться. Но почему же этот человек, обладающий таким светлым умом и замашками истинного аристократа, оказался на скамье подсудимых и обвиняется в преступлениях против человечности? Судью (а вслед за ним и зрителей) на протяжении всего судебного слушания пытаются перетянуть на свою сторону обвинитель и адвокат. И то, что в начале процесса выглядит ясным и понятным, к финалу начинает размываться и терять ясность.

Чем ближе финал, тем менее предсказуемым представляется вердикт, который вынесет судья Хейвуд. Фильм поднимает множество таких вопросов, на которые, как начинает казаться, сложно получить однозначные ответы.

И можно ли осуждать судей в вынесении преступных приговоров, если они действовали исключительно в рамках существующих законов, а значит, их преступления — узаконены? Но если обвинять некого, то кто же в итоге виноват в случившемся? Может быть, действительно, как горько пошутил прокурор по ходу фильма, «во всем виноваты «эскимосы», которые захватили Германию»?

Всех обвиняемых представляли квалифицированные защитники, упиравшие на верность своих доверителей долгу перед государством и присяге и подчеркивающие, что не они принимали законы и определяли политику в Третьем рейхе. Некоторые аргументы адвокатов были услышаны судом; так, например, с Освальда Ротхауга (при нацистах — старший государственный обвинитель Народного суда; главный судья Специального суда) сняли ряд обвинений, а четверо обвиняемых — один бывший прокурор и трое бывших судей — были оправданы трибуналом за недостаточной доказанностью их вины.

Шестеро подсудимых были приговорены к длительным срокам заключения — от семи до десяти лет, четверо — к пожизненному заключению, замененному чуть позже двадцатью годами (еще один умер во время процесса, а другой освобожден от суда по состоянию здоровья).

— система значительного сокращения наказания заключенным, не нарушающим тюремных порядков и отличающимся слабым здоровьем, широко применяющаяся в США, позволила последним выйти на свободу в декабре 1956 года. В СССР эта мера была встречена официальным осуждением.

«…Достаточно в связи с этим вспомнить о Гансе Глобке, который при Гитлере разрабатывал пресловутые расистские нюрнбергские законы, обрекшие на смерть шесть миллионов евреев, который подготовил вместе со своими подручными десятки террористических «законов», ставивших польских и советских граждан в положение бесправных рабов. И этот самый Глобке, ставший впоследствии ближайшим помощником западногерманского канцлера Аденауэра, так и не был судим ни американским трибуналом, ни судом ФРГ.

В конце 50-х в органах юстиции ФРГ работали около 1200 судей и прокуроров, которые при Гитлере принимали непосредственное участие в вынесении террористических приговоров. Дело дошло до того, что на пост генерального прокурора ФРГ был выдвинут член нацистской партии с 1933 года, крупный чиновник гитлеровской прокуратуры Вольфганг Френкель».

Это писал автор предисловия к вышедшей в 1970 году нетолстой книге «Нюрнбергский процесс. Суд над нацистскими судьями» (всего три — правда, обширных — документа опубликовано: Обвинительный акт; речь обвинителя, приговор). Предисловие написал Роман Руденко, Генеральный прокурор СССР.

«Он продал свой интеллект и свою ученость»

В чем же обвинялись в 1947 году нацистские судьи?

Глава обвинения — бригадный генерал Дэн Тэйлор: «Подсудимые и их коллеги исказили, извратили и в конечном счете совершенно уничтожили в Германии правосудие и закон. В этой ответственности доля германских юристов не наименьшая, они не более могут избежать ответственности благодаря своим судейским мантиям, чем генералы благодаря своим мундирам.

Их будут судить по принципам, в которых они в качестве юристов отказывали другим».

Да, не они все это придумали.

Например, 22 июля 1942 года министр пропаганды Геббельс выступил перед членами «народной судебной палаты»:

«Принимая решения, судья должен в меньшей степени исходить из закона и в большей — из принципиальной идеи, что правонарушитель должен быть удален из общества. Во время войны вопрос не столько упирается в то, является ли решение справедливым или несправедливым, сколько в то, чтобы оно было принято быстро. Государство должно обезвреживать своих внутренних врагов самым эффективным образом и полностью их уничтожать. Следует совершенно отказаться от той мысли, что судья должен быть убежден в виновности подсудимого. Цель отправления правосудия заключается в первую очередь не в возмездии или даже в исправлении, а в сохранении государства. Нужно исходить не из закона, а из решимости, что данный человек должен быть уничтожен».

Генерал Тэйлор говорил на суде:

«Создание какой-либо системы права никогда не было задачей Третьего рейха. Напротив, ее основная цель состояла в уничтожении даже следов права в Германии и замене его сплошной бюрократией, которая должна определять награды и наказания в соответствии с политической идеологией и тактической потребностью диктатуры».

Но даже надежные нацистские судьи иногда выносили решения, не соответствующие идеологии и чаяниям Третьего рейха. Во всяком случае, нечто подобное кризису произошло в германской судебной системе в 1942 году.

26 апреля Гитлер произнес в рейхстаге речь, в которой подвел итоги тяжелой зимы 1941–1942 годов и призвал германский народ к еще большим жертвам для достижения победы.

В этой речи Гитлер сделал несколько замечаний о германской юридической профессии и управлении юстицией, которые имели немедленный и определенный эффект. Гитлер сказал: «Я полагаю, что лица германской юридической профессии поймут, что не нация для них, а они для нации, что мир, который включает Германию, не должен ухудшаться для того, чтобы мог существовать формальный закон, а Германия должна жить независимо от противоречий формального правосудия.

Рейхстаг привычно одобрил положения речи фюрера:

«Фюрер должен получить все обуславливаемые им права, которые способствуют достижению победы. Поэтому, не будучи связан с существующими нормами закона и в качестве фюрера нации, верховного главнокомандующего вооруженными силами, главы правительства и высшего главы исполнительной власти, в качестве верховного судьи и руководителя партии фюрер должен иметь возможность всеми находящимися в его распоряжении средствами заставлять в случае надобности выполнять свой долг каждого немца, будь то простой солдат или офицер, высший чиновник или судья, деятель партии, занимающий руководящую или подчиненную должность, рабочий или служащий. В случае невыполнения этих обязанностей, фюрер имеет право, после тщательного расследования, вне зависимости от так называемых приобретенных прав, наказать виновного и устранить правонарушителя с его поста, лишить ранга и положения, не прибегая к предписанным процедурам».

Генерал Тэйлор: «…Мы будем просить суд принять к сведению то обстоятельство, что юристы, сидящие на скамье подсудимых, по самой природе своего юридического образования и своего опыта знали о следующем: принятие законов, специально разработанных в отношении представителей определенных рас, принятие законов и иных законодательных актов, прямо направленных к ограничению и упразднению права, осуществлять полноценную защиту в уголовных делах, специальный подбор судей и контролирование их со стороны государства и партии, подчинение судов и прокуроров высшей власти полиции, соглашение до процесса между судьями и прокурорами о приговоре и наказании, которые будут вынесены, — всё это с вероятностью могло причинить смерть человеческим существам, на которых распространялась такая извращенная судебная система».

Никогда семья и друзья осужденных или невиновных не могли узнать об их судьбе. В ходе тех процедур перед специальными судами, которые выдавались за судебные процессы, ни одному из подсудимых ни разу не было разрешено представить в качестве обоснования своей невиновности доказательства из своей страны и ни в одном из дел подсудимым не было разрешено выбирать себе другого адвоката, помимо назначенного им судом.

Подсудимый Франц Шлегельбергер (государственный секретарь, позже исполняющий обязанности министра юстиции) разработал декрет, который лишал поляков и евреев права на защиту. Декрет вступил в силу 4 декабря 1941 года.

«Поляк или еврей будет приговорен к смерти или в менее серьезных случаях к тюремному заключению, если он будет проявлять антигерманские настроения путем злостной деятельности или подстрекательства к ней, в особенности, если он будет высказываться в антигерманском духе, снимать или портить официальные уведомления германских властей или ведомств, либо если он своим поведением будет снижать престиж или благосостояние германского рейха или германского народа.

Смертная казнь будет выноситься во всех случаях, когда это предусматривается законом. Далее, в тех случаях, когда закон не предусматривает смертной казни, она может и будет выноситься, если совершенное преступление представляется особенно тяжким по иным причинам; смертная казнь может выноситься также несовершеннолетним правонарушителям.

Апелляция на приговоры специальных судов не допускается».

Генерал Тэйлор: «Тот факт, что проводившаяся (судьями) программа расового истребления, осуществлявшася под прикрытием закона, не смогла возрасти до тех размеров, которых достигли погромы, высылки и массовые убийства, осуществляемые полицией, — слабое утешение для тех, кто выжил после «судебных» процессов».

Судьи санкционировали незаконный перевод заключенных из тюрем в концлагеря. «Таким образом было положено начало программе, которая со временем должна была практически ликвидировать какие-либо различия между судьбами тех жертв, которых проводили через процедуру, выдававшуюся за судебный процесс, и тех, которых полиция бросала в концентрационные лагеря без какого-либо слушания дела.

Отто Тирак (ветеран Первой мировой, доктор права; с 1942 г. имперский министр юстиции; в 1946 г. в ожидании суда покончил с собой):

В сентябре 1942-го Тирак начал систематическую рассылку «писем судьям»:

«Судейское сословие, подобное настоящему, не должно рабски пользоваться костылями закона. Оно не станет с тревогой искать поддержки в законе, а, испытывая чувство удовлетворения за свою ответственность, найдет в пределах закона то решение, которое является наиболее удовлетворительным для жизни общества».

Драконовские законы, на первый взгляд, распространялись на всех. Но дискриминацию по политическим, расовым и религиозным мотивам следует искать не в тексте законов, а в том, как они применялись.

10 марта 1941 года Шлегельбергер (в это время — исполняющий обязанности министра юстиции) писал государственному секретарю правительства Ламмерсу:

«До моего сведения дошло совсем недавно, что несколько приговоров вызвали серьезное недовольство со стороны фюрера. Мне точно неизвестно, о каких приговорах идет речь, но я установил для себя, что периодически выносятся приговоры, являющиеся совершенно нелепыми. В подобных случаях я буду действовать с максимальной энергией и решимостью. Однако для правосудия и его положения в рейхе жизненно важно, чтобы министру юстиции было известно: против таких приговоров возражает фюрер…»

В тот же день Шлегельбергер написал самому Гитлеру:

«В процессе ежедневного вынесения судебных решений по делам еще встречаются приговоры, которые полностью не соответствуют выдвигаемым требованиям. В таких случаях я буду принимать необходимые меры.

Помимо этого, желательно все больше и больше воспитывать судей в плане правильного мышления с тем, чтобы они осознавали судьбу нации.

Американское обвинение на процессе в Нюрнберге привело пример. Некто Шлитт был приговорен к тюремному заключению, после чего Шлегельбергеру позвонил Гитлер и выразил свое недовольство приговором. Шлегельбергер 24 марта 1942 года ответил:

«Я полностью согласен с Вашим требованием, мой фюрер, крайне сурово карать за преступления и заверяю Вас, что судьи честно стремятся выполнить Ваше требование. Всего в год число приговоров составляло более 300.000. Регулярные инструктажи, ставящие целью укрепить их в этом намерении и увеличить угрозу наказания, привели к серьезному снижению числа приговоров, против которых были высказаны возражения в этом плане. Я по-прежнему буду стремиться к еще большему сокращению этого числа, и в случае необходимости не воздержусь, как это уже имело место, от принятия мер в отношении определенных лиц.

Что касается уголовного дела по обвинению техника-строителя Эвальда Шлитта из Вильгельмсхафена, то я через государственного обвинителя ходатайствовал о направлении протеста об отмене этого приговора в особый сенат имперского суда. Я уведомлю Вас о решении особого сената, как только оно будет вынесено».

И уже 6 мая 1942 года Шлегельбергер сообщил Гитлеру, что приговор, которым Шлитт осужден к десятилетнему тюремному заключению, был отменен в течение 10 дней и что «Шлитт приговорен к смерти и казнен немедленно».

29 октября Шлегельбергер писал Ламмерсу: «Я передал гестапо для казни еврея Маркуса Люфтгаза, который был приговорен к двум с половиной годам тюремного заключения».

В частном письме своему брату подсудимый Рудольф Эшей (в то время — главный судья Специального суда в Нюрнберге; американским трибуналом осужден) высказал свою точку зрения на ситуацию, созданную вмешательством Гитлера.

«…Однако абсурдно говорить судье по конкретному делу, подлежащему его решению, как он должен это дело решать. Такая система привела бы к тому, что судья стал бы относиться к делам поверхностно; такие вещи теперь имеют место. Естественно, это не делается открыто; однако даже самая закамуфлированная форма не может скрыть того обстоятельства, что дана директива. Таким образом, институт судьи естественным образом упраздняется, и судебный процесс превращается в фарс. Я не буду подвергать обсуждению, кто виновен в этих событиях».

Шлегельбергер попросился в отставку. Жестокость системы, которую он помогал разрабатывать, показалась ему черезмерной, но он вышел в отставку слишком поздно. Если судейское сословие могло убивать тысячи людей, почему бы полиции не убивать десятки тысяч? Несмотря на все, что Шлегельбергер сделал, он все еще сохранял незаслуженную репутацию одного из последних германских юристов; Гитлер дал ему свое благословение и 100 000 рейхсмарок в качестве прощального подарка. «Мы отнюдь не заблуждаемся, — говорил на суде обвинитель. — Он продал свой интеллект и свою ученость Гитлеру за миску политической похлебки и за тщетную надежду сохранить личную безопасность. Он виновен по разделам второму и третьему Обвинительного акта».

«В один прекрасный день мы оглянулись и увидели…»

Маленькая книжка Эбби Манна «Суд над судьями», написанная автором уже после триумфального выхода его фильма, была воспринята как антиамериканская и издана в Москве в 1963 году в бумажном переплете. Благодаря ей мы и можем всматриваться в систему доводов, например, адвокатов, чьи речи не попали в цитируемый сборник документов.

«В чем была обязанность Эрнста Яннинга (главный герой, прототипом которого стали несколько обвиняемых, в том числе Шлегельбергер)? Исполнять законы своей страны или отказаться исполнять их — и тем самым стать предателем? Такова самая суть вопроса, лежащая в основе этого процесса».

Адвокат Рольфе попросил зачитать текст присяги, которую приносил каждый из германских судей:

«Клянусь, что я во всем буду повиноваться руководителю Германского рейха и вождю немецкого народа Адольфу Гитлеру; что я буду верен ему; что я буду соблюдать законы; и что я буду добросовестно исполнять свои обязанности; да поможет мне в этом Бог».

Но Яннинг не принимает эту помощь адвоката:

— Нам казалось, что не случится ничего особенного, если кучка политических экстремистов утратит свои права. Какая разница, думали мы, если утратят свои права представители национальных меньшинств? Это всего лишь переходная фаза. Это всего лишь этап, который скоро кончится. Со всем этим рано или поздно будет покончено. С самим Гитлером рано или поздно будет покончено. А ведь страна в опасности. «Мы выйдем из мрака, мы пробьемся вперед», — так, кажется, они пели. И история показала, как удалось преуспеть Гитлеру. Осуществились самые невероятные мечты Гитлера. Ненависть и сила, которыми он словно загипнотизировал Германию, загипнотизировали и весь мир! У нас внезапно появились могущественные союзники. То, в чем раньше нам отказывали, когда Германия была демократическим государством, было ныне предоставлено нам. Мир словно сказал Германии: «Иди и бери то, что ты считаешь своим. Судетская область? Бери ее! Рейнская область? Забирай ее! Австрия? Забирай и ее!» Мы шли вперед и вперед. Все опасности, казалось, миновали… А затем в один прекрасный день мы оглянулись и увидели, что над нами нависла во много раз более ужасная опасность. Ритуальные церемонии, начавшиеся здесь, в этом судебном зале, как опустошающий шторм пронеслись над всей Германией, обессилили ее народ, сковали его. То, что, казалось, должно было быть проходной фазой, превратилось в образ жизни».

«Сказать правду нелегко, — продолжает Яннинг. — Но если и существует в чем-либо спасение для Германии, то оно в том, чтобы каждый из нас, кто осознает свою вину, признал это, какой бы боли и унижения это ему ни стоило.

Адвокат Рольфе не сдается:

«Что скажете вы, господа судьи, обо всем остальном мире? О других странах? Разве им не были известны намерения Третьего рейха? Разве не слышали они речи Гитлера, которые радио разносило по всему миру? Разве не читали они о намерениях Гитлера в «Майн кампф», книге, которая была издана в каждом уголке мира? Что вы скажете об ответственности Советского Союза, подписавшего в 1939 году пакт о ненападении с Германией? Сочтете ли вы в силу этого Советский Союз виновным? А что скажете вы об ответственности Ватикана, подписавшего в 1933 году конкордат с Гитлером, что впервые в огромной степени способствовало его престижу? Признаете ли вы в силу этого виновным и Ватикан?»

Он стоит, обернувшись к столу представителей обвинения и словно адресуясь непосредственно к полковнику Лоусону (государственный обвинитель у Эбби Манна).

«А как насчет ответственности одного из мировых лидеров, Уинстона Черчилля, который в 1938 году — подчеркиваю, господа судьи, в 1938-м — поместил в лондонской «Таймс» открытое письмо, где писал:

Он снова оборачивается к судьям. И следующие свои слова произносит, глядя на них в упор.

«А что вы скажете об ответственности тех американских промышленников, которые помогали Гитлеру восстановить военную мощь Германии и наживались на этом? Признаете ли вы виновными и американских промышленников?»

Он смотрит на судей несколько мгновений, как бы находя ответ в их молчании.

В зале тишина».

И все же судья оглашает решение, осудившее к пожизненному заключению всех четверых обвиняемых. Это, надо сказать, героическое решение: уже идет холодная война, и «в интересах Америки», сжав зубы, замириться со своими недавними врагами. Теперь уже он, судья Хейвард, может быть обвинен в «предательстве национальных интересов».

И — встреча в тюремной камере, по просьбе Яннинга, которому очень важно оправдаться хотя бы перед самим собой.

Яннинг: «Я не знал, что это так обернется. Вы должны поверить мне. Вы должны поверить мне».

Хейвард молча смотрит на стоящего перед ним человека, затем, почти не думая, объясняет ему словно ребенку:

«Герр Яннинг. Это так обернулось в тот самый момент, когда вы впервые приговорили к смертной казни человека, зная, что он не виновен».

И заканчивается книга текстом, стилизованным под сообщение информационного агентства: «Посольство Соединенных Штатов Америки и Армейский Главный штаб в Гейдельберге издали сегодня, 9 мая 1958 года, совместное коммюнике, в котором объявили, что осужденный на процессе судей в Нюрнберге Эмиль Ханн выпущен на свободу.

Эрнест Яннинг и Фридрих Хоффштеттер и другие осужденные по этому процессу были освобождены ранее, Яннинг — в 1952 году и Хоффштеттер — в 1953-м. Вернер Лампе, четвертый обвиняемый на этом процессе, скончался вскоре после вынесения приговора. Яннинг ныне получает пенсию от западногерманского правительства. Фридрих Хоффштеттер служит адвокатом в промышленном концерне Альфреда Круппа.

Всё. Книга дочитана.

С 1965-го в России она не переиздавалась.

***

В брошюре, изданной в 2014 году РАМТ как некое пособие к пониманию спектакля, в главе «показания режиссера» Алексей Бородин пишет так: «Про «малые» Нюрнбергские процессы я узнал благодаря (американскому) фильму. Раньше был не в курсе, у нас эту тему как-то обходили. Фильм замечательный, он сделан людьми, которые тогда верили, что сказанное слово имеет силу. Верили в то, что люди уже опомнились и услышат обращенное к ним послание. А сейчас дело обстоит ровно наоборот. Нам не дано подобного успокоения. Мир опять опрокинулся. Теперь мне сценарий кажется направленным не столько против фашизма, нацизма, сколько против конформизма. Это самое опасное. Для нас. Для них. Для всех».