КомментарийОбщество

Два дяди Лёни и Надежда

Войну с книгами и кино проигрывают в тот момент, когда ее начинают. О сопротивлении цензуре в позднем СССР

Два дяди Лёни и Надежда

Кадр из фильма «Обыкновенный фашизм»

Эффект запрета на прокат «Сказки» Александра Сокурова примерно ясен. Так бы ее увидели несколько унылых тысяч фанов и критиков, сейчас же только на ютуб-канале Ксении Собчак у «Сказки» 1,4 млн просмотров, а фильм уже выложен на десятках площадок. Какой будет эффект у карательных мер против книг Бориса Акунина и Дмитрия Быкова*? Если, например, Быков всегда ратовал за свободное скачивание своих книг, и они есть в Сети?

Или это лишь воспитание «потерявшей берега» творческой интеллигенции? И власти нет разницы: речь о голой вечеринке Насти Ивлеевой или об искусстве? И они ждут, что писатели тоже начнут извиняться подобно мальчику с носком на причинном месте? Ну или все прочие напугаются?

«Книг в России не запрещали с советских времен, — написал Акунин. — Писателей не обвиняли в терроризме со времен Большого террора». Положим, не совсем так, но если брать фигуры, события, тиражи только определенного масштаба, то действительно — в декабре 2023-го Россия предприняла качественный скачок. Но назад ли в СССР?

Вместо Акунина — Стариков

В самом крупном в Красноярске книжном — сетевом «Читай-городе» в центре, на Сурикова, — на конец декабря книг Бориса Акунина и Дмитрия Быкова нет в принципе. И большие сомнения в сметенных тиражах: раньше, когда ни зайди, от Быкова и особенно Акунина, лидера продаж, ломились и полки, и выкладки на столах. Сейчас так же много Прилепина (его, впрочем, и раньше хватало). С трудом отыскал один экземпляр Глуховского* — «Рассказы о Родине». Пока не тронуты книги о прошлых репрессиях: есть Солженицын, Евгения Гинзбург, Рыбаков и др. Полно, например, Мураками — еще год назад в книжных и библиотеках его убирали с полок.

Единственный, вероятно, забытый экземпляр Глуховского* в красноярском «Читай-городе». Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

Единственный, вероятно, забытый экземпляр Глуховского* в красноярском «Читай-городе». Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

Глуховский с красным кружком «18+» запечатан сверх того в лежалый, со следами усталости полиэтилен, на нем еще и наклейка «иноагента», тоже красная. И, помимо красного кружка, это, очевидно, творчество не типографии, а самих продавцов. В книжных бытует две версии правоприменительной практики:

  • книги «иноагентов» должны быть в непрозрачной упаковке (и где-то их заворачивают в бумагу);
  • достаточно простой пленки и возрастной маркировки, ничего иного закон не требует.

Как видим, в «Читай-городе» совместили: мятый и морщинистый (на Урале и в Сибири еще говорят «пожульканный») полиэтилен — нечто среднее. Как-то был на суде, и судья оскорбилась принтом на футболке одного из слушателей — тот во время заседания снял пиджак. На увещевания надеть его обратно, слушатель накинул его наполовину — на одно плечо.

Еще один книжный: здесь книги Акунина, Быкова и прочих опальных авторов есть, пусть не на самом виду. Название магазина опущу по понятным причинам.

Скриншот Wildberries

Скриншот Wildberries

Wildberries на запрос «Акунин. История российского государства» выдает труды, прости господи, Николая Старикова и Александра Бушкова. Остроумие это такое или еще что, но интерес к прочим акунинским проектам заканчивается тем же: предлагаются другие авторы. 

Другие — еще мягко сказано. Совсем другие. На запрос книг Дмитрия Быкова — в выдаче «Час быка» Ивана Ефремова и «Идет бычок, качается» Агнии Барто. Набираешь Виктора Шендеровича*, а тебе — «Не русский», повесть Михаила Шевелева (хорошая, кстати), «Еврейское остроумие» (сборник, составленный Зальцией Ландман, но там действительно есть хотя бы предисловие Шендеровича; причем книга предлагается в двух вариантах — одно и то же, но за 826 рублей и за 1218), а также Роман Михеенков «Упражнения на развитие беглости» с 74-процентной скидкой. А вот Глуховский есть всякий, куча книг.

Скриншот Wildberries

Скриншот Wildberries

Ozon: есть Акунин с обложками и без — в последнем случае они спрятаны за размытой плашкой «Товары для взрослых»; Быков с обложками.

Скриншот Ozon

Скриншот Ozon

В интернет-магазине «Лабиринт» «иноагенты» давно уже лишились обложек, на их месте выполненные в строгой эстетике могильных памятников имена и заглавия с непременной маркировкой «18+». Столь же сухо представлены и книги совсем не «иноагентов», но провинившихся тем, что последние указаны в переводчиках или редакторах.

Скриншот интернет-магазина «Лабиринт»

Скриншот интернет-магазина «Лабиринт»

Теперь — после обнародования разговоров писателей с пранкерами и последовавших серийных доносов и инициатив — все упоминания Быкова вовсе идут исключительно в связке с заключением: «нет в продаже». Нет не только книг, но и дисков с быковскими литературными лекциями. Однако неожиданно пачки с этими дисками (которых нет) представлены на сайте с портретом Дмитрия Львовича (возможно, потому, что это — не книги). На поисковый же запрос об Акунине «Лабиринт» отвечает: «Мы ничего не нашли». Вообще ничего. Ни одного упоминания. Не было такого и нет.

Скриншот интернет-магазина «Лабиринт»

Скриншот интернет-магазина «Лабиринт»

В Литресе книг Акунина нет, есть только книги, где он упоминается. Быкова нет, но есть сборники, им составленные, книги других авторов, им начитанные, и его лекции об этих книгах. Глуховский и Шендерович есть. И все их обложки на месте.

Сайт книжного «Москва»: все — и Акунин, и Быков, и другие отверженные российским государством — с обложками. Но при этом Акунина, 784 наименования, «нет в наличии». То же Быков — 188 наименований. Из Шендеровича, прочих «иноагентов» есть только аудиокниги или лекции их, или беседы с ними. Надо, однако, не только подтвердить, что тебе есть 18, как при просмотре алкосайтов, но и ввести свой день рождения. В итоге тебе все равно напишут: «К сожалению, мы не можем продать эту книгу в данный момент».

Как видите, Россия — не Германия, строгие установления здесь всегда фильтруются конкретными людьми. И некоторые на полпинка впереди паровоза, другие готовы рисковать по меньшей мере бизнесом, рабочим местом, но оставляют все, как есть.

Россия — это разные пространства и времена, паузы между ними, пробелы, щели; общественного мнения нет, нет единой системы мер и весов, единства нет вообще ни в чем, всегда весь вопрос — в выборе того, кто способен выбрать.

Это, как и вообще все у нас, сугубо человеческая история.

Есть люди — чистый свет. Но о нынешних смельчаках напишут потом. Возможно. Сейчас о тех, кто отгонял тьму раньше.

Необыкновенный застой

Ноябрь 1981 года, сумерки. СССР, Курган, центр города, обком, облисполком, памятник Ленину, через маленький горсад — «центровая» 32-я школа. Актовый зал в ней. В нем всегда было холодно, продувался насквозь, но тогда надышали — зал битком, душно. Комсомольское собрание школы: из рядов исключают Елену М. — она сшила дома флаг со свастикой (говорили, из пионерских галстуков), она была единственной девчонкой в только что разоблаченной «фашистской организации». С ней мы ходили в школу одной дорогой и в одно время.

Центровая школа № 32 Кургана. Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

Центровая школа № 32 Кургана. Фото: Алексей Тарасов / «Новая газета»

В организации состояли наши старшаки: мы учились в восьмом классе, они все — в десятых. Еще не знали, что эти события продолжатся в 90-х громкими убийствами в Москве, а закончится эта эпопея серийными смертями и суицидами в тюрьмах.

А пока после комсомольского собрания нам показывают «Обыкновенный фашизм», фильм Михаила Ромма 1965 года. То есть года рождения наших, советских «фашистов». Закадровый голос — Ромма:

— …Я гляжу на эту огненную свастику и не могу примириться с мыслью, что в Германии, стране великой культуры, к власти пришли полуграмотные, самодовольно тупые люди, которые сделали все, чтобы превратить человека в восторженного дикаря. Вот — жгут книги. Тогда их жгли во дворах всех университетов. Перед Берлинским университетом выступал Геббельс. Он произносил очень возвышенную речь. Он говорил о торжестве германского духа. О новой культуре. А под эту речь студенты вместе с подручными Геббельса, вместе с эсэсовцами бросали в огонь книги. Кого же жгли? Жгли Толстого и Маяковского, Вольтера и Анатоля Франса, Ромена Роллана и Джека Лондона. А Геббельс говорил. А тем временем жгли лучших немецких писателей. Жгли Гейне, жгли Томаса и Генриха Манна, жгли Фейхтвангера, Ремарка, Бертольда Брехта. Ну, разумеется, жгли Маркса, Энгельса, Ленина. Жгли труды величайших ученых не арийского происхождения. Человеческая мысль летела в огонь. А что же осталось?

Кадр из фильма «Обыкновенный фашизм»

Кадр из фильма «Обыкновенный фашизм»

Пометка: мы, сидевшие в актовом зале, не проводили аналогий, не провожу их и сейчас.

Но сейчас — в связи с изымаемыми книгами — есть вопрос. Что с ними будет? И вообще.

Одно дело разбираться с писателями, с их доходами из России, совершенно другое — с книгами, с этими сущностями, что отделяются от авторов, живут сами по себе и являют собой отдельную ценность. Да и чисто юридически: запрет книги требует отдельной экспертизы, суда.

В 2016-м изымали чуждые нам книги (изданные при поддержке института «Открытое общество»**) в Республике Коми. Местный министр образования сообщила, что их сожгли. Потом она же опровергла костры: изымали, но не сжигали. Дескать, само слово «сожжение» цепляет ее чисто эмоционально — как учителя, 25 лет преподававшего литературу в средней школе. Министр рассказала о детской травме: в 70-х стала невольным свидетелем полулегального сожжения книг Солженицына из библиотеки школы № 12, которую она оканчивала.

О чем она — непонятно: номера «Нового мира» 1962–1963 годов с «Иваном Денисовичем» и рассказами — не книги, да и вряд ли они были в школьной библиотеке. К тому же трудно представить, чтобы в СССР 70-х, пусть даже в Сыктывкаре, по воле советского чиновничества жгли бы нацистские костры… Мы в 1984-м, на последнем звонке, сжигали на школьном дворе свои дневники. Но чтобы библиотекарь жгла вражеские книги — нет, это невозможно. И чем бы наполнялись спецхраны? А они были полны.

«Книги сносятся вниз и в ящиках или в мешках сжигаются во дворе за колледжем», — рассказала «7x7» о происходящем зимой 2016-го заведующая библиотекой Воркутинского колледжа. Что это «стандартная процедура», заявили тогда «Новой» и в библиотеке в Ухте: и туда прислали письмо с рекомендацией об изъятии книг, но там ждали на тот момент более четких распоряжений.

А до этого, в 2015-м, соросовские книги изымали в Свердловской области. А до этого, в 1998-м, там же, в Екатеринбурге, во дворе духовного училища РПЦ, по указанию местного епископа публично сжигали «модернистские» и «еретические» богословские книги… И все же хочешь верить — не министру в Коми, а бывшему словеснику в ней, что прямого распоряжения она дать ну никак не могла.

И не можешь поверить в то, что книги сегодняшних «иноагентов» могут сжечь. Потому что костры из книг имеют огромную ритуальную значимость. Потому что это уже четкий диагноз смертельной болезни в запущенной стадии. Потому что время все же другое:

решающие сражения куда менее кровопролитны, публичные казни заменены публичными извинениями, еврейские погромы заканчиваются мемами с турбиной, лесоповал обходится (благодаря прогрессу и импортным комбайнам) без ГУЛАГа, массовые репрессии тоже стали не нужны — со СМИ можно обходиться точечными…

Поддержите
нашу работу!

Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ

Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68

Все так, однако зыбкость эпохи и нового мира тоже ощутима, то и дело проваливаемся в средневековье, только обживаться там пока желания не видно. Но удивится ли кто селфи у книжных костров?

Тьма рядом, варварство заразно и всегда на пороге, дело в одном: есть ли люди, готовые его не пускать в дом и обладающие должной для постоянного сопротивления мерой сил и талантов.

Вот вам пример из конца 1981-го, если вернуться в актовый зал средней школы в Кургане — понятно, что после того фашистского флага над городом и манифестации чекисты за настроениями старшеклассников следили. И тем не менее в следующем году классное руководство в нашем 9-м «А» отдают только что выпустившейся из института словеснице Надежде Мельниковой (позже Неждановой). И это при ней в том же актовом зале мы открываем свой абсолютно авангардистский театр. Параллельно со смертью Брежнева, с андроповскими ужесточениями режима — открываем свой киноклуб: посмотрели всего (на тот момент) Тарковского, «Осеннюю сонату» Бергмана, «Пятую печать» Фабри, «Репетицию оркестра» Феллини, смотрели Куросаву и Иштвана Сабо. Билет — 10 копеек. Кинотеатр «Прогресс» — напротив дома, где жил первый секретарь обкома Филипп Князев. Будка с постовым как раз на «Прогресс» выходит. И как раз в наш класс переводят учиться из другой школы внучку Князева, и она тоже ходила с нами в кино.

Последний звонок, 10 А, выпускники 1984 года 32-й школы города Кургана. Вторая слева — Надежда Мельникова (Нежданова). Фото: из личного архива

Последний звонок, 10 А, выпускники 1984 года 32-й школы города Кургана. Вторая слева — Надежда Мельникова (Нежданова). Фото: из личного архива

Это все Надежда. Всего один человек, школьный учитель, стал мощнейшим источником света. Предмет «литература» открыл свои бездны, и физматуклон школы стал сомнителен.

(Во всяком случае для меня: забросил заочную школу при МФТИ, сдавал бы один экзамен и — факультет аэрофизики и космических исследований, но поехал в Свердловск на факультет журналистики; требовались публикации, и первой моей заметкой стали полполосы в областной молодежке «Молодой ленинец». Заголовок не помню, а подзаг там был такой: «Заметки президента школьного киноклуба». То есть мои заметки. Насколько помню, рассуждал о «Сталкере» и «Зеркале».)

И это — глубокие застой и провинция, наши родители жили при Сталине, что происходило тогда с инакомыслящими, известно. Еще один внук первого секретаря Князева (не родной, одна из его трех дочерей вышла замуж за мужчину, у которого был сын), 1965 года рождения, — как все «фашисты», был в их компании, и его тогда упаковали в психушку, из нее он вроде так и не вышел по сей день.

Если уж тогда мы даже в глухой провинции видели и читали все — при том, что никакого интернета, то сейчас? Сегодняшнее заблюривание обложек, мятый полиэтилен, спецоперация в издательстве «Захаров» — ну что это такое?

Один чудак в берете

В письмах Довлатова Свердловск — «периферийный до предела», а «Курган гораздо чище, аккуратнее и благородней… Я уверен, что мои дела тут определятся». Можно смеяться, но, как бы то ни было, отдаляясь от одного источника света, молодой человек попадает в свет другого. Как на большевистской карте ГОЭЛРО лампочки зажигаются одна за другой пусть не по всей стране, но много, много где. Следуя тем же, что и Довлатов, путем, только обратно, от света Надежды попадаю в ровное и мощное излучение, в частности — дяди Лени Быкова (Леонида Федоровича) и его ДК автомобилистов, что был рядом с университетскими общагами, и меня туда еще на абитуре зазвали старшекурсники-философы.

Перед сеансом артхаусного кино выходит чудак в берете, в очках, с умными глазами и тихим выразительным голосом произносит небольшую познавательную лекцию. На следующем сеансе все повторяется. И так будет всегда, пока я не уеду из Свердловска: этот берет, лекции, если фильм не переведен, то синхронный перевод — за столиком в конце зрительного зала сидит и бубнит в микрофон переводчик.

Леонид Быков. 1987 год. Фото: В. Коблова

Леонид Быков. 1987 год. Фото: В. Коблова

Здесь увижу все, что не досмотрел в Кургане. «Скромное обаяние буржуазии» Бунюэля, «Пепел и алмаз» Вайды, «Конформист» Бертолуччи, «Ночной портье» Лилианы Кавани и «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини, «Ночи Кабирии», «Амаркорд», «8 ½», «И корабль плывет», «Казанова» Федерико Феллини. Вновь весь Тарковский. Фильмы Киры Муратовой и Алексея Германа. Здесь же увижу впервые документалистику Сокурова — еще в 84-м или в 85-м. Позже, после армии, в перестроечные 88–89 годы: «Дни затмения», «Скорбное бесчувствие», «Одинокий голос человека», «Жертву вечернюю», «Элегию» и «Московскую элегию».

Ничего подпольного в этих показах не было, на сеанс мог прийти любой человек с улицы. Самиздатом и тамиздатом в ДК не обменивались, за книгами, за машинописью (часто на папиросной бумаге — если заправлять в машинку такую, то брала до шести копий, правда, глаз сломаешь), за фотокопиями запрещенных книг или пленками с фотокопиями ездили на Яму.

Свердловская Яма — знаменитая книжная барахолка по выходным. Зимой и летом. Большой овраг между пустырем и железной дорогой. Книги, которые ты хотел, стоили иногда по две и три стипендии (стипендия 40 рублей), но ты мог обменяться.

Хорошо было мотаться в командировки, подрабатывая в свердловских газетах: в райцентрах, поселках еще стояли книжные, а в них всегда что-то найдется. Не себе, так на Яму, на обмен.

Много везли книг из Казахстана. Друган с философского, уезжая на каникулы домой в Киргизию (сам был казах), привозил мне книги стопками. Гессе, Хеллер, Кортасар, Борхес, Сильва, Кеппен, Носсак. Некоторые с библиотечными штампами на первой странице и 17-й; ну так что ж. Его темперамент с чтением не сочетались, его интересовали сугубо пособия по восточной медицине, и мы сложносочиненно обменивались.

Самые тривиальные для того времени увлеченности: сверхценные слайды Иеронима Босха и диапроектор, еще был польский журнал с теми же иллюстрациями, и это целая церемония: рассматривание в деталях всего того паноптикума; позднесоветская сдвинутость просвещенной публики на эсхатологии, на мрачном предчувствии. Что бы мы сейчас ни говорили о них (не могу сказать — «нас тогдашних», потому что это были антропологически другие люди), чуйка у них присутствовала. Интуиция еще это называется.

Полузапретное или малотиражное западное кино шло порой в Свердловске и в других ДК — Дзержинского, Свердлова, Горького. Даже, случалось, и в «Совкино», и в «Космосе».

Но только дядя Леня последовательно давал уроки свободы мысли и слова, свободы художественного высказывания. Потому что он так жил и дышал без перерывов, всегда.

Сейчас с удивлением обнаружил, что Екатеринбург не дал ему звания «Почетного гражданина города», да и в Сети о нем почти ничего нет (даже фоток приличных) — так, мимолетные высказывания дедушек свердловского рока (весной 81-го Леня Быков в своем ДК принял первый рок-фестиваль — «уральский Вудсток»; выступление затянутых в черную кожу музыкантов «Трека» комсомол тогда назвал фашистским), спасибо Славе Курицыну, учившемуся с нами, жившему в той же общаге, но и он написал о Быкове не отдельно, а в связи с иными персонажами и событиями (выставкой хиппи и др.).

Читайте также

Вперед, в прошлое

Вперед, в прошлое

Как красноярцы ходили в 1982 году на концерты «Машины времени, кто тушил «Рагу из синей птицы» и куда все мы вышли через 40 лет. К юбилею Андрея Макаревича*

В книге «Дом на ветру» 1991 года Александра Верникова фабула рассказа «Пустыня Тартари» (по названию романа Буццати и фильма 1976 года Дзурлини) завязана на показ Леней Быковым в ДК автомобилистов этого самого фильма — большое событие для города, на пьяный дебош героя, не желавшего слушать чудака в берете. Сильный, трагический рассказ, действительно там жизнь человеческая — пустыня. А самый страшный, до избыточности, в «Доме» — рассказ 1986 года о возвращающемся воине-интернационалисте, требовавшем в поезде любви и выкинутом в среднеазиатские пустоши. Он становится свидетелем самоубийства студента-стройотрядовца и несет мертвеца и гнев людям:

«…жестокая гордость того, кто подвластен злой и неизбывной своей участи и кто идет открыть и противопоставить эту участь вольным, неприкаянным и не ведающим о том, где в мире есть их судьба, и есть ли она там вообще».

Александр Верников. Фото: соцсети

Александр Верников. Фото: соцсети

В то время Алексей Балабанов только начинал работать на Свердловской киностудии. Через 20 лет он снимет — и об этом тоже — «Груз 200». «Жених приехал…»

Скоро минуют очередные 20 лет, а сюжет — как завис над страной.

И тогда же, во второй половине 80-х, Янка (Дягилева) написала «Ангедонию»: «А слабо переставить местами забвенье и боль?» Это и про забытого ныне Леню Быкова. Да, для конкретного человека это было бы счастьем, но если говорить о всех нас, о некой общности — это цепь, одно звено за другим, как деньги-товар-деньги, и это пока бесконечно, и перемена мест слагаемых — бессмысленна.

Глубокое бурение или гимнастические бригады?

Мой личный список тех, кто в мрачные времена проливал свет, взламывая цензуру, велик. В нем неожиданные люди. Года три назад выяснял, кто первый привез в Красноярск самиздатовский (либо тамиздатовский) «Архипелаг ГУЛАГ». По всему выходило, писатель Сергей Задереев (сейчас он больше, наверное, антиквар) — у него богатый опыт самиздата, и он подтвердил мне, что это был он. Однако отставной подполковник КГБ, опрошенный в качестве эксперта, возмутился и сказал, что первый «Архипелаг» привез именно он. (У него были разноцветные глаза, до службы в КГБ — учитель и директор школы.)

А в детстве у меня (семьи) был еще один дядя Леня, сосед: делился книгами из своей прекрасной библиотеки, знакомил с писателями и художниками — своим кругом общения. Всегда думали о нем: радиоинженер. Уже в глубоко перестроечные времена узнали: КГБ, полковник.

Вовсе не хочу сказать, что в сегодняшних российских условиях вся надежда на здоровые силы в этом ведомстве, не знаю о них, сегодняшних, ничего. Но жизнь и люди — всюду. И еще, неочевидное:

создавая цензурой дефицит и жажду, страну разделяли, выращивали странные, разнообразные цветы, избранных, имеющих доступ к той или иной запрещенке. Полярных во всем мальчиков. Некоторые характеры КГБ пестовал, чтобы использовать.

Как это получилось в 90-е, мы в курсе. Рядом с могилой курганского первого секретаря Князева — могила Олега Нелюбина (неподписанная, но с портретом), главаря курганской ОПГ, куда влились те самые «фашисты», парни, свихнувшиеся на итальянском кино «Площадь Сан-Бабила, 20 часов». Это они «наводили шороху» в Москве, чего стоил один курганский киллер Солоник.

Но этим содержание того времени не исчерпывается. И самый главный факт после тех 80-х состоит в том, что 90-е — были. Лучше или хуже — было иначе. И совсем не так, как кто-либо планировал.

Все это я лишь к одному банальному выводу: бессмысленности войны с книгами, кино, театром, мыслью (читай, цивилизацией) и воспитательных мер к писателям и режиссерам. Если уж СССР не удалось.

Понятно, что власти этого не могут не понимать, но есть историческая логика развития таких сюжетов, и они будут развиваться дальше. До завершения. Все это в тех же книгах описано, в кино показано.

За одними книгами запретят другие, потом (не сейчас) и вовсе признают, что книгопечать вредит экологии, хранение влечет пожарные риски, чтение свидетельствует об интеллекте, а он, интеллект, — признак экстремизма.

Тем ценней каждое человеческое усилие не сдаваться, игнорируя все очевидности.

***

  • ДК автомобилистов в 90-е вернули церкви. Было культовое место интеллигенции и неформалов — стало культовое учреждение. Возвели купольные барабаны, подняли колокольню, в 2000-м патриарх Алексий II освятил — и теперь это Троицкий кафедральный собор Екатеринбурга. На него даже мемориальную доску дяде Лене Быкову не прибить.
  • Курганский «Прогресс» закрыли в 2001-м. Сейчас там расчетно-кассовый центр. Тогда же, в 2001-м, сгорел летний кинотеатр «Родина» в горсаду, с другой стороны от нашей школы.
  • Леонид Быков умер в 2013-м. Надежда умерла в 2016-м. В 2018 году, в 56 лет, покончил с собой Верников.

Но книги живы, и картины, и кино, и театр.


*Внесены властями РФ в реестр «иноагентов».

**Признана нежелательной в РФ организацией.

Читайте также

«Целуй ноги! И извиняйся!»

«Целуй ноги! И извиняйся!»

Россия оскорбляется и просит прощения. О зрителях на параде кающихся

Поддержите
нашу работу!

Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ

Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow