«Великие мира сего» одиноки»

— Марина, вы не только известный психолог, но и председатель попечительского совета детского хосписа «Дом с маяком» и глава попечительского совета этого же фонда, который занимается в том числе помощью беженцам. Кроме того, вы известный коуч. Честно сказать, не все знают, чем обычный психолог отличается от коуча. Можете объяснить?

— Я скажу, что я под этим понимаю. Когда приходят люди с проблемами, то для меня очень важно, чтобы человек посмотрел и увидел реальность. Вот что на самом деле происходит. Не то, что все не так, все плохо, вот одна проблема, не знаю, что делать. И как только человек видит реальность, то, что на самом деле, вот эту картину мира, то… Как сказал великий Фромм: «Каждый знает решение своей проблемы, мы, каждый, знаем решение своей проблемы, но не всегда знаем, что мы это знаем».

Поэтому моя задача, чтобы как раз в разговоре с человеком, при внимательном слушании он не только увидел реальную картину мира, но и понял, что выбор есть там, где до этого казалось, что выбора нет. И начал уже думать о том, что делать в этой ситуации. И вот это очень важно — от какого-то, ну, может быть, сиюминутного или, наоборот, долгого бессилия важно прийти к пониманию, что вот он, выбор, и уже делать его на основании собственных ценностей, на основании собственных представлений. И здесь диалог как никогда нужен.

Например, «великие мира сего» — они одиноки на этой вершине, на которой они сейчас находятся, потому что вокруг них — зависимое окружение. Это их сотрудники, это члены их семьи, это их друзья. Вот все, что вокруг, — зависимо от них, от их власти, от их денег, от того статуса, который они имеют. И вот здесь очень важно, что был кто-то мог говорить с ними именно в режиме диалога, обсуждать все вопросы, не имея никакой заинтересованности.

Представляете вот эту жизнь в полной изоляции от внешнего мира?

—Да.

— Машина, офис, спецлифт… Очень многие, вначале не все, а потом практически все начинают говорить то, что этот человек хочет слышать. И вот диалог с другим независимым человеком, именно диалог субъектный, очень важен. Я считаю, что очень важно, чтобы каждый человек имел возможность такого диалога, особенно те, кто наделены властью.

— Получается, чем больше у человека власти, тем он более одинок?

— Конечно, и тем больше зависимо его окружение. И тут начинаются разные искажения: ты уже мир видишь по-другому, ты по-другому все представляешь. И роль коуча — вести диалог. И тогда человек сможет увидеть реальную картину мира, как оно есть на самом деле, а не так, как тебе рассказывают все вокруг, может быть, в каких-то своих интересах.

Мне эта работа очень нравится. Я ею занимаюсь с 1987 года, когда организовала первый в СССР психологический кооператив при МГУ. А до этого я создала психологическую службу спорта, это была уже подготовка к московской Олимпиаде. Психологи стали работать в сборной, с тренерами и со спортсменами. И мне это, в общем, очень помогло, потому что там люди ориентированы на результат, и на результат ориентированы и мои клиенты.

«Хочу — могу — надо»

— Да, но ведь не все люди, которые находятся на вершине власти, нуждаются в психологической помощи. То есть не так — понимают, что им нужен психолог. Это же нужно какой-то барьер перейти. Помните, Путин сказал, что ему не с кем поговорить, и Ганди умер…

— Ну что же делать? Кому-то не с кем поговорить, а кто-то выбирает и находит, с кем поговорить. Все добровольно.

— В своей книге «Метод Марины Мелия» вы рассказываете о людях, которым помогаете, не называя, конечно, конкретных имен. Вы пишете о типах людей и о различных ситуациях, с которыми они сталкиваются и которые вы вместе решаете. Что для решения практически всех ситуаций, вы подчеркиваете, нет универсальных советов, но в случае кризиса цели у любого человека есть инструмент, который помогает практически всегда и всем. Это такая триада: «хочу — могу — надо». Сегодня большинство людей, живущих в России, и тех, кто уехал из после 24 февраля прошлого года, находится в кризисе: они потеряли какую-то цель, сломались внутренне. Что бы вы могли посоветовать, подсказать? И вообще, работает ли здесь этот метод — «хочу — могу — надо»?

— Во-первых, надо понять, в какой ситуации мы находимся. Мы находимся сейчас в ситуации — все без исключения — жутчайшего стресса. Это то, что называется «потеря онтологической безопасности». Я редко употребляю термины, но этот термин мне нравится, потому что онтология — это учение о бытии. И вот мы потеряли онтологическую безопасность. Про нее хорошо пишет Гидденс (Энтони Гидденс, британский социолог. — Ред.). В чем суть онтологической безопасности?

Мы уверены, верим в то, что у нас есть чувство осмысленности этого мира. Мы опираемся на какую-то константу, на ощущение непрерывности событий, жизни. То есть мы чувствуем себя спокойно и уверенно, если можем планировать что-то, выходя за пределы одного дня, недели, месяца. И в общем-то многие из нас так жили. Сейчас вот это ощущение потеряно, потому что нет уверенности не то что в том, что произойдет через месяц, через год, а в завтрашнем дне. Вот эта стабильность сейчас абсолютно разрушена. И это, конечно, вызывает жуткий стресс, этот стресс неопределенности заставляет людей совершать самые необдуманные поступки. Сколько людей сделали такое, о чем сейчас жалеют?

У нас появляются тревожные мысли, которые ухудшают реальность. И так-то плохо, а мы ухудшаем еще больше. Мы не можем увидеть реальность, потому что эти тревожные мысли тут же вызывают тревожные чувства, тревожные эмоции, а за ними — тревожные действия. Это автоматические мысли, они не зависят от нашего сознания, они появляются моментально. Это основано на нашем таком, знаете, многовековом опыте. Следом появляются автоматические эмоции, автоматические действия, и все это, в общем, грозит нам бедой. Ощущение очень тяжелое.

В этой ситуации нужно включить осознанность мышления. Это бывает очень трудно.

• Первое: надо себя привести в состояние стабильности — эмоциональной, интеллектуальной и физической. Вот этот самый компонент «я». Потому что когда мы в таком состоянии, то нам бывает даже стыдно за то действие, которое мы совершаем, — например, начинаем на кого-то кричать, можем разбить телефон. И вот здесь и сейчас надо привести себя в состояние, когда мы можем уже осознанно что-то делать.

Как это можно сделать? Вы знаете, как ни странно, довольно простые методы. Люди попробовали, и у них получилось. Очень много существует всяких сложных медитаций, я в них не специалист, а вот простыми методами —например, регуляцией дыхания (ведь вы замечали, что когда мы волнуемся, мы дышим определенным образом) — мы можем совершенно осознанно привести себя в то состояние, когда мы начинаем нормально дышать. Это правило «четыре, четыре, четыре»: спокойный вдох на четыре счета, задержка дыхания и спокойный выдох. Если мы десять раз так сделаем, у нас не будет автоматического действия. Но можно пойти еще дальше. Мы можем, например, просто потопать ногами, даже сидя у себя в офисе, дома, — уже нам становится легче.

Мы можем просто ходить, не слушая новости, не слушая ничего. Пройти пять минут и следить за своими движениями. Поднимаю ногу, опускаю, теперь руку. Вы знаете, как это действует? Потрясающе! Вот мы уже сами руководим собой, а не ситуация движет нами. Можно взять тарелку, не погрузив ее в посудомоечную машину, и помыть ее. Мы моем, смотрим, концентрируемся на этом. Ну и так далее. Вот эти вот осознанные вещи, они нам возвращают наше психологическое и физическое состояние.

• Второе — «ты». Сейчас многие разругались со многими, потеряли те связи, которые были, из-за того, что люди уехали, и просто в связи с тем, что как-то не сошлись в какой-то мелочи даже, я уж не говорю по-крупному. И вот здесь надо опереться на круг своих людей, встретиться, обняться, поговорить — вы даже не представляете, какую это дает силу.

И при этом оценить свои ощущения: я общаюсь с этим человеком, что я после этого чувствую? Полное бессилие? Или, наоборот, меня это вдохновляет? Значит, старайтесь сделать это. Больше с людьми, меньше с сетями. И уже совершенно другое, абсолютно уже другое состояние.

• Но еще третье есть, что очень важно. Дело в том, что у нас есть определенная ответственность за то, что мы должны делать, — за свое дело, за семью, за тех людей, которые вокруг нас. Сейчас многие испытывают чувство вины, ощущение апатии, депрессии. Но особенно — чувство вины. Это отчаяние, такие мысли, которые ведут к отчаянию, к бессилию. Надо постараться их переработать, потому что они не дают нам ничего делать.

Существует, знаете, такое понятие — «суицидальные отчаяние». Ну вот Стефан Цвейг, блестящий писатель, чудесный! Когда началась диктатура Гитлера, он уехал в 1942 году со своей красивой молодой женой Шарлоттой в Рио-де-Жанейро. Чувство вины за то, что демократические силы не смогли заранее узнать в Гитлере того самого злодея, это чувство вины его не просто придавило, вина равняется отчаянию. И что получилось? Суицид. А в то же время — Франкл, который в этот же год становится узником нацистского концлагеря. И он в этой ситуации, представьте, вот в этой жуткой ситуации пишет книгу «Сказать жизни да!». Он вселяет надежду в других. Он, собственно, работает как психолог. Он раньше работал в антисуицидальном центре, он этим занимается и в лагере. И он говорит: да, нужны радости жизни, их надо видеть всегда, везде. И описывает, как он говорит, самый счастливый момент в той жизни, когда они пришли уставшие, абсолютно голодные, холодные, побитые этими надсмотрщиками и конвоирами, и вдруг один из заключенных: «Посмотрите, выйдите!» Он им показывает закат и говорит: «Такого заката мы никогда не видели». И Франкл говорит: «В этот момент я стал счастливым».

А ведь как он, собственно, попал в концлагерь? У него была виза для выезда из страны. Он остался, потому что у его родителей не было визы, у его жены не было визы. И он понимал, что не может их бросить. Но все погибли: погибла его жена в концлагере и погибли его родители. Он сам прошел через четыре концлагеря. И он думает: «А если бы я поступил по-другому?» Но то, что он остался, он посчитал правильным решением. И он говорил: «Надо всегда бороться за жизнь». Вот

Не мучиться под плитой этой вины и постоянно думать «сам виноват», других винить. У нас, боже мой, если посмотреть в фейсбук*, уж все, по-моему, переругались, все друг друга в чем-то обвиняли, и до сих пор это еще продолжается. Надо сосредоточиться на том, что есть сейчас. И если уж я сказала о Франкле, то он прекрасный термин нам дал — «дерефлексия». Что это такое? Это значит перестать себя постоянно доводить до того, чтобы обвинять себя и других. А наоборот, сосредоточиться на тех людях, которым нужна помощь, которые, в общем-то, нуждаются больше, чем ты. И вот эта дерефлексия — она очень помогает.

«Благотворительные фонды сделали эту систему, не государство»

— Вы подвели разговор к моему следующему вопросу. Мне стало интересно: почему вы, такой успешный профессионал, у которого просто миллион дел, занялись благотворительностью? И как вы постепенно пришли к фонду «Дом с маяком»? «Дом с маяком» — это такой фонд, который занимается неизлечимо больными детьми. И потом уже Лида Мониава, глава этого фонда, вместе с вами стала помогать беженцам с Украины. Кроме того, я знаю, что есть волонтеры, которые пишут письма политзаключенным, и вы в том числе пишете им письма. Благотворительность — это тот «спасательный круг», который спасает от уныния, от безнадежности?

— Нашему фонду «Дом с маяком» 10 лет, и я председатель попечительского совета и председатель правления этого фонда. За эти 10 лет мы очень многое сделали, потому что если раньше говорили «хоспис — это страшно», то теперь говорят «без хосписа страшно». Это уже огромный сдвиг в общественном сознании, да?

Помните, чем благотворительность была раньше? Это попросить денежку на какого-то ребенка, кто-то даст, например, на коляску или на лечение, на операцию. Вот такая несистемная была помощь. И мы были как нищие на паперти. Потом к нам вроде уже стали относиться как к неким фрикам, каким-то блаженным… Ну, потом звезды подключились — и стали говорить, что они это делают для собственного имиджа. И, в общем, много было таких мифов о благотворительности.

Но за 10 лет мы все-таки пришли к системе. Это великое дело. Что это такое? Если мы все деньги большие дадим маме, она просто не сможет организовать паллиативную помощь ребенку. Это невозможно. А что мы делаем?

У нашего благотворительного фонда знаете сколько программ? И детский хоспис (это выездная служба), и стационар есть. Мы называем это социальной передышкой. Это выездная служба в Московской области, это хоспис для молодых взрослых — мы вдруг увидели, что наши дети-то, оказывается, дожили до 18 лет и живут дальше, а ими уже никто не может заниматься. Поэтому это мы, социальный дом, из ПНИ берем сейчас детей, у нас есть квартиры сопровождаемого проживания. Это перинатальная программа. Когда родители вдруг получают известие, что у них будет ребенок со страшным диагнозом, они в растерянности. Мы помогаем таким родителям принять решение осознанно. У нас была такая ситуация, когда пришли уже к нам две семьи, им ставили этот диагноз, они родили, сделали операции, и у них обычные дети…

Но, к сожалению, у нас в 2021 году было больше восьми тысяч подписчиков с ежемесячными пожертвованиями, а сейчас уже всего шесть с половиной тысяч.

— Это понятно, потому что сейчас очень многим помогают.

— И если во время пандемии мы держались, ведь даже в 2021 году у нас было большое количество подписчиков, тех, которые переводили по 200, по 300, по 500, по 1000 рублей. Это самая главная наша «подушка безопасности», потому что нас поддерживают именно не крупные благотворители, а люди, которые регулярно — ежемесячно — делают свои переводы. А сейчас поддержка снизилась.

Может, вы правы, но и та ситуация, о которой я говорю, — это расчеловечивание. Любые военные действия к этому ведут. Ведь в чем весь ужас? Если мы говорим о том, что жизнь любого человека бесценна, она бесценна, потому что каждый человек — это свой мир. Любой человек уникален. А что получается сейчас?

А если говорить о Фонде помощи беженцам, то, как это, собственно, родилось… Вот я сказала о дерефлексии, когда ощущение безысходности, честно говоря, меня тоже накрыло. И в феврале, когда я подписала все письма, которые можно было подписать, я даже уже не могла ничего делать. И книгу свою забросила, вот которая сейчас вышла, — «Все не так». Я ничего не могла, только делала то, что требовалось вот на этот момента.

А потом — наш разговор с Лидой. Мы ночью разговаривали, и она рассказала, что к нам в хоспис приходили люди, которые приехали с Украины. Какими-то путями они добрались с неизлечимо больными детьми, то есть с нашими же пациентами. Потом… Мужчина и женщина — они до сих пор у меня перед глазами стоят, — у них убило их маму, троих детей, они кое-как добрались. Жена была без глаза, с оперированными ногами… Понимаете? Вот они, конкретные люди. И вот здесь что нужно делать? Нужно помогать.

А у меня много здесь дел, я должна помогать, и я вижу в этом свою миссию. Это не высокие слова, это мое реальное дело.

Я не понимаю тех, кто во время вот такого конфликта между странами еще добавляет конфликтов на другом, нашем уровне. Надо как можно меньше вражды даже на своем уровне.

Я говорила о том, что надо перевести себя из негативного ощущения в нейтральное, из нейтрального — в позитивное, а позитивное усилить. Считаю, что наша задача как раз такая — помогать конкретным людям. Потому что каждый конкретный человек намного ценнее любой идеи, какой бы она ни была. А уж когда ее нет вообще, так уж тем более.

И поэтому мы сейчас помогаем мирным людям. Помогли уже более чем восьми тысячам семей за это время. Это больше 20 000 человек. Но сейчас мы уже помогаем беженцам из Армении, у нас уже около 100 человек из Армении.

А почему? А у нас система есть. И мы знаете сколько уже заявок выполнили? 22 362 заявки от семей. Мы выдаем сертификаты в «Озон», «Пятерочку», «Магнит» на покупку продуктов и гигиены не чаще одного раза в месяц. У нас один человек получает 10 000 рублей единоразово на одежду, 10 000 рублей — на канцтовары студентам и школьникам. То есть мы смогли создать вот эту систему. У нас четкая отчетность, мы каждому благотворителю отчитываемся, на что потрачены деньги. Мы выдали одежду и обувь уже 31 129 129 людям.

У нас есть наш склад, так называемый шоурум. И два раза в месяц по предварительной заявке каждый может прийти и выбрать что-то. Когда приезжает семья, у нее нет ничего, вообще ничего, у них даже угла-то нету. Где-то кто-то приютил. А бывает семья — сын после инсульта, а у мамы четвертая стадия рака. Они живут в пятиметровой кладовке. И мы помогаем. И психологическую помощь, и медицинскую оказываем…

Но вернусь к триаде. Это и есть третий компонент — дело. Надо действовать. Не стонать, не жаловаться. Ну, иногда это можно, да, но в целом надо действовать. Для меня, например, лично есть требование момента. Вот что нужно сделать сегодня. Вот вы пригласили меня поговорить, сегодня вот это — требование момента. Я пришла в надежде, что, может быть, будет помощь нашим фондам.

Я пришла рассказать об этом и в то же время вселить какой-то оптимизм. Мне это важно, это требование моего момента. Вот такая фраза есть: «День прошел, и слава богу». Какая-то такая, не очень, может, высокая и прекрасная фраза. Но давайте каждый день осознанно проводить: я что-то сделал в этот день. У меня есть ответственность. Ответственность — это действия.

Вот она, триада «я — ты — дело». Наши действия должны быть за пределами вот этого нашего «я», за пределами вот этого, знаете, собственного пупка…

Наши миссии, наши цели должны быть вне «я». То есть — помочь другому, которому хуже.

«Я человек конкретной помощи конкретному человеку»

— Есть еще одно чувство, с которым нужно бороться, его нужно преодолевать. Это страх. После 24 февраля 2022 года, когда все мы стали свидетелями невиданных ранее до этого репрессий в отношении гражданских активистов, пошли аресты, немаленькие сроки и миллионная эмиграция. Вы подписываете письма в защиту инакомыслящих, недавно подписали письмо с просьбой отпустить Женю Беркович на похороны бабушки в Петербург. Но сейчас такое время, когда многие справедливо и искренне боятся, что и за это могут последовать какие-то репрессии. Как преодолевать этот страх?

— Я была на судах, когда как раз за высказывания, за какие-то идеи судили людей. Я приходила туда вместе с другими своими друзьями и потом что-то размещала в фейсбуке*. И меня спрашивали: «А как ты не боишься?» Я отвечала: так это вполне законно, это совершенно законные действия — прийти в суд и поддержать человека. Но люди боятся. После того как я подписала это письмо и оно было опубликовано, мне сказали: «Ты нарываешься?» Так это же нормально, чтобы внучка простилась с бабушкой. А что здесь страшного? Да, люди боятся. Да, я пишу письма людям в тюрьму, в лагеря. Мне говорят: «Как ты этого не боишься?»

У меня сейчас, к сожалению, нет браслета, который я носила не снимая. Я его подарила маме Ильи Яшина**. Там были написаны слова из моего интервью, которое я давала Кате Гордеевой**: «Думать иначе — это привилегия». И вот я сейчас, когда стала говорить, вспомнила свою семью. Мои родители были участниками войны с первого до последнего дня. Мама — полевой хирург, папа — кадровый военный. И они были членами партии, такими очень активными, очень верящими. Несмотря на то что моя мама воспитывалась в детдоме для «врагов народа», она буквально считала, что все, что делается, это все правильно. А я решила не вступать в комсомол. Это было в седьмом классе. Я увидела, проходя по коридору, комсомольское собрание, где два класса сидело. И осуждали какого-то мальчонку, который стоял, дрожал, и все единогласно подняли руку. И я подумала: «Ой, я туда не хочу». Так вот знаете, что сказали мои абсолютно идейные родители, когда я им объявила, что не буду вступать в комсомол? «Ну конечно, ты можешь поступать так, как ты считаешь нужным, но мы должны тебя предупредить о последствиях. Ты можешь не поступить в институт».

И на этом разговор в нашей семье закончился. Больше они никогда этого не вспоминали, никогда ничего не говорили. Это абсолютно идейные люди. Я считаю, что хорошо бы, чтобы было вот так.

Но пока все не так, значит, надо по крайней мере показывать, что ты поддерживаешь людей, которые взяли на себя смелость думать иначе. И поэтому я письма пишу? Я пишу о Франкле, лекции которого слушала. Я пишу о том, как привести себя в такое психологически устойчивое состояние. Я пишу о некоторых моделях жизни, о которых можно подумать, о соотношении времени… То есть о тех вещах, которые могут давать какую-то перспективу жизни. И это тоже в какой-то степени взаимодействие с теми людьми, которые, как мне кажется, нуждаются в этом.

— Мама вас предупредила, что вас могут не принять в медицинский институт. Вас туда приняли?

— Да. Ну, я постаралась, стала чемпионкой СССР по лыжам и самым молодым мастером спорта. Потом ушла на велосипед, стала пятикратной чемпионкой СССР. Затем окончила школу с золотой медалью. Но я ведь не знала, что стану чемпионкой СССР и что окончу школу с золотой медалью, поэтому в 15 лет пошла работать санитаркой и нянечкой в больницу. И два года я отработала и набрала стаж. Работала, соответственно, по ночам, в праздники, в выходные дни… И потом оказалось, никого комсомол вообще не волновал. Первый и Второй медицинские боролись за то, куда я приду поступать.

— Но вот вы говорите, что подписываете письма в защиту новых инакомыслящих, а ваши друзья спрашивают: «А как же ты не боишься?» Но ведь действительно в советское время за такие письма людей исключали из партии, с работы выгоняли. Как вы объясните вот эту советскость, которая вросла в мозги?

— Я вас разочарую своим ответом. Я не социолог, не политолог. И когда меня начинают спрашивать о таких вещах, я не знаю, что ответить. Я поэтому в психологи пошла, потому что там есть конкретный человек, он для меня является как бы тем, кому я могу в чем-то помочь. Я человек конкретной помощи конкретному человеку и конкретных действий. Ко мне приходят, и я с этим работаю.

Есть важный совет. Меня спрашивают, откуда у меня столько энергии. Мне семьдесят шесть лет скоро будет. Вы знаете, я четко разделяю, на что я могу повлиять, а на что не могу. Если же я начну во все это погружаться, сколько же сил моих уйдет, и тогда где же это будет «Дом с маяком» и конкретные дети, конкретные семьи? А где будут тогда беженцы? А книги? Я была сейчас в книжном магазине «Москва», огромное количество людей собрались и сказали, что я их поддерживаю в это время, я им важна именно тем, что я говорю. И я свои силы трачу на это.

«Не стесняйтесь, когда вокруг столько бед, думать о приятном»

— Вопрос о выгорании. Бывают ли у вас такие состояния, когда вы чувствуете себя полностью опустошенной? Как вы с этим справляетесь?

— Я думаю, у каждого такие ситуации бывают. Ну что я делаю в такой момент? Это не значит, что это рецепт для всех. Я люблю классическую музыку. И если есть возможность, я пойду на концерт, послушаю. Это меня очень наполняет. Я сейчас, к сожалению, меньше читаю по сравнению с тем, как это было. Но стихи читаю, стихи тоже меня наполняют. Я люблю иногда погулять одна, вот просто так пройтись и ни о чем не думать, а смотреть просто вокруг и наблюдать. Люблю выпить чашечку кофе, я очень люблю кофе, могу что-то приготовить и съесть вкусное. Люблю выпить бокал красного вина. Я тогда стараюсь провести время с внучкой или с внуком. Вот меня это тоже очень вдохновляет. У меня, слава богу, очень хорошие отношения с детьми — я могу поговорить с ними об их делах. Я могу встретиться с кем-то из друзей. И конечно, обязательно я подумаю, что сделать для того фонда, для этого с кем-то поговорю, привлеку какие-то ресурсы — меня это тоже поддерживает. Вот примерно так.

— Наше интервью выйдет незадолго до Нового года и Рождества. Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?

— Спокойствия, эмоциональной стабильности, физической и интеллектуальной. Надо как-то привести себя в такое состояние, когда можно спокойно разговаривать, что-то делать, думать о будущем. Я понимаю, что сейчас это сложно, но все равно это очень важно. И вы знаете, за один день это можно сделать, используя две тирады, о которых я говорила. Вы почувствуете себя уверенно, вы почувствуете почву под ногами. И тогда что-то для себя запланируете хорошее.

Подумать о тех людях, которые рядом с вами, с которыми вы, может быть, разорвали отношения или как-то не очень эти отношения теперь хорошие. Постараться их до Нового года наладить или перевести в нейтральные, а еще лучше — в позитивные. Мы же социальные существа, мы как бы получили развитие за счет общения с другими людьми.

Подумать: а кому вы нужны? Подумать: а кому вы нужны больше всего сейчас? Помните у Цветаевой? «Что для ока — радуга, Злаку — чернозем — Человеку — надоба. Человека — в нем».

Это сразу меняет настроение, меняет собственные ощущения, меняет мир вокруг, и ты видишь, что ты нужен. Это самое главное — сделать себя нужным кому-то, пусть узкому кругу, но нужным. И тогда можно радоваться и, в общем, чувствовать себя счастливым. Поэтому счастья, счастья, счастья!

* Является частью компании Meta, чья деятельность признана экстремистской и запрещена в России.

** Внесены в реестр «иностранных агентов».