Мы продолжаем перечитывать книги о человеке в условиях диктатуры. Задержавшись на латиноамериканской литературе, мы стали рассматривать типы самих диктаторов и остановились на книге «Превратности метода», главным героем которой является просвещенный тиран. В этот раз рассмотрим другой тип — бывшего идеалиста-революционера, переродившегося в диктатора: перечитаем «Смерть Артемио Круса» Карлоса Фуэнтеса.
Пересказать сюжет трудновато: роман построен нелинейно и собрал в себе почти все возможные способы модернистского повествования — от потока сознания до документализма. Разворачивается он на трех уровнях:
- первый (в настоящем времени) — уровень «я», рассказ от первого лица, то есть от лица умирающего агонизирующего старика, у которого перед глазами проносится жизнь.
- Второй (в грамматическом будущем времени) — уровень «ты», где говорит подсознание Артемио Круса, не то предрекающее все его мысли и чувства, не то вспоминающее их, но почему-то употребляющее при этом категорию будущего времени.
- Третий уровень (в прошедшем времени) — уровень «он», привычное нам отстраненное повествование от третьего лица о том, что происходило, когда герой был молод и прекрасен.
Когда герой был молод и прекрасен, он был солдатом и революционером. В гражданской войне и вечной борьбе за власть вся его молодость и прошла, а как узнает читатель из самых последних глав романа, он и родился-то, в общем, в войне и борьбе за власть: неудавшимся революционером был его отец, сразу после рождения сына приказавший его убить, поскольку ребенок незаконнорожденный, но самого отца убили раньше — чтобы отобрать землевладение. Мать, рабыня-крестьянка, умерла при родах. У мальчика нет даже имени: Артемио Крус — имя придуманное. Впрочем, именно его полмира и узнает.
Короче говоря, лишенный всего и рожденный в насилии и рабстве ребенок, повзрослев, становится борцом за свободу. Сам по себе выбор жизненного пути не удивляет — скорее, удивительно было бы, если б у героя получилось этот путь пройти. Имея довольно общие представления о свободе и зная только один метод ее достижения — все то же насилие, — Крус, где-то предав, где-то согласившись на компромисс, постепенно вообще забывает, за что воюет:
«Как-то ночью Ты поведешь в борделе разговор с майором Гавиланом и со всеми своими старыми друзьями. Трудно будет припомнить все сказанное той ночью, припомнить, говорили ли они или говорил Ты жестким голосом, голосом не человека, а голосом власти и личных интересов: мы желаем родине самого большого счастья, если оно совпадает с нашим собственным благополучием; мы умны и можем пойти далеко. Давайте сделаем нечто необходимое и вполне возможное: осуществим сразу все акты насилия и меры жестокости, которые могли бы принести нам пользу, чтобы не повторять их. Давайте определим размер подачек, которые следует дать народу, ибо революционный переворот можно совершить очень быстро, но назавтра от нас потребуют еще, еще и еще, и если мы все сделаем и все дадим, нам больше нечего будет предложить, разве только собственные жизни. Но зачем умирать, не вкусив плодов своего героизма? Надо оставить кое-что про запас. Мы люди, а не мученики. Нам все будет позволено, если мы поддержим тех, кто у власти. Падет эта власть, и нас смешают с дерьмом. Надо трезво оценивать положение: мы молоды, но окружены ореолом вооруженной победоносной революции. За что еще бороться? За то, чтобы подохнуть с голоду? Когда необходимо, следует признать: власть незыблема, сила справедлива».
Так из свободолюбца герой превращается в тирана. Когда-то он скажет о себе, что всю жизнь участвовал только в разрушении.Он, правда, много чего построит: газетную империю, скажем, или семью. Но газетная империя будет целиком и полностью работать на пропаганду, а семья будет держаться все на том же насилии.
А сам Крус проделает долгий путь от полной внутренней свободы к полному — и внутреннему (из-за денег, власти и страха их потерять), и внешнему (из-за болезни) — рабству.
«Артемио Крус. Вот как, значит, называется новый мир, порожденный гражданской войной; вот как зовутся те, что пришли на смену старому. «Несчастная страна, — думал старик, возвращаясь медленными, как всегда, шагами в библиотеку, к этому визитеру, нежеланному, но интересному. — Несчастная страна, которая с каждым новым поколением должна низвергать прежних властителей и заменять их новыми хозяевами, такими же хищными и властолюбивыми, как прежние».
В самом деле, страна несчастна, но вот вопрос: в какой именно момент она становится обреченной повторять свою незавидную участь? Фуэнтес отвечает в одном из диалогов романа так:
«Революция начинается на полях сражений, но как только она изменяет своим принципам — ей конец, если она даже будет еще выигрывать сражения. Мы все в ответе за это».
Рискну дать еще один ответ: страна обречена в тот момент, как только революция начинается на полях сражений. Судя по всему, если свобода рождается в насилии, то каждый прежний неудавшийся борец за свободу — даже с вполне приличным детством — становится, условно говоря, крупным землевладельцем, насилующим работающих на него крестьянок и убивающим внебрачных детей, а его сын — тоже неудавшийся борец за свободу — становится крупным магнатом, коррупционером и диктатором. И тогда путь к рабству начинается с первого компромисса, а в войне может родиться только война, и никогда война не становится горнилом для чего-то большего.
И вот что еще рождается в насилии — грамматическая категория прошедшего времени в будущем.
Этой грамматикой пользуются все диктаторы всех времен: говорить о давно пережитом как о будущем легко и приятно, потому что другого образа будущего нет и не предвидится.
В этой грамматике живем сейчас мы. И, по Фуэнтесу, она рождается в войне, потому что в войне рождается отсутствие будущего.
«Ты оставишь в наследство землю.
Ты больше никогда не увидишь лица людей, которых знал в Соноре и в Чиуауа. Ты видел их сонливыми и покорными, а потом — яростными: они бросились, не рассуждая, в жестокую борьбу; они кинулись в объятия подобных себе людей, своих братьев, с которыми их потом разлучили, они сказали: «Я здесь с тобой, и с тобой, и с тобою тоже», — и пошли все вместе, а потом стали врагами друг другу. Любовь, чудесная братская любовь, сама изжившая себя. Ты скажешь об этом себе самому, потому что Ты видел ее и, видя, не понял. Лишь умирая, Ты осознаешь ее и признаешься, что, даже не понимая, боялся ее днем и ночью с тех пор, как стал у власти. Ты будешь бояться, что снова вспыхнет народный пожар братской любви. А теперь Ты умрешь, и тебе нечего бояться, потому что Ты ничего подобного уже не увидишь. Но Ты скажешь тем, кто этого боится: страшитесь ложного спокойствия, которое Ты им завещаешь; страшитесь видимого согласия, славословия с его волшебной силой, узаконенного стяжательства; страшитесь всей этой несправедливости, которая черт знает к чему приведет.
Ты оставишь в наследство ненужные смерти, мертвые имена; имена тех, кто погиб, чтобы не погибло твое имя; имена людей, лишенных всего, чтобы всем обладало твое имя; имена людей, забытых для того, чтобы никогда не было забыто твое имя.
Ты оставишь в наследство эту страну, оставишь свою газету, шепоток и лесть; совесть, убаюканную лживыми речами сереньких людишек; и оставишь закладные, разложившийся класс, власть без величия, обожествляемую тупость, плебейское тщеславие, шутовское понятие о долге, пустое краснобайство, боязнь перемен, мелкий эгоизм.
Ты оставишь в наследство политиканов-воров, синдикаты на службе предпринимателей, новые латифундии, американские капиталовложения, рабочих в тюрьмах, большую прессу, спекулянтов и батраков, скотоводов и тайных агентов, заграничные вклады, продажных биржевиков, депутатов-подхалимов, министров-стяжателей, элегантное политиканство, национальные юбилеи и памятные дни, грязь и червивые лепешки, безработных мужчин и женщин, толстобрюхов, вооруженных аквалангами и акциями; голодающих, вооруженных ногтями.
Ты оставишь в наследство людей, обыкновенных, незнакомых; людей без завтрашнего дня, потому что они делают свои дела сегодня, говорят — сегодня, существуют только в настоящем, и сами они — сегодняшний день. Они говорят: «завтра», но им нет дела до завтра. Ты будешь грядущим, того не ведая; ты исчезнешь сегодня, думая о завтрашнем дне. Они будут жить завтра только потому, что живут сегодняшним днем. Твой народ».
