Мексика, 1920-е годы — время социальной революции и гонений на христиан. Репрессии против духовенства, полный запрет богослужений, закрытие храмов, изъятие богослужебной литературы — в общем, известная для России картина. В конце концов остается один-единственный священник, не лишившийся сана и не отрекшийся от веры, — да и тот не волевой и мудрый пастырь, каким требует быть его роль, а безымянный «пьющий падре» — алкоголик с внебрачной дочерью. Он ходит по деревням, исповедует, причащает, крестит — то есть исполняет профессиональные обязанности, а в перерывах между ними пьет и старается сбежать за границу или хотя бы скрыться от преследующей его полиции. Если есть тип героя, наиболее не соответствующий сюжету, в который его поместили, — то это он. Да и сам падре не имеет совершенно никакого желания быть символом или иконой — он и не эмигрировал-то вместе со всеми не из каких-нибудь озарений или героических побуждений, а просто: сначала было рано уезжать, потом стало поздно. И вообще: со школы его считали слабаком, безвольным, дразнили и издевались, а тут внезапно он остался один посреди кромешной опасности — вроде как смелый. Приятно.

В противовес ему «по ту сторону баррикад» поставлен персонаж, гораздо более соответствующий общепринятым меркам святости. Это преследующий священника лейтенант — тоже, кстати, безымянный. У лейтенанта четкие принципы, безупречная репутация, цельный характер — и, в общем, чрезвычайно гуманистические убеждения: он хочет сделать людей счастливыми. Церковь, считает он, человека порабощает, а он хочет сделать всех свободными, имеющими право на какое угодно счастье. Законченности образа святого мешают только два небольших «но»:

Он придумывает простой и действенный способ поймать священника: брать в каждой деревне заложника и, если крестьяне не выдадут «пьющего падре», расстреливать их — тех самых, кого он собирался осчастливить. «Я хочу отдать людям свое сердце», — формулирует он свою сверхзадачу. «Не выпуская из рук револьвера», — добавляет священник.

Так и играют эти двое в догонялки, а фоном им служит разруха и нищета, культ войны и насилия — и выражается он не только в расстрелах и разрушении храмов, которые описываются довольно обобщенно, а в целом: в отношениях людей, в образе их жизни, в самой природе. И в конце концов — спойлер — выигрывает, конечно, хороший, принципиальный и непьющий лейтенант, а плохой грешник падре становится под дуло ружья, успев перед расстрелом пробормотать что-то невнятное — кажется: «Простите». И вот здесь, пожалуй, начинается самое интересное. Финал романа трактуют по-разному. Самая распространенная точка зрения — в том, что это «Простите», конечно, поражение священника, который не смог найти в себе сил если не крикнуть что-то героическое и волевое, то хотя бы мужественно промолчать. Мне же видится в этом полуневнятном бормотании его полная победа: мечтавший исповедаться перед смертью, но не нашедший того, кто смог бы принять исповедь, он в итоге успевает попросить прощения сразу у всего мира — так, как на православной литургии это делает священник перед приходом, и так, как умер на кресте разбойник, попросивший Христа его помянуть. То есть он умирает покаявшимся — и святым.

Он не выиграл потому, что выжил, — он не выжил. Он не выиграл потому, что совершил подвиг или кого-то спас — ничего не совершил и никого не спас.

Он выиграл потому, что среди господства извращенной религии — веры в рай для избранных, в нормальность убийства, в нормальность нелюбви — единственный сохранил веру в Бога неискаженной, веру в любовь и в ценность каждой души, и эту веру проповедовал. И именно он, в конечном счете, обладал настоящими силой и славой — потому что в любых условиях, будь то война, тюрьма, диктатура, нищета и прочая, «важно только одно — быть святым».