— Ира, ты придала огласке много видео из колоний, несколько дел довела до суда — и каждый раз кажется, что больше-то в тюрьмах не будут пытать. Должны же они, у себя во ФСИН, наконец какие-то меры принять, как-то перекроить устройство ФСИН. Но все равно случаются новые пытки, появляются новые видео. Почему они не боятся? Почему всякий тюремщик думает, что конкретно его никакое уголовное дело не коснется?

— Ну возможно, потому, что у него есть все основания на это рассчитывать. Публикация видео издевательств, избиений, изнасилований не сообщает властям ничего нового. Практика пыток — норма жизни пенитенциарной системы, как, впрочем, и правоохранительной. Так что, публикуя эти видео, мы не открываем никакой особой тайны. Происходит другое — мы вскрываем «уязвимость» системы, показываем, где отлаженная программа дает сбой. Ну и далее логично следует реакция на устранение этих самых уязвимостей, багов системы, а не реакция в виде срочных мер реформирования, реального исправления ситуации, блокирования пыток. Просто пример: на совещании в Минюсте, которое собрали вскоре после выхода саратовских видео, обсуждали, как обеспечить сохранность, защищенность файлов и контроль за видеоархивом. Вот — их противоядие против пыток. Нет даже попыток завуалировать реальные задачи, которые ставят власти в связи с утечкой видеозаписей. Запущена охота за человеком, который слил этот саратовский архив, против него возбуждены уголовные дела, он объявлен в розыск. Но при этом пока нет ни одного задержания по семи делам, возбужденным против сотрудников ФСИН. Известно только, что эти 7 уголовных дел открыты, часть из них — по должностным статьям. Но — полное молчание о том, как идет расследование, кто задержан и какие принимаются меры.

Все это означает, что в том виде, в котором существует

взвешивая затрачиваемые ресурсы, риски, сбои (в виде тех же скандалов) и получаемый результат, государство находит «коэффициент полезного действия» высоким. Значит, вкладываемые ресурсы рациональны. Значит, пытки как инструмент управления — вполне себе работают.

Эта система закрыта, герметична — государство гарантирует ей это. Любые доказательства типа тех же видео с регистраторов сотрудников — в ее монопольном распоряжении. А без них невозможно привлечь к ответственности должностных лиц. И на фоне звучащих публично ритуальных высказываний про недопустимость пыток, на фоне увольнений и прочих бюрократических потрясений, фактических изменений не планируется, система исполнения наказаний непоколебимо продолжает катиться по заданной траектории. И защищать сотрудников от возможных преследований. А для того чтобы снизить риски, все чаще пытки делегируются другим заключенным, которые, в случае чего, будут за эти пытки отвечать и будут привлечены к ответственности.

— Ты упомянула уголовное дело, возбужденное против Сергея Савельева, бывшего заключенного, который вытащил видео с пытками в Саратове. Люди, которые с тобой работали, ощущали, что и их ищут?

— То, что их ищут, ощущали не только те, кто помогал нам. Это ощущали все вокруг, поскольку администрация колонии это даже не скрывала. Мы твердо знали: они ищут, откуда пришли видео. Это был один из главнейших вопросов к нам со стороны сотрудников и ФСИН и УФСБ, начиная с момента публикации видео. Они и сейчас постоянно об этом спрашивают. Я, кстати, исходя из личного опыта, не уверена до конца, что это была хорошая идея — раскрыть личность человека, вынесшего саратовский архив. Но он принял такое решение, надеюсь, абсолютно понимая возможные последствия, ответственность и риски.

— Как ты думаешь, почему он на это пошел?

— Может быть множество мотивов у одного конкретного человека. Но всегда один из мотивов — невозможно больше терпеть. У осужденных болевой порог, степень терпимости к насилию, которое над ними творится, — не такой, как у людей на свободе. Работая по «пыточным» делам в колониях разных регионов, я сначала удивлялась, а потом и удивляться перестала тому, как можно терпеть то, что с людьми делают сотрудники. Вот дали осужденному пинок или два под зад, чтоб быстрее бежал, — ну это считается ерундой, жаловаться на это даже как-то не по-пацански. Даже чуть-чуть побили, как мне говорили осужденные: за дело, и поэтому жаловаться не будем. Хотя за такое «дело» по закону нужно было наказывать дисциплинарно, без применения насилия. Осужденные, на самом деле, долго терпят. Потому что они беспокоятся и за себя, и за родных, и за близких, и за друзей, и за то, что скажут другие. Большинство понимает про себя, что они — совсем не примерные парни, зачастую не герои романов. Понимают и отношение общества к осужденным. Но

Но это — совсем не те границы достоинства и личной неприкосновенности, которые выставлены у людей на свободе.

— Как думаешь, почему в последнее время из колоний так часто стала утекать информация о пытках? Ведь и раньше пытали, и система не стала менее герметичной.

— Я думаю, что все больше осужденных начинают доверять правозащитникам, верить, что даже из тюрьмы можно что-то делать и чего-то добиваться. Что можно все же пробивать, хоть и точечно, эту систему. Я думаю, что и дальше будут появляться подобные случаи и заявления.

— Всякий раз, когда у нас наступают очередные «пыточные дни», и вся страна обсуждает очередное ужасное видео, возникает еще один нарратив в общественной дискуссии: это все война башен/ведомств/Америки против России. Как ты отвечаешь тем, кто такими вопросами задается?

— Когда такое спрашивают, мне смешно. И скажу так: даже если это война ведомств, башен, Америки против России, то я где-то что-то упустила — а у нас что, разрешили пытать? То есть это Америка сказала конкретным людям — пытайте и насилуйте заключенных, записывайте на видео, шантажируйте их и вымогайте деньги, показывайте эти видео для отчета руководству? Ну тогда пусть воюют. Если в результате этих войн, орудием которых является слив видео о применении насилия над осужденными (не само насилие, безусловно), пытки в России прекратятся, то это та редкая война, от которой обычным людям только лучше.